На ваше усмотрение

... мело очень редко и прилично, и в редкой пелене мерцал очаровательнейший глаз, который я бы узнал из тысячи, который узнаю и теперь, — мерцал фонарь моей больницы. Темное громоздилось сзади него. «Куда красивее дворца…» — помыслил я и вдруг в экстазе еще два раза выпустил пули из браунинга назад, туда, где пропали волки.

М.А. Булгаков. Вьюга.

— Вы элита. Вам знакомы тайны сознания, даны власть и умение управлять им. Никто не обладает в такой степени широтой знаний в различных областях, а тем более в сфере оживления. Вас научили применять навыки мгновенно, иначе смерть — прямо сейчас, на ваших глазах. У вас сложная аппаратура, опасные газы и сильнейшие средства. Поэтому, дорогие мои юные коллеги, никогда не бойтесь главных врачей, начмедов, и тем более всяких там здравотделов. Спокойно и уверенно заходите к ним в кабинеты, «на ковер», на разборки. Это они существуют для того, чтобы вам было удобнее работать, а не наоборот. Если у вас в отделении не исправен аппарат, или вообще нет достойного – это вы виноваты. Это вы побоялись сказать правду в глаза очередному администратору, потребовать, отстоять мнение… Помните мои слова. Это еще важнее, чем все то, чему я вас научил.

Так, или почти так, говорил им на лекции незабвенный профессор. Это пробирало Алексея «до самых печёнок», наполняло гордостью молодое сердце, и представлял он себя уравновешенным, уверенным и спокойным, запросто открывающим двери в само министерство правды. Будничная рутина и груз ошибок постепенно сменили угловатый юношеский пыл на закругленный конформизм. Держаться независимо, отстаивать правоту становилось все труднее, «себе дороже», и удавалось далеко не многим его сокурсникам, как и ему самому.

В феврале его вызвали по санавиации в шахтерский город. Там случилось несчастье – в шахте оборвалась клеть. Это такой большой лифт в подземную преисподнюю. Спуститься (а особенно выехать на-гора) хотят все сразу. Поэтому нормами посадки обычно пренебрегают и прессуются до тех пор, пока это физически возможно. Первым сигналом того, что клеть полна, служит возглас:

— Куда, бляяя?!..

С каждым новым пассажиром вопрос повторяется все настойчивее и агрессивнее.. В тот день большинство отделалось переломами голеней, ребер и ушибами. Только у одного парня оказался тяжелейший перелом всех костей лица с рваными ранами и ушибом мозга. Шахтер в глубокой коме и на аппаратном дыхании уже трое суток. Нужно везти в областную больницу. Там шансы на выживание повыше, и до Алексея дважды приезжали бригады, но забрать в таком состоянии побоялись. Это сейчас выработали четкие показатели транспортабельности критических больных. В семидесятых этого еще не было. Каждый анестезиолог полагался, кроме знаний, только на собственное чутье в ситуациях, когда везти необходимо, но везти нельзя.

Шахтная травма — есть такой термин в реанимациях угольных бассейнов. Лечение ее сложное, и не только потому, что она существует как сочетание многих повреждений. Дело в ответственности. Выражаясь газетным языком, здесь почти все определяли ее социальная значимость и общественный резонанс. В больнице, где лежат шахтеры собирается, как нигде, много народу. Кроме родственников и местных врачей толпятся начальники горздрава, представители шахты, главврач, партийное начальство, начмед, инженер по технике безопасности и еще кто-то серый, в штатском. Все смотрят на прибывшего из области доктора измученными взглядами просителей, в которых ясно читается: «Забери ты его пожалуйста, дорогой, ради Христа, может там спасут. Здесь ему крышка скорее всего, а потом и нам всем... Потому что аппараты в реанимации у нас старые, но главное — напортачили мы с этой клетью. А у нас ведь семьи…»

Распираемый внутренне собственной значимостью идет вызванный спец в реанимационный зал, где лежит бедолага. Руки у парня в густой шахтной пыли. Не отмоешь сразу. Шахтера после смены и в городском транспорте узнаешь. Лицо бледное, а ресницы, как у женщины, подведены несмываемой рабочей угольной краской. Половина лица этого шахтера под повязкой провалено, разбито так, что его как-бы и нет. Из бинтов торчат трубки, тихо дышит аппарат. Сознания нет, давление еле держится на больших дозах, постоянно вводимого, дофамина. Плохо дело. Везти нельзя, умрет в дороге. За спиной взгляды. И непременно звонок.

— Доктор, к телефону срочно. Ваш главврач из области.

Обо всем этом Алексей слышал не раз от старших, теперь пришел и его черёд. Срочно вызвали прямо из операционной в санавиацию. Приказано забрать шахтера. Задымленный донбасский городок ждал их бригаду уже с середины дня. Чавкая февральской грязью покатил реанимобиль к районной больнице. С неба срывался легкий снежок, но с востока находило что-то угрожающе серое. Рассказывая анекдоты новой анестезистке Вале, миниатюрной блондинке в больших роговых очках, Алексей пытался унять волнение. Валя рассеянно хихикала и «клевала» носом после ночной смены. Похожий на Швейка, только в тельняшке под сорочкой, водитель Коля единственный, кто был весел и свеж. Он хохотал и смахивал слезу.

Когда проезжали попутное село, дорогу преградили ремонтные работы. Остановились у обочины, Коля расспросил полупьяного деда на телеге, как короче объехать. Из памяти Алексея выплыла картинка, увиденная из окна минуту назад: водитель сбрасывал скорость, чтобы затормозить у телеги, и он увидел мальчика лет двенадцати. Тот брел по обочине, склонив голову, и, казалось, плакал. Ну, плачет мальчик, и плачет, мало ли, может подрался с пацанами. Но теперь Алексею, почему-то почудилось что там что-то похуже. «Коля, поворачивай назад, подъедем к тому мальчику на обочине...» Коля взъерепенился: «Доктор, мы уже опаздываем, а там у облздрава на контроле всё. Вы ж знаете...» Но Валя смотрела осуждающе сквозь толстые линзы, и он повернул. Скоро они увидели пацана. Маленький селянин шел вдоль дороги и действительно ревел, размазывая слезы по грязным щекам. На ногах вместо зимней обуви были только носки и домашние тапочки. В руке он нес авоську с торчащими разбитыми бутылками из-под портвейна, видимо отцовский заказ. Но самое страшное – позади ребенка по тонкой наледи тянулась полоска крови. Увидев «скорую», пацан упал на коленки и от страха попытался реветь погромче, но получился слабый стон. Алексей с Валей выпрыгнули из машины – носок на одной ноге до щиколотки и весь тапочек пропитались кровью. Сняли всё, рана была глубокая, кровила разрезана вена. Наложили давящую повязку и мигом отвезли в местный фельдшерский пункт. Приехавший фельдшер изумлялся: «Обычно вы приезжаете, забираете тяжелых, и нам работы меньше. А тут сами работу привезли...» Когда мальчика повели в перевязочную, тот запричитал:

— Тилькы батькови нэ кажить, бо забъе…

До городской больницы добрались уже под вечер. Всё в отделении и вокруг него было так, как рассказывали. Алексей после осмотра шахтера понял, что у того мало шансов пережить транспортировку сегодня, но, как советовали, сразу отказывать не стал. Сперва он усилил терапию, кое-что добавил, и под конец предложил собравшимся начальникам:

— Я очень хорошо вас понимаю, и знаю, что ему нужно в область. Сейчас сделаем пробу с перекладыванием. Не отключая от аппарата, переложим его со всеми шлангами и капельницами на наши носилки из машины. Если давление снизится и в течение пяти минут поднять не удастся, то сегодня он не транспортабельный. Договорились?

Выделявшийся спокойствием и бодрым видом человек взял Алексея под руку, приглашая на разговор наедине в кабинет главврача. Лицо его было, как говорят, часто встречающееся, и в то же время чем-то отталкивающее. Вглядевшись, Алексей понял, что его удивило — оно было без малейшего изъяна. Абсолютно симметричное, довольное ухоженное лицо. Усевшись в кресло главного, человек представился, показав комитетскую «корочку». Удостоверившись, что Алексей все понял, он начал задушевно:

— У вас большой стаж, доктор?

— Пять лет, а какое…

— Не торопитесь, я сейчас всё объясню. Вы же у нас впервые?

— Да, и больше вам скажу — шахтную травму раньше не возил, но…

— Вот видите, — он сокрушенно покачал головой. — Вы ведь еще не коммунист, насколько я знаю.

— Комсомолец, — Алексей почувствовал, что руки в карманах халата сжимаются в кулаки. — Знаете, в предстоящей дороге это не будет иметь значения…

— Ошибаетесь, молодой человек. Да, вы закуривайте. Сейчас кофе принесут… Замерзли, пока добирались к нам?

— Не надо… За жизнь мне отвечать, и если перекладывание покажет, что…

— И снова вы горячитесь, — он наклонился поближе, голос зазвучал, будто рассказывалась сказка ребенку на ночь. – Если вам не объяснили, то здесь речь идет уже не совсем о шахтере… В благоприятном исходе заинтересовано одно лицо из партийного аппарата района. «А, значит, и ты, бодрячок...» — подумал Алексей, и, откашлявшись, сказал вслух:

— Вы риск себе можете уяснить? Как вас, извините, забыл…

— Сергей Иванович. Ничего...

— Сергей Иванович, если его даже простое перекладывание убить может, что говорить о ста километрах плохой дороги. А я? Я, по-вашему, не заинтересован?..

Сергей Иванович покинул кресло, обошел Алексея, и вдруг заговорил твердо и резко, упершись сзади в спинку его стула:

— Вот ты и проявишь все свои знания и умения, но шахтера сегодня же в областную реанимацию довезешь живым. Усвой это, доктор… Считай это своим первым партийным заданием…

— Мы разве переходили?.. Каким, каким заданием?..

Комитетчик вернулся в кресло, внезапно тон его речи вновь стал вкрадчивым:

— Алёша, вы молоды и неопытны. Ну, не век же вы собираетесь с женой и дочерью прозябать в малосемейном общежитии больницы? Вышеназванное лицо могло бы ходатайствовать наверху. Вы понимаете?.. Сначала — как водится, кандидат, потом членский билет. И уже вся карьера перед вами… Ваш заведующий, я знаю, болеет сильно… Не рубите с плеча.

Чувствуя подступившую к горлу тошноту, Алексей уже готов был сказать, что он не будет сегодня тем человеком, который увидит последние секунды жизни шахтера, и все их намеки он понимает… Но зазвонил телефон-концентратор на столе главврача. Сергей Иванович ухмыльнулся, будто читая его мысли, поднял трубку.

— Добрый вечер, Эдуард Яковлевич… Нет, не везет… Здесь, со мной. Сейчас дам... Возьмите, это ваш главный врач. Помните, Алёша, о чем я говорил…

«Сука гэбэшная» — стрельнуло в голове Алексея. Главный на том конце сразу начал с крика:

— Вы знаете, что ваши уже трижды были, и не забрали?!

— Знаю, Эдуард Яковлевич, и правильно сделали. Он и сегодня еще не готов. Там дозы дофамина огромные, еле давление держат… Я вызвал челюстно-лицевого хирурга нашего. Если нужно — он здесь прооперирует…

Главный, помолчав несколько секунд, заговорил тише. Безо всякой подготовки он пустил в ход запрещенный прием. Это был удар ниже пояса. Только потом, уже дома Алексей вспоминал, что именно эти слова опустили тогда черный занавес перед его глазами, сорвали с петель равновесие, начисто лишили профессиональной уверенности в своей правоте. Не лучший советчик — гнев, сколько уже об этом сказано. Главный говорил еле сдерживаясь, по-иезуитски нажимая на «вы»:

— Вы, Алексей Игоревич, наверное забыли, что первую категорию мы вам дали вне очереди… Если вам показалось, что у вас имелись какие-либо особые заслуги перед отделением, то вы ошибались. Перейдя из городской больницы в областную вы поднялись на категорию выше благодаря статусу учреждения. Так вот, если хотите когда-нибудь стать врачом с высшей категорией и другой зарплатой – будьте любезны проявить все ваши знания, чтобы риск стал оправданным. Иначе, — главный не договорил. Слышно было, как он вздыхает в сторону, и зажав, трубку, говорит с кем-то еще. Потом обратился с приказом к Алексею:

— Значит так — шахтера привезти сегодня!

Еще не совсем поверив в услышанное, Алексей заговорил с последней надеждой:

— Эдуард Яковлевич, кроме всего прочего, у меня плохое предчувствие… Может врач себе такую вольность позволить? Никакая категория не поможет, когда сердце остановится в дороге, а не на реанимационной койке. При всем уважении, мне жаль, что я вам это объясняю сейчас…

— Всё. Больше не нет времени у меня на разговоры! Мне опять за него из облздрава звонят… Дальше — на ваше усмотрение.

Он бросил трубку. Последняя фраза была сказана тоном, подтверждающим все сомнения, что главный не оставил бы ситуацию только на совести и профессионализме Алексея. Скорее это звучало, так: «Не привезешь — сам будешь «на мое усмотрение». А я уж усмотрю, будь уверен...»

Не глядя на улыбающегося Сергея Ивановича, Алексей пошел в реанимационный зал к шахтеру. Пнул лежащий на полу кислородный баллон так, что тот покатился, грохоча по кафельной плитке в дальний конец коридора. На шум выбежала санитарка, и тут же скрылась. Единственного он теперь желал страстно. Как никогда раньше он кощунственно хотел ухудшения состояния пациента в эти минуты. Чтобы давление после перекладывания резко снизилось, чтобы не поднималось, пришлось увеличивать дозы и не везти в конце концов. С надеждой он заглянул в сонные глаза Вали за линзами очков.

— Перекладывали?

— Да, только что…

— Ну, и…

— Сначала немного снизилось, потом за две минуты подняли до нормы. Но дозы средние идут, смотрите... Что вы решаете, Алексей Игоревич?

Все еще злясь на всех и себя, словно в бреду Алексей удивленно услышал, как кто-то его голосом говорит собравшимся у зала городским начальникам: «Будем готовить к транспортировке». Послышались вздохи и возгласы облегчения, забегали сестры, началась кутерьма. Ему захотелось всё вернуть назад, но Валин доклад все слышали. Подбадривающие наставления местных реаниматологов не стихали вплоть до самой погрузки в реанимобиль. С радостными словами: «Может каких медикаментов дать с собой, вы только скажите… Доедете нормально… Счастливого пути… » провожали местные уставшие врачи своего пациента и выездную бригаду в не близкую дорогу.

Они только успели отъехать от города километров на сорок, как сама природа стала сопротивляться затеянной авантюре. Начался сильный снегопад, а за ним метель. Вьюга подвывала, как ведьма, рвалась, ухала, все исчезло в мареве, и у Алексея начались знакомые спазмы в середины живота при мысли, что собьются они с пути в этой чертовой вертящейся мгле и пропадут за ночь все, вместе с коматозным пациентом. Машины стояли у обочин, пережидая. Им же было нельзя. Кислород в баллоне закончится и аппарат перестанет дышать, он работает от давления. Без кислорода точно не довезут. «Похоронят» здесь, в машине.

Водитель Коля, вспоминая маму, останавливался каждые десять минут, чтобы вручную очистить лобовое стекло, дворники не справлялись. Дважды ему с Алексеем пришлось откапывать завязшие в сугробах колеса. Вместо двух часов они ехали четыре. Алексей проклинал все на свете, и, прежде всего, свою трусость, пытаясь в этом аду поддерживать жизнь в бедном парне. Вернуться назад поздно — середина пути. И городов с мало-мальски пригодными больницами по пути нет. Один раз монитор выдал фибрилляцию, но после нескольких разрядов линия побежала знакомыми долгожданными горками сердечных комплексов. Вместе с Валей стояли они, согнувшись пополам, в подскакивающей машине, держа в одних руках шприцы и болтающуюся капельницу, другими измеряя давление. Спасали частые остановки, во время которых можно было проконтролировать показатели, отрегулировать скорость капельницы.

Когда подъезжали, Алексей уже не был полностью уверен, жив ли мозг у шахтера из-за резких падений давления. Это сильное, щенячье-детское чувство встречи родного дома после разлуки навсегда запомнилось ему после того, как увидел он в залипшее снегом окно реанимобиля корпус областной больницы. Коля видел дорогу только сильно прильнув к лобовому стеклу, и глядя в маленькую «амбразуру» в налипшем снегу, которую регулярно очищал. Цеплявшиеся за руль закоченелые пальцы он потом долго не мог разогнуть, как и они с Валей свои спины. Шахтера доставили в реанимацию живым, и почти стабильным. Он, к всеобщей радости, выжил и поправился потом, только лицо было сильно изуродовано. Вскоре главный врач стал настойчиво предлагать Алексею занять место заведующего своим же отделением вместо прежнего, стареющего, но хорошего специалиста. Тогда он без объяснений перевелся в другую больницу. С той поездки Алексей стал почаще напоминать себе слова любимого профессора о начальниках, и ни разу потом не пожалел об этом. Только иногда, рассказывая молодым врачам о себе за чаем в тишине ординаторской, сокрушался он об одном случае из своей врачебной практики.