Кровь и смех

Белый клоун, белый мученик
Ради смеха пьяно-жгучего
Будет издеваться над собой.
Вечером здесь у него заботы
Ведь униженье - его работа
Но посмеется последним наш
Невидимый герой
Г. Самойлов

«Тоже мне, название – Фюссен, как будто кто-то шептуна пустил. Дыра жуткая, очередной фахверково-игрушечный городишко с рыгающими бюргерами. А чего ты хотел, Виталий Андреич? Это ты раньше в столицах блистал, а сейчас – все, в тираж» - но как бы то ни было, пора было уже грим наносить, скоро представление. Докатился до бродячих шапито, твою мать.

Он достал из кармана широких клоунских штанов пузырек шнапса – они тут продавались прямо на фруктовых развалах, 90 центов за бутылек – и мгновенно осушил его. «Вот парадокс: шнапс 90 центов, а кило клубники 3 евро, и что же должен выбрать интеллигентный человек?» - он усмехнулся накрашенными губами в зеркало.

- Витали, скоро ваш выход! И не забывайте, они должны животики надорвать! – о, нарисовался. Франц, управляющий цирка. Виталий его недолюбливал, хотя, с другой стороны, кто ему дал работу, когда он просто загибался на улице?

- Франц, не волнуйтесь, я профессионал. – ага, профессионал ты хренов, то-то по е.еням германским гастролируешь.

Ладно, это не главное. Главное – смотреть в зал, и найти ИХ. Уж он-то увидит, не сомневайтесь, meine Damen und Herren. Ибо он профессионал, а если кто не ценит …

An Tagen wie diesen
Wuenscht man sich Unendlichkeit …

«Не волнуйтесь, кого-то из вас сегодня ждет вечность» - подумал он, неистово хохоча, но в то же время внимательно осматривая ряды зрителей.

«Я – король смеха, я средоточие забавы, я уморителен, я – Бог клоунады. Так, кто у нас сегодня в этом сомневается?».

Пятый ряд, шестое место. Лысеющий, молодящийся типчик. Типичный зануда, бухгалтер или торговец чем-нибудь непритязательным. Ишь, лапки сложил, губки надул, паскуда. Несмешно тебе, да? До встречи, малыш.

- Витали, очень хорошо! Публика в восторге, я знаю, что с вами я не прогадал! – Франц аж подпрыгивал. Отмусолил положенное, снабдив отеческим наставлением – «Ну вы уж не очень сегодня, хорошо?»

«Да не ссы, немчура, «очень» будет потом, а пока …» - он нащупал в бездонном кармане штанов рукоятку ножа.

- Что вы делаете?! Пустите меня! Нож уберите!
- Как тебя зовут, придурок?
- Томас Линдеманн, - лысый дрожал, очки сбились на сторону, и где, спрашивается, хваленая тевтонская гордость?
- Так вот, господин Линдеманн, - на всякий случай, в челюсть, чтобы не дергался. – Вы сегодня были в цирке?
- Да, и что?
- Вам мое представление показалось несмешным?
- Нет … ну что вы, очень смешно, просто, знаете, у меня проблемы на работе, а жена сказала, что нужно сходить, я не очень хотел, а так – вы прекрасно выступали, уверяю вас!
- Хорош заливать, - отработанным движением рассек обе щеки до ушей, - Теперь ты у меня улыбаешься, малыш. Да не визжи ты, как поросенок!
- Пожалуйста, отпустите! Я … я вам денег дам, - это уже было невнятно, сквозь хлюпающую кровь.
- Когда ты смотришь на хорошего клоуна, ублюдок, надо смеяться, понятно?
- Я … я буду смеяться, обещаю!
- Нет, уже не будешь.

Горло перерезал быстро, не любил он долгой возни, теперь еще брюхо этой свинье вспороть – и готово.

Занимался рассвет, первые солнечные лучи уже несмело касались башенок Епископского замка. Он стоял на мосту у водоворота, в который он только что отправил то, что осталось от господина Линдеманна, и допивал бутылку Gebirgsenzian.

«Я смешной. Я очень смешной. Я – Бог смеха. Вы все должны смеяться. Смейтесь, meine Damen und Herren, смейтесь. Лучше смейтесь, а то …»
Нож полетел в водоворот.