"Леди, будьте добры"

Я воздушная крепость Б-24. Lady Be Good.

Двадцать лет над моими останками волны песка бегут,

то скрывая, то вновь обнажая разломанный фюзеляж,

и сквозь время ползёт по Сахаре мой призрачный экипаж.

Жажда жизни сжигает, и всё за неё отдашь.

 

Обнаружив меня случайно (тут в пустыне искали нефть),

убедились, что возле крыльев костей под песками нет.

И нескоро армейский отряд, весь в нашивках из звёзд и полос,

кем-то высланный по мою душу, их отроет, срывая злость

на ливийских барханах, не зная, с чего это всё началось

в сорок третьем, на взлётке в Бенгази: с того, что один шутник —

смелый только на публике, но сольётся, едва шугни —

на борту мне тайком намалюет чёртово «Леди, будьте добры».

Понесла я не не только бомбы, но проклятие с той поры.

Девять лётчиков «либерейтора». Керосиновые пары.

 

Первый вылет на бомбометание по Неаполю — и косяк,

из-за вихрей песчаной бури наша группа стартует не вся.

Борт Уильяма Хэттона, я отстаю на десяток минут.

Отбомбившихся встретив над морем, командир не захочет свернуть,

не помчится с другими назад. И оттуда проложит путь

с неисправным радиокомпасом штурман (опыта двадцать недель).

Не умея летать по ночам, не увидев огней нигде,

сильным северо-западным ветром с толку и с курса сбит,

он уводит меня к востоку — и захлёбывайся, сипи

четырьмя ненасытными двигателями обескровленная Lady Be…

Good. Хватаясь за парашюты, вы покинули меня там.

Новобранцы, да я за жизни ваши даже гроша не дам.

Я планирую двадцать миль ещё, пока не свалюсь на песок,

дальше буду скользить на брюхе приблизительно метров шестьсот,

но уткнувшаяся носом в дюну, слышу хруст, понимая — всё.

 

Упокой этих янки, Сахара, в объятиях, не в гробу.

Попросили — примите: погибель вам, предавшим Lady Be Good.

Я хранила нетронутым полный запас и еды, и воды:

как его не хватало в песках вам, оборванным и худым.

На момент приземления первым погиб бомбардир,

Джон Воравка. Порывами ветра замяло его парашют.

Он не слышал, как я стонала беззвучно, что не прощу.

От оставшихся восьмерых отнесёт его на километр,

и иссохнет не найденным изуродованный скелет.

Собирается группа: рассеяло ветром. Скоро рассвет.

 

У второго пилота — дневник. А до базы-то миль пятьсот.

Экипаж в спасжилетах решил не терять лицо:

продвигаться на север. Считали, что море совсем

близко — прыгали ночью над ним.

Да, геологи с С-47,

обнаружив мой корпус, увидели: и передатчик цел,

а у них барахлил. И махнули без спросу: Lady Be Good.

Этот борт разобьётся над морем в том же году.

Я несчастье несу всем, кто тронет меня хоть раз.

Адамс, Тоунер, Рейс и Ламотт, для вас

Хэттон как командир отдаёт смертельный приказ:

вам брести, утопая в песке, а в ушах — непрерывный гул.

это я вас преследую: помните Lady Be Good?

Шелли, Рипслингер, Мур проползут вперёд по жаре

тридцать, сорок миль и полсотни. Одежда на них, сгорев

от лучей беспощадного солнца, истлеет.

Немного добрей

буду к тем, кто доставил в Тобрук на базу меня —

на запчасти. Недолго подумав и мародёров кляня,

я заклинила в воздухе снятый винт.

 

Только, сбросив груз,

экипаж тогда выжил и сел аварийно. Какая грусть:

не увидеть мучений, не слышать их крики, хруст

переломанных рёбер...

 

И были ещё одни:

подлокотник от кресла стащили с меня они.

Тренировка десанта над морем — и вдруг тишина.

Позже тот подлокотник на берег выносит волна.

Десять трупов опять не найдут.

 

Я была рождена

для войны, и с конвейера через Атлантику — прямо сюда.

Вы желали смертей? Я вам полной мерой воздам,

пусть уже никогда под крылом не почувствую высоту.

 

Я почти три десятка душ погубила тут.

Я проклятье Сахары. 

Бэ-24.

Lady Be Good.