Девушка с татуировкой дракона

1.

— Вера, солнышко, ну почему ты дракона выколола именно на попке? — спросил супругу Виктор Салазкин, прославленный на весь мир эссеист.

— Подростком глянула легендарный фильм и решила мстить мужикам.

— Мстить? За что?

— Мой же отец — инкогнито. Поматросил и бросил. Это ли не повод?

— Всем мужчинам? Гуртом?

— Ой, Витя, надоел. Разотри-ка лучше меня лосьоном.

И Виктор натирал ее крепкое тельце огуречным лосьоном. И случился секс. Медленный, медитативный. Г-н Салазкин уже был стареньким, 63 годочка, поэтому куда торопиться.

Потом был обед, сумасшедший обед вместе с матушкой Веры, Зинаидой Ефимовной. И угораздило же отставную маляршу поселиться именно с ними.

— Доча! — жевала винегрет Зинаида Ефимовна. — Обещай мне вытравить этого дракона. Это позорит тебя. Бросает тень на твоих предков.

— Мама, кто его видит? Только ты, да Витя.

Вера слукавила. Огнедышащего дракона видел и Миша Чапыга, ее подельник по поэтическому цеху. Однажды она спонтанно отдалась ему в Кусковском парке, под золотисто-багровым кленом. Дело было в сладком сентябре. И как не отдаться? Такая обстановка! Дворец императрицы Елизаветы, пруд с лебедями, винный запах палой листвы. А разговоры? Цветаева, Ахматова, Бродский… К тому же, Виктор старше ее на 40 лет. Они же с Мишей почти погодки. Молоды, сыты, одеты, вся жизнь впереди. А как Миша Чапыга талантлив? Молодой поэтический бог. Будущий, несомненно, народный идол.

Конечно же, Виктора она обожает. Он вытянул ее из грязи в князи. Подарил известность в литературных кругах. Однако слава славой, ан хочется и плотской любви. Не все же резвиться в постели с замшелыми старцами?

Вот тогда-то, в парке, в кленовом лесу, Миша и увидел дракона с ощеренной пастью. Даже не удивился. Лишь скрипнул зубами. Формы у Веры были ого-го! Прямо Венера Милосская, только с руками.

Миша на радостях выколол на своей пятой точке точно такого же дракона.

— Тебе-то зачем? — щурилась Вера, стадные рефлексы она не приветствовала.

— Как зачем? В знак солидарности. Я же люблю тебя, моя кроха.

Вера усмехнулась:

— Мишка, хочу от тебя детей.

— Ага! Двойняшек.

Дома же все доставал Виктуар:

— И зачем мстить мужчинам? Мы лишь кленовые листы на ветру. Время нас всех сдует. Зачем этот дракон?

— Сделала тату после первой менструации. Была в легкой истерике. Доволен?

 

2.

Ярче всего, конечно, расцвела от этого брака мама Веры, пресловутая Зинаида Ефимовна.

Одевалась «на ять», чуть ли не в бутике. С бриллиантовыми сережками в обоих ушах. С вызовом поправляла торчащие груди. И говорила исключительно о высоком, о вечном. Это она-то, еще недавно «тяп-ляп замазка».

— Дети мои! — обращалась она к молодоженам. — Вы чувствуете тектонический сдвиг в обществе? Микки Маус пришел на смену Моцарту и Ван Гогу. Попса гонит нас семимильными шагами к кровавой плахе.

— Какой еще плахе? — поежилась Вера.

— К пошлости.

— Мама, не будем об этом! — Виктор Салазкин с раздражением рассматривает на своей левой кисти старческую гречку, пигментные, мать их, пятна.

— Попросту заткнись! — прошептала Вера.

Зинаида Ефимовна не спеша закуривает тонкую пахитоску, выпускает к лепному потолку (сплошь в толстозадых херувимах!) аккуратное колечко дыма.

— А о чем же мне говорить? Не о консервировании же соленых рыжиков? Не о рисовых пудингах? Не надо меня держать за дуру.

— Именно о рыжиках и говори! — зло срезает Вера. — Твоя тема! Не лезь в чужой огород. Нашелся еще доморощенный культуролог.

— Максим Горький в молодости таскал мешки с урюком. Был чуть ли не бурлаком. И чего? Теперь признан мировым классиком.

— Уже не признан! — сумрачно тер виски Виктор Салазкин.

— Пусть! Но делать первый волевой шаг надо. Американский астронавт сказал на Луне: «Это маленький шаг человека, и огромный шаг всего человечества».

— Причем здесь Луна?! — таращила небесно-голубые очи Верунчик.

— Тетя Зина! — по-наполеоновски скрещивал руки на груди Виктуар. — А давайте-ка вас отправим в кругосветный круиз? Теплоход «Дмитрий Шостакович» отчаливает в эту среду. Стамбул, Барселона, Ямайка, Новая Гвинея, Гавана…

— Отличное предложение! — подхватывает Вера.

— Избавиться хотите?! — Зинаида Ефимовна смачно давит в пепельнице пахитоску. — А кто эту засранку целых девять месяцев носил в своей утробе? А? Корочку хлеба глодала… Водой с хлоркой запивала из крана… Одна, без мужика…

Виктор вновь с ужасом рассматривал свои кисти, пигментные пятна, казалось, проступали еще отчетливей, резче.

Вечером, перед сном, сидя на краюшке сексодрома, Виктор читал жене божественные строки А.А. Блока:

 

Когда ж конец? Назойливому звуку

Нет сил без отдыха внимать…

Как страшно всё! Как дико! — Дай мне руку,

Товарищ, друг! Забудемся опять.

 

Вера протягивала руку супругу, сама вспоминала любимые строки поэта:

 

Не сходим ли с ума мы в смене пестрой

Придуманных причин, пространств, времен…

 

Виктор блаженно, хотя и с некоторым испугом, улыбался:

— В искусстве нужно говорить только о детских вопросах. Рождение — Любовь — Смерть. Всё остальное — пустышка и жупел.

— Витюша, лапа, пора в постельку.

— Баинькать?

— Это под настроение.

Странная ей выпала роль. Очень странная. Парень её старше на 40 лет, а ведет себя как мальчик, сопливый сынуля. Однако подтереть ментальную сопельку гениальному старцу — многим ли женщинам это шанс выпадает?

Да, Вите страшно жить. На краю-то гроба. Хлад забвенья. Вечность… Она, Вера Салазкина, вопреки своей татуировке дракона, спасет его.

Надо позвонить Мише Чапыге. Поделиться свежими мыслями.

 

3.

Вера встречалась с Мишей Чапыгой на конспиративной квартире у метро Беляево.

— Михаил, я больше не могу! — Вера всплескивала тонкими, но довольно-таки мускулистыми руками.

— Что именно, ласточка?

— Он все достает меня своими трюизмами о смерти.

— Собака лает, караван идет. Роди ему лялю, успокоится.

— Предлагала! Отвечает: «Зачем в этом скорбном мире еще умножать скорбь?»

— Плохи дела… Верка, бросай этого старого и вонючего козла. Уходи ко мне.

— То-то и оно… Витек обещал мне поэтические гастроли «Брюссель — Париж — Рим — Бомбей».

— Ну, прошвырнись по гастролям и дуй ко мне. Хочешь, я почитаю тебе свои стихи.

— Валяй!

И Миша читал отменно поставленным голосом поэтический опус о котенке, замерзающем на ступеньках метро. Но тут появляется ангел-хранитель и уносит котенка в небеса, к вечному солнцу.

Бархатистый, обволакивающий голос Чапыги Веру растрогал до слез. Она даже хлюпнула носом:

— Дорогой, как же ты безумно талантлив!

— Знаю…

— Котенок — это твоя душа? Аллегория?

— Ага.

Вообще-то Мише в крошечной квартирке было не развернуться. На сцене, под чтение стихов, он обычно отбивал чечетку, ходил колесом, делал, если поймает кураж, даже сальто-мортале.

Не поэт, а настоящий циркач.

Поэтический джокер.

Прима!

Михаил крепко обнимал свою подругу за хрупкие плечи:

— Слышал, твоему муженьку стихи мои не по вкусу?

— Хочешь знать правду?

— Руби с плеча.

— Говорит, у тебя эстрадная жилка. Своими прыжками и ужимками ты потрафляешь кретинам.

— Вот же гад! А твои стихи? Ему по вкусу?

— Если честно, то мои оральные услуги, которые я на правах супруги ему предоставляю, он ценит выше.

— Тьфу! Не говори об этом. Сблюю!

— Есть у меня одна идея… — Вера кусала пухлые губы. — Только не знаю, как ты к этому отнесешься.

 

4.

Мы совсем позабыли Зинаиду Ефимовну, матушку поэтессы. Как она поживает? Не хворает ли? Не хандрит? Ведь на горизонте ее жизни грозные всполохи климакса.

Вы будете смеяться, но у Зинаиды Ефимовны все замечательно. Она плотно засела за книги. Сократ, Вас. Розанов, Ницше, Кафка, нетленные труды самого Виктора Салазкина, едкие, злые, раздраженно срывающие покровы лжи.

Речь у Зинаиды Ефимовны облагородилась. Лексический состав невообразимо расширился. А рассуждает о чем? Всё о геополитике, о ядовитом торжестве поп-культуры, о неизбежности гибели гения в сегодняшнем чмошном мире.

Да, как ни крути, от свадьбы своей масипусенькой и кудрявой Веры, свадьбы, будто с картины передвижника «Неравный брак», выиграла именно она.

Как-то даже вся налилась молодой и горячей кровью. Груди потяжелели, зад немного раздался, на щеках сокровенно заиграл клубничный румянец.

А вот дочурка Верочка сдулась, скукожилась, подзасохла. Стала, что греха таить, напоминать египетскую мумию. Ни кровинки! Будто ее вурдалак какой высосал.

И даже стихи Веры Салазкиной, недавно еще столь сочные, бражные, стали усыхать, мельчать. Все писала о ракитовом чахлом кусте, под коим ее похоронят. А на раките будет горестно сидеть хворый птичьим рахитом ворон.

— Дочурка, родная, вернись к жизни! — отбросив зачитанный до дыр «Замок» Кафки, вскрикивала порой Зинаида Ефимовна.

— Все плохо, мама…

— А что у тебя со стихами? Куда подевалась их вулканическая энергетика? Их святая ярость?

— Молодость моя на излете… После 25-ти поэту лучше не жить.

— А Лермонтов?

— Что Лермонтов?

— Прожил до 26!

— А дальше? Тьма, могила…

— Не люб мне твоих ход мыслей. Ох, не люб.

Вера закрыла лицо руками. Недавно еще её золотые, завитые барашки волос, жалко обвисли. Она стала похожа на кающуюся Магдалину, правда, если только смотреть в профиль.

— Лучше бы я выколола себе на попке голубя.

— Со стальными крыльями?

— Зачем со стальными? С обыкновенными.

— Не доведет тебя до добра этот дракон.

— Мам, отзынь, а?!

И что же это за идея, кою Вера хотела сообщить Мише Чапыге?

Нет, пока умолчим.

Всякому фрукту свой срок.

А вот об идее Вити Салазкина сообщить стоит.

Он заподозрил что-то недоброе, нанял частного детектива.

И тот заснял Веру в объятиях Миши Чапыги, и не просто занял, а зафиксировал на видео-цифру в формате 3D. Тысяча и одну, так сказать, позу Камасутры.

— Зачем же, кошечка, ты мне изменяешь? — спросил Виктор проштрафившуюся супругу.

— Прости, дорогой! Бес попутал…

— Смотри, помру, и вернусь тебе в роли злого духа.

— Это как?

— Как загробный дух Акакия Акакиевича из гоголевской «Шинели». Или же в виде черного ворона Эдгара По.

— Не надо.

— У меня есть выбор?

 

5.

И вот, представьте себе, как-то все устаканилось.

Виктор предложил Вере жить втроем. Мишу Чапыгу он как-нибудь выдержит, хотя гомосексуализм в семейных стенах отнюдь не приветствует, несмотря на свою европейскую толерантность.

Вера струсила. Заверила, что немедля же сведет с попки проклятую татуировку дракона. Именно из-за этой восточной пакости они и хлебнули лихо.

Тут на авансцену событий выступила Зинаида Ефимовна. С потрепанным томиком Иосифа Бродского под мышкой. Книга, стоит заметить, называлась «Осенний крик ястреба». Хотя, может быть, и не так называлась, но так было золотом обозначено на обложке.

— Виктор Иванович, — начала она говорить медоточиво, — отпусти ты мою дочурку на волю. Довольно! Похороводил, потешился. Ты глянь, как она спала с лица. Кожа да кости! Сморчок какой-то!

— Отпустить ее к циркачу-прыгуну поэтических подмостков? — иронично выгнул бровь г-н Салазкин.

— Да нафиг я ему нужна! — вклинилась в дискуссию Вера. — Он же поэт. Вестник свободы. Ему на всех наплевать.

— Это цугцванг! — всплеснул руками Салазкин.

— Полный цугцванг… — поддержала Зинаида Ефимовна. И пояснила: — Это когда любой ход в шахматах ведет к мату.

Тем не менее, решение было найдено.

Виктор Иванович сделал себе инъекцию стволовых клеток горного козла, помолодел лет на 30. Ну, не на 30, на 20. Тоже, согласитесь, не хило.

Вера теперь смотрела на своего мужа как на ровесника. Даже стала тосковать по замшелому и мудрому старцу. Ан нет его! Ау! Где бывший Витя? Он другой. Неведомой судьбы избранник. Целиком изменил свою матрицу.

Зинаида Ефимовна тоже захотела сделать себе инъекцию стволовых клеток горного (кажется, грузинского) козла, но Виктор Иванович заверил ее, что она хороша и без всяких инъекций.

Короче, у Вити с Зиной грянула сексуальная фиеста. Дым коромыслом! Святых выноси…

Витя, в минуту страсти роковой, говорил Зине, что она гораздо талантливей своей дочери. Причем, во всех смыслах. Хотя до недавнего времени и работала «тяп-ляп замазкой». Вспомним Макса Горького! Таскал мешки с урюком, пёк булки, а теперь его именем называют звезды и батискафы. Нижнему Новгороду, правда, вернули прежнее имя. Но это в угоду подлой политической конъюнктуре.

Вера с изумлением глядела на вновь образовавшуюся сексуальную пару. Тем более, один из этой пары был ее муж, другая, правду не скроешь, кровная матушка.

От потрясения сердце болело так, хоть головой в прорубь. Однако она взяла себя в ежовые рукавицы и стала писать стихи, один лучше другого. Правильно говорят, поэту надобна неизбывная скорбь! У Веры началось что-то вроде Болдинской осени. Не знаем, изменяла ли Пушкину жена? Присутствовали ли в 19 веке стволовые клетки? Тем более, грузинского горного козла. Все скрыто непроницаемым мраком. Ан Вера воскресла.

 

6.

Так что же за идея была до этого крещендо, до этого очистительного катарсиса, у Веры?

А, признаться, никакой идеи и не было.

Это Вера так, хорохорилась… Пыталась у своей юбки задержать Мишу. Чего зря он болтается?

От Вити Салазкина она, конечно, ушла. Тошно глядеть, как он хороводится с дьявольски похорошевшей маменькой.

Вера сняла себе небольшую и опрятную квартирку в Чертаново, обложилась религиозной литературой, мемуарами старцев, подумывает уйти в монастырь. Только вот старец Зосима ей сказал: «Ты, дочка, в миру поживи! В монастыре любой подлец может схорониться».

Миша Чапыга, не переварив всего увиденного, дико запил. Пустил дым коромыслом. Путается с какими-то шалавами с подбитым глазом. Спит на скамейках в парках, правда, только в летнее время.

Понятно, стихи писать перестал. Пустое! Хотя, может, пережидает, когда поэтический колодец наполнится. И тогда забьет гейзер. Весь мир ахнет.

А что же Витя с Зинкой? У них все хорошо. Виктор Иванович на левой ягодице сделал себе татуировку дракона. Попросил такое же тату сделать и Зинаиду Ефимовну, да она ни в какую, дама старозаветных, даже совдеповских взглядов.

Да, чуть не забыл!

Зина стала знаменитым блогером. Помещает в Живом Журнале обзоры текущей отечественной литературы. Сначала просто так размещала, задарма. Потом же подкатили спонсоры, стали ей отваливать по 1000 грин за пост.

— Ты прямо-таки какой-то неистовый Виссарион в юбке, — косился на любимую Виктор Иванович. — И откуда всё только взялось?

— Чай с тобой пожила. Набралась ума-разума.

— А откуда бэкграунд? Такое ощущение, что годами не вылезала из Ленинки.

— На чернозем все легло… — поправляла тяжкие груди Зинаида Ефимовна.

В дверь раздался звонок.

На пороге Вера.

Печальная, тоненькая как тростинка, ни тени улыбки.

— Какие люди и без охраны! — вскрикивает Салазкин.

Дочка кивает Вите и протягивает маме скромный розовый томик.

— Мама, это моя новая книга «Вестник надежды». Отрецензируй, пожалуйста.

— Меня, значит, не просишь… — мрачнеет Виктор.

— У мамы в паутине рейтинг выше.

— Проходи, дочурка! Надо тебя откормить. Вид никудышный. Сопля на палочке.

— Нет, я отчалю. Не буду мешать вашему семейному счастью.

— Да какое там счастье?! — хватает дочку за руку Зинаида Ефимовна. — Просто встретились два одиночества, развели у дороги костер.

— А костер разгораться не хочет. Вот и весь разговор… — вспоминает песенку Вера.

И тут в дверь опять-таки звонок. На пороге в отглаженном костюме Миша Чапыга. Трезвый, как стеклышко. С букетом роз.

— Вера! Ты здесь! А я тебя ищу. Хочу сделать тебе официальное предложение.

— Сынок, дорогой, проходи! — вскрикивает Зинаида Ефимовна — Вот счастье-то какое…

— Совет да любовь, — усмехается Витя. — Развод я Вере, конечно, дам. Чего там… Похороводил. Попасся козлом средь зеленой капусты.

— А меня вы спросили?! — сквозь слезы счастья улыбается Вера.

— Чего тут спрашивать? — хохочет отставная малярша.