На экзекуции
( написано в 2020г по заданию Шторма в ВК)
«…И было много, много дум,
И метафизики, и шУмов.
И строгой физикой мой ум,
Переполнял профессор Умов…»
А.Белый
«Экзекуцией» называли испытания новенького, когда тот впервые, приходил в театральный коллектив при ДК МИИТа.
Новенького артиста, просили встать в центр класса и рассказать о себе. Потом просили что-то прочесть, спеть, сплясать или станцевать, а дальше как пойдёт.
Руководил этим театральным студенческим коллективом Валерий Львович Юрковский. Режиссёр, педагог, знаток Брехта, Чехова, а в юности актёр.
Его не раз приглашали в комиссию в «Шуку». Но ему нравилось возиться с нами, с технарями-студентами в своём большинстве.
Валерий Львович был еврей, родом с Днепропетровска. Он носил густую чёрную бороду. Росточка он был не высокого, но при случае мог и в морду дать хулигану. И, по-русски выругаться мог, да так, что мало не покажется. Короче говоря, интеллигент советской закалки. Глаза его чернели как смоль, Казалось, взглядом насквозь прожечь могут.
Вот и стоял я посередине класса прожигаемый этим добрым и честным взглядом. Это было первое моё публичное выступление. Я преодолевал определённую неловкость.
К тому времени я переболел физикой. Когда-то я мечтал стать физиком. Решал задачи, изучал законы, перелопатил множество учебников по физике. Но физиком мне стать не удалось. Но зато стихи про физику я знал наизусть и начал их читать.
Валерий Львович умел чутко слушать артиста. Я не видел, что бы так внимательно слушали люди как он. Когда артист на репетиции начинал читать текст своей роли, то Валерий Львович взглядом своим и сердцем будто сливался с ним.
Когда он тебя слушал, то он словно превращался в ребёнка, который ловит каждое твоё слово с благоговением, с наслаждением, с величайшим уважением к тебе. Это фантастически действовало на артиста. От этого артист раскрывался и, выдавал сценическую правду.
Если Валерий Львович замечал, что у актёра не получается роль, то он мог его прервать, сделать замечание, отругать, показать: как надо играть, и как не надо играть свою роль. Это часто сопровождалось его добрым юмором.
Он был театральный диктатор и за это мы его обожали.
На «экзекуции» Валерий Львович давал публично высказаться испытуемому.
И я шпарил Белого!
«…Мир рвался в опытах Кюри!» – горланил я. Валерий Львович с жадностью ловил слова моего стихотворения. Глаза его горели от восхищения. Ребята, сидели вдоль стенки, замерли. А я читал.
«АтОмной, лопнувшею бомбой,
На электронные струИ,
Не воплощенной гекатомбой!..» – голосил я самозабвенно. Когда я дочитал до конца, воцарилось мхатовская пауза.
А через полминуты я услышал вопрос.
–Хорошо, Женичка, а о чём это стихотворение? – спросил он
Тут я развернулся на всю Ивановскую. Я стал рассказывать, кто такая была Мария Кюри, И про то, что я видел бюст профессора Умова в физическом корпусе МГУ, и про то, что знал закон Бойля-Мариотта и даже про то, в каком учебнике написано про закон Ван-дер-Вальса.
Да, но о чём оно это стихотворение? – спрашивал меня Валерий Львович.
И тут я стал задумываться: « И в правду, о чём оно?»
.Особенно эти строки:
«Я сын эфира – человек,
Свиваю над стезёй надмирной,
Своей порфирою эфирной,
За миром мир,
Над веком век!»
– Ты же не понимаешь, о чём ты читаешь?– не дожидаясь моего ответа, сказал Валерий Львович.– Это видно зрителю. Старичёк, артист должен знать, о чём он читает зрителю. Какую идею он хочет донести до зала.
–Ну, вот послушайте Валерий Львович, – сопротивлялся я мастеру.
«..Я вижу огненное море,
Кипящих веществом существ.
Сижу в дыму лабораторий,
Над разложением веществ.
Крестализуются растворы,
Средь колб, горелок и реторт,
Готово. Порошок растёрт…
Бывало, затеваю споры…»
– Мне представлялся собирательный образ какого-то профессора физика, пророка, то ли фанатика, увлечённого наукой. Типа из фильма « Назад в будущее».
– Понимаешь, это, стихотворение богатое на образы, на символы. Это не одна бедная масочка чокнутого профессора.
Перечисленные тобою законы физики, фамилии учёных это – символы. А когда эти слова символы «уложены» в стихи, то они приобретают иное назначение и поднимаются до других высот понимания, нежели повседневные приземлённые представления о них.
Я возмутился, мне стало обидно. Разве может человек так внимательно слушать, а теперь вдруг задавать такие странные вопросы?
Но тут мою строгую физику победила мудрая человечная лирика.
Это стихотворение было насыщено символами. Символами времени, эпохи. И как всё талантливое оно было пророческим. Оно было написано до 1917года.
«..–Что новый опыт мир взлетит!
– Сказал, взрываясь, Фридрих Ницше…»
Но с Валерием Львовичем мне пришлось согласиться. Я действительно не знал о чём это стихотворение. В чём сверхзадача этого стихотворения? Но этот случай стал началом вдумчивой работы над словом. Это был урок первого осмысленного поиска. Поиска смысла, того о чём ты читаешь со сцены зрителю.
Спасибо мастеру Валерию Львовичу Юрковскому.
-
-
Сижу, читаю с телефона. Очень душевно написано. хорошо, когда везет с педагогами.
1 -
-
-
-
-
-
Это отрывок только
Взойди, звезда воспоминанья;
Года, пережитые вновь:
Поэма — первое свиданье,
Поэма — первая любовь.
Я вижу — дующие зовы.
Я вижу — дующие тьмы:
Войны поток краснобагровый,
В котором захлебнулись мы…
Но, нет «вчера» и нет «сегодня»:
Всё прошлое озарено,
Лишь песня, ласточка господня,
Горюче взвизгнула в окно…
Блести, звезда моя, из дали!
В пути года, как версты, стали:
По ним, как некий пилигрим,
Бреду перед собой самим…
Как зыби, зыблемые в ветры,
Промчите дни былой весны,—
Свои ликующие метры,
Свои целующие сны…
Год — девятьсотый: зори, зори!..
Вопросы, брошенные в зори…
Меня пленяет Гольбер Гент…[1]
И я — не гимназист: студент…
Сюртук — зеленый, с белым кантом;
Перчатка белая в руке;
Я — меланхолик, я — в тоске,
Но выгляжу немного франтом;
Я, Майей мира полонен,
В волнах летаю котильона,
Вдыхая запах «poudre Simon»,
Влюбляясь в розы Аткинсона.[2]
Но, тексты чтя Упанишад,
Хочу восстать Анупадакой,[3]
Глаза таращу на закат
И плачу над больной собакой;