Книга жалоб и предложений

#новые_критики #новая_критика #морозов #нацбест #шорт_лист #орлов #унылая_книга #графомания 

 

Есть книги плохие, а есть унылые. 

Это не одно и то же. 

Бывает бодрая графомань, от которой случается иной раз и польза, хоть какая-то минутка удовольствия, веселого, беззаботного времяпрепровождения: «живут же на свете дураки, да какие фантастические!». 

Но «уныло» - это приговор любой книге. Унылое - хуже плохого.

Даниэль Орлов не стал скупиться: «Время рискованного земледелия» - это и плохо, и уныло одновременно. 

То, что книга откровенно скучна, очевидно с первой страницы. Впрочем, автор и сам это ощущает, бессознательно озвучивая в тексте:

«Беляеву мгновенно стало скучно»

Ой, а как уж нам!

«Унылое существо в унылом существовании»

Лучше лозунга к роману Орлова не придумаешь. У одних mobilis in mobile, а здесь - так. Советую вынести в качестве блерба на обложку. Хотя какой сумасшедший возьмется издавать этого недвижного «Наутилуса»?

Ну и наконец, гробовая плита, окончательный приговор:

«Было это невыносимо скучно»

Все-таки Орлов не чужд самокритики. 

Но ему бы хорошего психоаналитика, чтоб перевел данный факт из несознаваемого в область очевидного, подлежащего проработке и изживанию. Хотя сомневаюсь, что от этого будет толк. Исправляться на шестом десятке уже поздновато. «Боллитра» - это диагноз, хроническое заболевание.

«Время рискованного земледелия» - наглядное тому доказательство.

Отчего же здесь так скучно? 

Да от того, что перед нами неумелая мертворожденная подражательная литературщина. «Большой российский роман» в коротеньких штанишках современной повестки: коллекторы, сельские «партизаны», стримы, лирические вставки «Гоголь в самодеятельном исполнении» и картинное заламывание рук «о, русская земля, уже ты за холмом!».

«Почему те, кто клятвы пионерские давали, да устав комсомола зубрили, вдруг такую подлость творят?»

Я думаю, Даниэль Орлов где-то когда-то, у знакомых, или на работе, видел какие-то художественные книжки, возможно, держал их в руках, а то даже и заглядывал внутрь. Поэтому имеет общее представление, на что они должны быть похожи.

Большая литература предполагает скуку, архаичный высокопарный язык и нудное перемалывание всех деталей жизненного пути героев книги. В рассказе – одного персонажа, в повести - двух или трех, в романе - чем больше, тем лучше. Роман – это и есть, когда действующих лиц много.

Ах, да, проза еще должна быть социально-заостренной и  эмоционально взволнованной, патриотичной, с болящим, в рамках отведенного формата (обязательно ввернуть что-нибудь про русских), сердцем. Не забыть про современность, своевременность и актуалочку.

Данный роман – из области похожего на книгу. На «настоящий современный русский роман». Хотя ничего из перечисленного в нем нет. Это и не роман, и не настоящий, и не современный, и не русский уж тем более.

Если взглянуть на книжку Орлова с высоты критического, дронового полета, то придется констатировать – получилось как всегда, не пойми что. «Большая литература», «реалистически-правдоподобно» то сперва осваивающая «почву»,  то плавно перетекающая в «Лентяево» из категории «18+» для державно-патриотически настроенной общественности. Читая, не можешь отделаться от впечатления, что здесь, как и в случае с «молодым» Рябовым, опять уютная проза по-российски, «Деревня дураков» и ее обитатели. Забавные российские солдаты-хлебопашцы. Знакомому с кинематографом мелькнет и «Курочка Ряба» Кончаловского в модном феминистском варианте.

Сетевая публицистика соседствует здесь с феерией кулака-мироеда («это наша земля»), приправленной анархической идеологией в духе Гуляйполя. 

Заглавие намекает на трагедию. Но трагедийное начало в романе отсутствует начисто. «Трагедия, - как говорил Мережковский, - начинается там, где есть борьба, а борьба начинается там, где есть надежда преодолеть слепую судьбу».

Но борьбы с судьбой нет, как нет и преодоления. Поэтому перед нами мелкая возня людей уже тридцать лет как живущих без всякой надежды. Разве это может быть увлекательно?

Да, основных персонажей погибает многовато. Но происходит это скорее как в песне «Уно моменто». Нет ощущения высокой значимости события и непреодолимости обстоятельств. Просто автору нужно обрезать концы, а других методов прибавить пафоса, кроме убийства персонажей он не знает.

Между тем, смерть в серьезной книжке – дурной тон. Это пошлость, признак дешевого мелодраматизма и низкопробщины. Более того, она уже совершенно не трогает. Бумажная кровь. Мы настолько привыкли к этому фокусу, нас так часто дурили, что слез уже не осталось. 

Да и не о ком тут сильно плакать. Лица, населяющие роман, совершенно не впечатляют и потому друг от друга практически неотличимы (все служили, все готовы к стрельбе, противоправным действиям и аморальному поведению). Автор и сам путает Лыкова с Афониным.

Наша эпоха – время гниения и медленного бесславного угасания. Это вам не 90-е, когда 12 человек могли положить в магазине носом в землю, и произвести контрольный выстрел каждому в затылок. Не надо нагнетать. Теперь все хотят жить, хоть как-то, и скорее своруют у соседа, чем объединятся с ним в народную дружину. Не надо фантазировать. Ворчат, загибаются, а живут. Умирают только в процессе совместного приема алкогольной продукции. Но такое в романе, как ни странно отсутствует. А ведь в новостях пишут только об этом: собутыльник зарезал собутыльника, посидели по-соседски.

Искусственное литературное тяготение к смерти придает всей книге Орлова неправдоподобие. Но ему все мало. Он решил противопоставить фальшивым картинам гражданской мусорной движухи в «Бывшей Ленина» Идиатуллина мифологию неомахновской мужицкой партизанщины. 

«Народ недоволен».

 Ну да, недоволен. Но не до такой степени, чтоб хвататься за ружье и арбалеты, где бы их взять? Вилы – вот орудие пролетариата. «Заколол вилами судебного пристава» - такое да, пишут в интернетах. Но чтоб Шервудский лес – это нетипично. Надо ехать в Англию.

Выше было сказано, что Орлов державно-патриотичен. Однако большинство наших державников таково, что с ними и никаких «партизан» не надо. За радением о родине скрывается стихийный анархизм и общее неприятие того, без чего государства быть не может – законов, норм, институтов. 

«У вас пулеметика часом не найдется?» 

Орлов не то, чтобы предупреждает нас о растущем спросе, он сам вполне разделяет всю эту мужицкую философию батьки Ангела: «бей красных, пока не побелеют, бей белых, пока не покраснеют». Испытывает восхищение мифологической мужицкой третьей правдой, которая на самом деле никакая не правда, а оправдание произвола, грабежа и варварства.

Ручные критики (друзья и собутыльники автора) пытаются нам разъяснить, что речь в книжке идет о столкновении коренного, естественного, почвенного с искусственным, цифровым, бездушным. Понастроили, суперкомпьютеров, понимаешь!

Тема заявлена, да. Но ее, как и все остальное, автор в силу нехватки мастерства, не потянул, отвлекся на мемуары о детстве и взрослении отца Мишеля да дела любовные. 

А ведь если вдуматься, - какая разница между коллекторами, донимающими поселившегося в деревне Беляева, и самим Беляевым, внаглую кинувшим банк? 

Здесь одна сила с другой меряется. Одно своеволие с другим.  И побеждает она, сила (в ней эта третья правда), а не справедливость, о которой Орлов безуспешно и неубедительно пытается лепетать. 

Совести нет ни у кого. Ни у любых сердцу Орлова мужиков, ни у СОБРа ни у тех, кто ворочает миллионами. А раз так, то да, это не трагедия, это жизнь такая. Сегодня один взял верх, завтра другой. Конфликт плохого с худшим. Соцреализм наоборот.

Самому же Орлову, такое впечатление, не нравится не столько царящий развал, сколько система, порядок. Весь роман – гимн безалаберной вольнице, самостийной мужицкой организации. «Все вокруг колхозное, все вокруг - мое». Жить по логике Орлова, можно в России только тогда, когда она по-солженицынски в обвале. Тогда где хочешь бани строй (или особняки), в кого хочешь из арбалетов стреляй, воруй, бери, что плохо лежит.

И все это, типа, новый «русский характер». Классический «русский» безбашенный бандит из видеоигр. 

Я был бы не прочь все это принять, кабы тут присутствовало отстраненное исследование феномена. Но автор, похоже, гордится и верит, что это и есть она самая – подлинная незамутненная, несгибаемая Русь. 

Да и сам глядит по-волчьи в сторону от цивилизации и права. По-кулацки мечтает, как бы залезть в карман государству, чтобы ему, писателю, жилось хорошо, а остальным, как придется. Литератор, говорит, вор.

Ну а раз тут воры с ворами зарубились, наших нет, то нам и без разницы.

Русский бунт Орлову нравится. И понятно отчего, от того, что после него раз и навсегда установится не русский коммунизм, а вечный праздник непослушания. Можно будет днем писать колонки о мировой конспирологии за гонорары, как Беляев, а по вечерам пить водку и считать звезды в тумане как Ежик.

Но я ничего не сказал о сюжете.

Это неспроста.

Его нет. 

Орлов искренне считает, что если навалить друг на друга трупы действующих лиц, то получится «роман». Но кучки, как учил в свое время Петруша Верховенский, надо смазывать кровью.

Крови, равно как и пота, в книжке нет. Это только на словах Орлов жалеет «тысячи и тысячи русских людей, потерявших работу на своей земле», отправляющихся в столицу со «смотанной хрупкой ненавистью» на заработки. Переживает за охранников. Однако пишет совсем не о них.

Да, здесь в романе подозрительно много стреляют, почти как в штате Калифорния, или Техас. И умирают достаточно. Но льется совсем не та кровь, что движет солнца и светила.

В форме романа в рассказах о том или другом персонаже вообще-то нет ничего нового. Это такой метод мозаики. Берутся разные герои, разные истории, складывается общая картинка. Получается такая невольная соборность: из отдельного и индивидуального – целое, единый организм. А у Орлова в книге наблюдаем не то общак, не то свальный грех. 

И хочется сказать - не умеешь сам, поучись у других. Такого составного повествования ныне предостаточно. Возьми, вон, кого-нибудь из лучших - Элизабет Страут «Оливия Киттеридж», «Меня зовут Люси Бартон», их продолжения.

Но Орлов предпочитает поучать других. Чему он может научить в творческих мастерских – загадка. Впрочем, там только такие «педагоги» и собираются. Других у нас нет.

По обилию слов «сиськи», «сисяндры», «дрочит» и детальному описанию половой жизни жителей среднерусской провинции, можно предположить, что вместо крови, Орлов решил смазать все в тексте семенной жидкостью. Но это дело для смазки не годится. Поэтому сколько не кормит нас он эротическими похождениями отца Мишеля, или его матушки, сексуальными причудами остальных, интереснее не становится.

Не так давно было высказано мнение, что в гомосексуальной литературе обилие сексуальной жизни компенсирует недостаток содержания. Ну, так вот, в дозволенной цензурой державной гетеросексуальной ровно такая же история. Может и тошнит Орлова от «опаскудившегося органа», однако «мутно-розовый позор страсти» он поминает с прилежанием и частотностью, достойной нашей самой прогрессивной литературы.

Ну и уж совсем последнее дело - писать героя, Беляева, с себя. 

«Был он смел, но не предприимчив, талантлив, но ленив, отчаянно ленив, но честен, честен, однако по-детски наивен, наивен, однако терпелив».

Ну вот, вы все и знаете про самооценку писателя Орлова. Ни то, ни се. Ни туда, ни сюда. И нашим, и вашим.

Сколько объясняли: на себе не показывай!

Зачем же списал все чуть ли не до паспортных данных? Выдумки не хватило? Автофикшн? Надо было поберечь простого читателя от неуместных вопросов: а сколько жен было у самого писателя Орлова? Смотрит ли он также, как и его герой, Беляев, порно-стримы, отправляя в чат стишки, и доллар в помощь? Не планирует ли он, как и его герой жениться на турецкой проститутке, взявшейся преподавать в немецком университете?

Но все это ерунда. 

Главное чем отличается эта книга - нечеткость, отсутствие акцентов, невнятность идеалов. 

Чего хотел-то? О чем книга? 

Да как уже обычно – ни о чем. Живут люди в деревне. Дачники, и так, коренные.

В этом тексте ничего слишком, никакой души, слегка, по чуть-чуть. 

Но так, «не затягиваясь», книжки всерьез не пишутся. Она состоит из жалоб (загнали мужика) и предложений (то есть языковых единиц). Но разве это литература?