АРИФМЕТИКА И ДИСГАРМОНИЯ
(К. Букша «Адвент»; М., «Редакция Елены Шубиной», 2020)
#новые_критики #новая_критика #кузьменков #букша #адвент #редакция_шубиной
Случилось страшное: уронилась Букша на пол и сломала себе лапу. Интертекстуальную. Свой главный писательский орган.
Нет, кроме шуток: нынче Ксения Сергеевна никого не пересказывает и никому не подражает – ни Понизовскому, ни Петрушевской, ни Быкову, разве что Кортасару. Да и то чуть-чуть: в форме, а не в содержании. Вроде бы есть повод радоваться внезапной автономии. Однако отказ от привычного репертуара оказался смерти подобен.
Для справки: адвент у католиков и протестантов – четыре предрождественские недели. Героиня романа Аня, судя по глухим авторским намекам, из фольксдойче. Ну вот, и коротает время в ожидании Weihnachtsfeier’а вместе с мужем Костей и дочкой Стешей. Костя математик, Аня занимается не то историей, не то теорией музыки. Заявка на союз алгебры и гармонии сделана едва ли не открытым текстом. Но Букша умеет мало гитик: вместо алгебры – курс начальной школы по арифметике, а чаемая гармония обернется лютой атональностью на манер Шенберга.
Несколько лет назад я пытался придумать подходящую метафору для букшиной прозы. Придумал-таки: «Вообразите забор, оклеенный афишами кислотных цветов: ”Нормальный гений!” – Дмитрий Быков”, ”Быть Ксенией Букшей почетно!” – Вадим Левенталь”. А за забором – девственная, дистиллированная, стерильная пустота». «Адвент» иллюстрирует это самым наглядным образом.
Семья питерских интеллигентов – типичные маленькие люди… А вот тут, извините, прервемся: беру тайм-аут для теоретического экскурса.
«Маленький человек», по-моему, – не слишком точное определение для почетного аксакала русской прозы. Ибо мал он лишь на первый поверхностный взгляд. Для примера возьмем классическую пару – комичного капитана Тушина и аристократичного князя Андрея. Что в итоге? – первый при Шенграбене фактически спас русский арьергард, второй при Аустерлице неуклюже и безуспешно копировал Бонапарта на Аркольском мосту. Ну, и кто тут герой, а кто пародия?
Маленький человек мог быть и омерзителен, – но уж никак не ничтожен. Чеховский Беликов, сам того не ведая, стал серым кардиналом для коллег и соседей: пятнадцать лет держал в руках не только гимназию но и весь город. Классики наши, как сказал Блок, добывали «нечто более интересное, чем среднечеловеческое, из груды человеческого шлака». Так оно и шло вплоть до шукшинских мужиков, которым дано было горняя мудрствовати и горних искати.
Но в последние три десятилетия состоялась тотальная переоценка ценностей. Литература переориентировалась с читателя на потребителя. Поменялись категорические императивы: не будь умнее публики, редуцируй жанры – трагедию до мелодрамы, комедию до ситкома. В цене как раз среднечеловеческое: не был, не участвовал, не состоял… да и вообще ни хрена не делал. Оттого содержания у современной прозы о маленьких людях нет. Снегиревский городской бездельник то дрочит в солярии, то до одури пьет кофе на избирательном участке. Герои Селукова живут «страшно и смертоносно»: тараканов травят, жуть какая. Зайончковский заставил было протагониста писать рассказы, но тут же похерил тему и всеми колесами въехал в общую колею: коллекция автомоделей, сайты знакомств да миска утренней овсянки.
Опус Букши издан в серии «Роман поколения» – судьба, она мастерица на аллегории. Герои «Адвента» неразличимы в строю безликих сверстников: не были, не участвовали, не привлекались. Даже хипстерами не назовешь.
Сказать о них, в сущности, больше нечего – и в самом деле, что еще скажешь об инфузориях? По этой самой причине «Адвент» лишен даже намека на интригу. Ближайшие аналоги – проза Матвеевой, Сальникова или Селукова: те же самые абсолютно бессодержательные нарративы, густо замешенные на унылой бытовухе. Пятилетняя Стеша ежедневно выковыривает из рождественского календаря шоколадку и плачет в детском саду. Аня с утра отводит дочку в сад, а потом пишет умную статью о свадебной кантате Иоганна Кристофа Баха. Ну, еще разнообразия ради заглянет на собрание ТСЖ. Костя вынесет на помойку разобранный старый буфет, и менты составят протокол за свалку негабаритного мусора. И прочая, вполне по Гегелю, дурная бесконечность. Не возьму в толк, и как я жил без всего этого?
Букша, впрочем, в какой-то момент спохватится: нельзя же бросать читателя в смысловом вакууме – ведь задохнется бедолага. И сочинит суррогатную идею: а пусть Костя коллекционирует смех. С этого момента все в романе примутся ржать громче табуна стоялых жеребцов:
«Хозяйки, захлебываясь смехом, махали руками и наперебой говорили друг другу что-то дико забавное. То одна, то вторая начинала ржать сильнее, это было похоже на дуэт в опере-буффа».
«Девица все хохотала. Хохот ее был похож на рвоту, на выворачивание наизнанку».
И так далее. Статистика нам в помощь: слово «смех» с производными в небольшом тексте встречается 76 раз, «хохот» – 29, и девять раз персонажи заржут. Зачем все это, и как оно двигает отсутствующий сюжет – не знаю, вот вам святой истинный.
Вообще, вопрос «зачем?» при чтении возникает поминутно. Авторесса для начала определила Костиного отца в ГУЛАГ, а после заставила руки на себя наложить – зачем? Детсадовские воспитатели рассказывают детишкам о крематориях Треблинки – зачем? У Ани когда-то был бой-френд, гинеколог-недоучка и садюга – зачем? Муж Иры, финансовый аналитик, собрал две сотни трусов Calvin Кlein – зачем? Некрасивая Наташа дала отчиму – зачем? У Ани не так давно приключился платонический роман со случайным знакомым – зачем? Как в старом анекдоте: та щоб було. Иных мотивов не вижу.
Я уже говорил, что вместо алгебры у Букши арифметика: пишбарышня совершенно не умеет организовать действие. Это было понятно и по рассказам, и по «Заводу “Свобода”», кое-как склеенному из ошметков заказного бренд-бука, и по откровенно фрагментарной «Рамке». Точно так же сделан и «Адвент»: вместо сюжета – зарисовки длиной в сотню-полторы слов, микросюжеты, которые тут же рассыпаются в прах и вообще не в ладу друг с другом. Полный и безоговорочный триумф литературного пуантилизма – дальше, пожалуй, только Ильянен забредал. Сказано же вам: роман поколения. Со всеми подобающими атрибутами – вплоть до авторского клипового сознания.
Книжка наполовину состоит из скверных верлибров, начисто лишенных элементарных признаков поэзии вроде тропов или внутреннего ритма:
«парк вообще был благоустроенный
можно было купить мороженого
дорогого, правда
а неподалеку понаставили тренажеров
и рядом с ними разметили прямоугольную
маленькую площадку
покрытую мелким ровным песочком
для нужд неизвестной Ане игры
у парка, правда, был сайт
можно было поинтересоваться, что за игра
но Ане всегда лень было»
Вообще-то, проза, нарубленная неряшливыми шматками, без прописных и точек – еще не верлибр, но кого оно волнует? Опять-таки тянет спросить: зачем это топорное подражание кортасаровскому «Лукасу»? Хотя ответ очевиден: К.Б. явно решала чисто техническую задачу – размазать невеликий текст до 288 печатных страниц, и невинность соблюсти, и капитал приобрести. Прежде она пользовалась такой палочкой-выручалочкой в «Рамке». И с тем же успехом. Спи спокойно, дорогой херр Шенберг, твое дело в надежных руках.
Конец – делу венец. В «Адвенте» он похож на бутафорский торт – посиделки у елочки под немецкую рождественскую песню «Ich steh an deiner Krippen hier»: «Ум и сердце, мужество и мою душу – все прими в подарок, Иисус; все, что ты дал мне, я дарю тебе, лежащему в колыбели». Понятно: Christus ex machina, на земли мир, а во человецех благоволение. Но внезапный катарсис, во-первых, никак не обусловлен – ни логически, ни психологически. Налицо опять-таки лишь техническая задача: нужна же была хоть какая-то кода для приличия. И, во-вторых, а что дальше, когда праздник кончится? Прежняя дурная бесконечность: детсад-ТСЖ-мусор, мусор-ТСЖ-детсад. В общем, не задался у Ксении Сергеевны катарсис: папье-маше, грубо размалеванное плохой гуашью.
На «Лабиринте» рядом с «Адвентом» – броская реклама: «№1 в рейтинге серии “Роман поколения” в феврале 2021 года», текст в обрамлении веночка. Двусмысленные ассоциации подтверждает объявление о продажах с 20-процентной скидкой.
Слов нет, почетно быть Ксенией Букшей. Но…