Последнее странствие госпожи Ли

Маленькая птичка подлетела к узорчатым ставням, покружила и повисла, наконец, на одной из перекладин. "Тук-тук" — постучала она по крашеному в красный дереву в поисках какой-нибудь крошечной живности. "Тук-тук. Чирик-чирик-фьють!" Затянутая рисовой бумагой рама не давала птахе усесться, и она перепархивала с перекладины на перекладину, цепляясь и щебеча. Но вдруг по ту сторону окна что-то мягко шлёпнулось, совсем близко. Тут же маленькая певунья в испуге исчезла.

Тишина обволакивала комнату золотом и молоком. Она стекала на резной столик, расшитые ткани, на груду подушек. Казалось, время застыло, словно павильон стоял не в поместье землевладельца, а в самой Шамбале. За окном мерно посвистывала птичка, словно возвещая утро мира. Да, это определённо Шамбала, небесный покой... Из подушек поднялась рука и швырнула одну из них в сторону окна. Пение смолкло. Цельность благословенного утра разбилась, будто сброшенное со стола фарфоровое блюдо.

Госпожа Ли фыркнула и поглубже зарылась в мягкую постель. Первая в году птица: значит, наступает весна. Значит, ей пора в путь.

 

За всякой сказкой стоит чья-то жизнь, и каждый герой эпоса живёт ещё долго после тех событий, о каких могут поведать бродячие певцы. В отдалённых деревнях рассказывают и ещё десятки лет не забудут про женщину-оборотня в пёстрой южной одежде под серым халатом, то появлявшуюся в поселениях, то уходившую в лес. А Ли тем временем успела выйти замуж и родить двоих отпрысков. Некогда молодой земледелец из зажиточной крестьянской семьи по фамилии Жэнь, наслушавшись рассказов, отыскал её в одном из её странствий. И так полюбил, что принял всё: и что бесприданница без роду-племени, и что непривычна к дому, и что весной срывается с места и на целых две луны уходит невесть куда. Вслед за ним к причудам госпожи привыкла и челядь молодого господина. Оказалось, не была Ли оборотнем или лесной девой, а была сиротой и бродягой — невообразимое для девицы дело. Сказки появляются там, где не могут понять быль. В главном павильоне на восточной стене висела нарисованная ею карта всего удела. В спальнях детей в рамках красовались засушенные цветы гибискуса и лилии. Для рабочей комнаты мужа, где он проверял счетовые книги управляющего и составлял указания о посевных, Ли выбрала бесценный сувенир, цветок дуриана: раз в год он рождается на одну лишь ночь. Но самого главного своего цветка она так и не нашла.

Была и ещё одна причина, по которой госпожа Ли Жэнь, вопреки порядкам, могла творить всё, что вздумается. Столько она знала о растениях, что её муж, прислушавшись к советам, стал чередовать посевы, кутать деревья в солому, милосерднее быть к воробьям... И маленькое крестьянское поместье разбогатело, сделав главу семьи крупным землевладельцем. Всего две луны — а затем Ли снова неотрывно была при делах семьи: следила за работой нанятых крестьян, подгоняла прислугу и вечно сонного управляющего, воспитывала детей. Или же ленилась на приёмах мелкой знати в соседних поселениях, а по вечерам — за своим чайным столиком. Умостившись перед ним с пиалой горького отвара, она иногда рисовала цветной тушью гнутые, словно драконьи тела, ветви; листья на прибрежном ветру; лепестки, воздетые к небу.

Но самого главного своего цветка она так и не нашла...

Утреннее видение позвало её. Безвременье постучалось в её сердце, как птичий клюв об рисовую бумагу. Но Ли не хотела об этом думать. Кыш! Теперь она погрузилась в подушки не только всем телом, но и размышлениями. Да, приятно! Ведь каждая из них была гордостью. Упругие волосяные, нежные пуховые, большие и маленькие. Шёлк всех оттенков, но чаще красный. Так здесь принято. По нему бегут золотые волны и облака, он разрисован павлинохвостыми свадебными фениксами или кружащимися лисами — эти здесь в память о людской молве, что свела её с мужем. А есть и простой черепаший узор на белом, чтобы глаз успел отдохнуть. Его она расшивала сама. Стоит ли прямо сейчас куда-то бежать, оставлять всё это? Как сладко спится поутру...

 

 

Поднялась Ли только к полудню. Кликнула служанку. Пока госпожа потягивала из плошки вязкий утренний рис, старуха расчёсывала и заплетала ей волосы. Бэй прислуживала ещё матери молодого господина. Она дольше и сильнее всех относилась к пришелице недоверчиво и неприязнено. О, как жаль, что родители не успели подыскать сыну достойную невесту, пока не ушли к праотцам! О, доведёт эта лиса до беды! Потому-то Ли приблизила к себе именно её. Бэй пришлось убедиться воочию: от юной госпожи не бежит домашняя птица и не торчат острые уши у её тени. Она лишь слишком громко смеётся и слишком широко шагает, но готова выслушать почтительные советы Бэй о приличиях.

Весь день старуха ходила за госпожой по пятам, нося свиток, тушь и заячью кисть. Через пару дней вернётся из поездки супруг, и Ли доложит ему всё, что записала о сегодняшних делах поместья.

И правда, не уйдёт же она, не дождавшись!

Лишь вечером она навестила детскую. Двое малышей, уставшие от игр, не ложились, пока мать не побудет с ними. Обычно Ли торопилась к ним, чтобы самой расплести причёску дочери и показать сыну каллиграфию: через два года он будет учиться по-настоящему, а пока лишь глазеет на танец кисти по бумаге.

Сегодня ей хотелось лишь одного: поскорее вновь зарыться в постель.

И, как назло, они попросили сказку. Их самую любимую сказку. Ну, что же...

 — Далеко-далеко, за могучими горами, у озера, синего, как ляпис-лазурь... — начала нараспев Ли, обнимая одной рукой сына, устроившегося под боком, а другой расчёсывая волосы младшей, усевшейся ей на колени.

 

Жила-была девочка.

Девушки в этом племени с самого детства воспитывались как хозяйки. Они заправляли домом и полем, принимали все ответственные решения. Мужчины помогали по хозяйству да возносили молитвы у домашнего очага. Если не находилось для них работы — скитались по окрестностям, то и дело возвращаясь в материнский дом, где всегда ждала их тарелка горячих лепёшек. Не было на их землях ни войны, ни ссоры, и ничья рука не знала оружия.

Вот и эту девочку приучали быть госпожой. Но, подумайте только, она то и дело ослушивалась матери. "Я буду как мой дядя!" — кричала она. "Хочу разговаривать с богами у огня, хочу находить в лесу траву духов, хочу перейти через горы!". Желала быть жрицей — и всё тут. Напрасно мать и тётушки увещевали её, что дело духовное годится лишь для мужчин-бездельников, что не женщина та, кто не построит собственный дом и не управит семьёй. Да ещё и дядя, возвращаясь после очередной отлучки, подливал масла в пламя. Каждый раз, завидев его, девочка бежала навстречу и просила рассказать сказку, чудесную сказку. Они садились рядом...

 

 — Как мы сейчас, да, мам? — голос дочери выдернул Ли из монотонного напева.

 — Да, именно так, — потрепала она малышку по голове.

 

...и дядя рассказывал, что где-то в большом мире есть цветы — воплощения чудес. Есть лотос, любимец духов, что похож на удивительную чашу из лепестков, сияющих жемчужной белизной. Лотос вырастает на мелководье затянутых тиной прудов посреди болотистых земель. В окружении грязи зреет его бутон, невзрачный, сокрытый в больших листьях. Но стоит ему только расцвести, как всё вокруг озаряется таинственным светом — настолько этот цветок чист. Есть нарцисс, родившийся из благодарных слёз водяного, которому бедная крестьянка отдала последнюю чашку риса...

 

 — Не лучше ли было тому водяному превратить свои слёзы в рисовые колосья? — перебил её сын.

 — Пожалуй, — согласилась Ли.

 

...Но удивительнее всего редкостный горный цветок эдельвейс. Растёт он на таких отдалённых вершинах, что немногие люди и доходили до них, ещё меньше путешественников могло похвастаться тем, что видели его. Это дитя поднебесья невзрачно, пион и хризантема роскошнее и ароматнее его. Зато его свойства чудеснее прочих. Кто обладает им, обретёт бессмертие: его не возьмёт ни болезнь, ни голод, ни несчастье. Достаточно лишь прикоснуться, чтобы спастись от любой опасности.

Однажды девочка так разругалась с матерью, что убежала от неё в лес на целых два дня. Она и раньше так делала и даже завела себе на дереве шалаш. Вдруг она проснулась среди ночи и увидела с высоты своего гнёздышка, что в лесной чаще что-то мерцает. Так глубоко в заросли она никогда ещё не ходила. Тем более впотьмах! Но мерцание было таким манящим, что она спустилась с дерева и, продираясь через кустарник, пошла на свет. Девочка вздрагивала от каждого хруста, боясь хищников, а то и злых созданий, готовых заморочить и растерзать каждого, кто забредёт на их тропы. Но вот она вышла на полянку и увидела прекрасный белый цветок. Он был совершенно таким же, как рассказывал дядя.

Тут же девочка побежала с цветком в деревню. Оказалось, мать так разволновалась из-за её исчезновения, что заболела. Она лежала в их доме на постели и едва дышала. Девочка положила чудесный цветок бессмертия ей на грудь, и в ту же минуту она выздоровела и обняла дочь. С тех пор они жили в ладу, и годам их не было счёта.

 

 — Вот и всё, — закончила Ли. Дети встрепенулись и, зевая, затопали к постели. Вдруг сын распахнул сонные глаза и спросил:

 — Но, матушка, если это горный цветок, то почему девочка нашла его в лесу?

 — Это... Это был горный лес. Они же жили в деревне за могучими горами, помнишь? — Ли замешкалась с ответом только на миг. Мягко задвинув дверь, она выскользнула из детской спальни.

Конечно же, никакого цветка в лесу не было. В ту ночь её разбудило зарево со стороны поселения.

 

Тогда у неё было настоящее и полнокровное имя на родном наречии: Сумали. Впервые она сбежала из дома в день тринадцатилетия, чтобы не принимать ключ от собственной комнаты. Ключ означал: приглашай к себе гостей, чтобы быть плодовитой, чтобы слыть привлекательной. Но Сумали всем сердцем желала быть не красавицей, а жрицей. Что же! Дочери тётушек и соседок входили в возраст одна за одной. В те дни в поселении не стихали празднования, и её не слишком хватились. Сумали возвращалась домой только для того, чтобы натаскать сушёного мяса, фруктов и встретить укоризненные взгляды старших и жалостливые вздохи сестёр. "Даже рапсовый цвет красивее вас!" — кричала она, заслышав, что девушки хвалятся друг перед дружкой подарками поклонников.

Было лето, а лето всегда кажется нескончаемым. В стоячем ночном воздухе, в гудении мошкары спящее поместье не услыхало, что беглая дочь, ворча и ругая непонятливую родню, набивает мешок провизией, чтобы на несколько дней вновь раствориться без следа. Сумали потихоньку готовилась отправиться в горы за самым чудесным на свете цветком. Не успела.

В ту ночь, придя на зарево, она нашла лишь изрезанные и сожжёные тела. Залитую кровью землю. Обугленные балки разрушенных домов. Её народ не знал оружия — другие знали. На той стороне озера нападавшие разбили шатры. Видно, им приглянулись низинные угодья.

Если бы только она действительно отправилась тогда в путешествие... Если бы у неё в ту ночь были чудесные эдельвейсы, дарующие бессмертие...

От резкого хлопка, с которым Ли закрылась в комнате, проснулась на другом конце дома чутко дремавшая Бэй и долго прислушивалась, ожидая землетрясения.

 

***

 

 — Спой нам теперь песню о лисице.

Сидевшая рядом Бэй вздрогнула к удовольствию Ли. Подслеповатый старик-песнопевец вновь положил руки на гуцинь. Ли прикрыла глаза. Деревенский музыкант был весьма хорош.

Весь сегодняшний день она провела в развлечениях и неге. Управляющий даже приходил разузнать, не заболела ли госпожа. Но не объяснять же ему... Мелодия не пускала в дом настойчивую весеннюю тишину в наряде из птичьих песен-колокольчиков. Гнала прочь непрошеную трепетную радость. Сдобренный солодкой чай отвлекал от воспоминаний о другой сладости: зовущей, манящей туда, за окно, прочь. На поиски чуда.

Песня напоминала Ли о том, как славно прошли минувшие годы. Её навсегда запомнят в местных землях. Кто-то споёт о лесном духе, кто-то мысленно поблагодарит, растирая в порошок лекарственную траву из тех, что она принесла из странствий и насадила в землевладениях Жэнь.

Она уже столько сделала. Довольно скитаться. Пора бы посвятить время себе.

Шёлковые струны то вздыхали, то снова звенели в быстрых пальцах певца, надёжно защищая её слух от немого зова из дальней дали. Но вот старик мягким касанием взял последнюю ноту и отложил инструмент. Он к чему-то прислушивался.

 — Журавли, — пробормотал он. — Как хороши их голоса! Люди так не поют, нет...

 — Рановато они в этом году, — заметила Бэй.

 — Покорнейше прошу, велите открыть окна, госпожа! — взмолился певец. Ли неопределённо хмыкнула. Бэй, приняв это за согласие, поднялась с места и раздвинула ставни. Птичьи голоса хлынули вместе с вечерним солнцем, затопили павильон. Если малые птахи будили непрошенную радость, то эти щемящие клики несли тоску. Вечные странники! Если вы, как гласят предания, священны и приближены к небожителям, то отчего возвращаетесь к нам каждую весну?

Ли, спасаясь, откинулась на подушки и закрыла глаза. Старик отрывисто задевал струны, будто пытаясь изловить кончиками пальцев журавлиные звучные тени.

Отчего вы плачете и скитаетесь, журавли? Или вновь солгали легенды, и вы такие же тленные и потерянные, как мы? И разыскиваете средства спастись, и не можете найти, и горестно плачете о нём среди родных болот, а после топите скорбь в хлопотах о птенцах и уютных гнёздах?

 — Всадники на дороге, — проговорила Бэй. — Верно, возвращается господин.

Ли вскочила и кинулась к окну.

— Нет, они должны были вернуться лишь к завтрашнему вечеру... И с господином ехала бы повозка. Закройте ворота! Отправьте кого-нибудь предупредить крестьян, пускай вооружаются, нет, стойте — я сама отправлюсь!

 

И всё-таки это был Жэнь со слугой. Поскакав наперерез всадникам, Ли заметила родные одежды и с радостью в сердце повернула лошадь на тракт.

Спешившись, они обнялись.

 — Я спешил домой, как мог, госпожа моя, — ласково объяснил ей супруг. — Хотел застать тебя, пока ты не отправилась в путь. Не мог позволить никому и ничему меня задержать. Повозка доберётся завтра утром, ничего с нашим возницей не случится.

 — А я решила не уходить, — промурлыкала Ли, уткнувшись в его халат. — Рад ли ты, господин мой?

Жэнь удивлённо взглянул на неё.

 — Что-то случилось? Ты заболела?

 — Я здорова. Мне лишь надоели эти бесплодные поиски. Да, я приносила из нехоженых земель целебные травы и сувениры...

 — И даже как-то раз помогла мне сторговаться с соседями, — вставил Жэнь.

 — Но это так изнурительно! — продолжила Ли. — Знаешь, я хотела бы наконец пожить для себя. Вспомни жену чиновника. Разве можно представить себе её на лошади или среди лесной глуши? Нет, она день-деньской возлежит на расписных шелках и поедает лакомства. Знаешь, любимый, у нас так хорошо и уютно. Моя постель мягка и нежна, и на одних лишь подушках можно разглядывать вышивку целый день напролёт... Мне довольно этого маленького мира.

 — Это непохоже на мою лисичку. Разве это всё ещё будешь ты?

 — А почему нет? Скажи, разве я чем-то хуже жены чиновника? — капризно ответила Ли. — Разве я не могу круглый год быть при доме, при детях? Мы накупим разных красивых вещей, мне никогда не будет скучно...

 Жэнь отстранился, посуровел.

 — Твоя одарённость, выносливость и зоркие глаза помогли привести нашу семью к процветанию. Поэтому тебе позволяется многое. И теперь ты хочешь судьбу, как у жены чиновника? Хорошо.

Он достал из-за пояса сложенный веер и пребольно хлопнул им женщину по носу. Ли взвизгнула и в изумлении отпрыгнула.

— Да, лисичка, чиновник отвешивает своей супружнице пощёчины почём зря, когда та принимается капризничать, требуя у него средств на свои бесконечные развлечения. Так они и танцуют друг вокруг друга: она не желает знать меры, он — жалости. Если ты решила пополнить ряды плаксивых богатых дам, то мне придётся обращаться с тобой сурово, как велят традиции, чтоб не попустить разорения нашего гнезда. Настоящая ты умела щёлкнуть по носу саму себя, но раз больше не можешь — я окажу тебе услугу.

 — Ты хочешь, чтоб я ушла? — горько проскулила Ли. — Ты хочешь, чтобы я сгинула где-то в глуши, чтоб на меня напали дикие звери или разбойники... Только в сказках долгие странствия заканчиваются хорошо!

 — Я хочу, чтобы ты не отступалась от своего пути, — твёрдо сказал Жэнь. — У каждого свой путь, и если уж выбрала — иди до конца. Твой путь особый, знаю. Он тяжёл. Но подумай о том, сколько счастья ты сможешь принести, если преуспеешь! Ты одна способна добыть нашему дому благословение небес!

 — Не хочу больше никакого особого пути... Разве я не могу просто быть обычной... — всхлипнула она. — Если не преуспею, тогда-то что?

— Тогда обещаю, что ни я, ни дети никогда тебя не забудем. Я сложу песню о твоём мужестве, самую правдивую и прекрасную. Ты останешься бессмертной в молве.

  — Господин мой, ты не дорожишь мной! — ахнула Ли. — Ты так легко отправляешь меня на верную гибель!

Жэнь стоял перед ней, неумолимый.

 — Я бесконечно дорожу тобой. Тобой, лисичка, тобой, непокорная дикарка с юга, способная на неслыханные в наших краях вещи. Тобой — несколько лет скитавшейся по свету девочкой, которая сумела выжить. Вспомни: разве я когда-то мог удержать тебя от зова весеннего странствия? Никогда — но оградить тебя от лености сумею. Одолей тебя телесная немощь, я принял бы твой выбор. Но что это за немощь духа? Какие ещё шелка и подушки?

 — Спасибо тебе, — потупилась Ли. — Как никогда раньше, я счастлива, что мы обрели друг друга. Прости за жестокие слова. Я была неправа.

Пальцы коснулись её волос, спутанных от быстрой скачки. Жэнь снова обнял её и, заглядывая в глаза, тихо проговорил:

 — Ты только обязательно вернись назад.

 

***

 

Плоское взгорье становилось всё более каменистым. Ли оглянулась. Отпущенная лошадь рысью шла по тонкой тропке. Умное животное само найдёт дорогу домой и донесёт записку. Брать её в горы — только губить ей ноги. Назад Ли собиралась возвращаться другим путём: пройдя до западного края гряды, отыскать тропку вниз и, напугав своим появлением каких-нибудь лесорубов, добраться до ближайшего поселения и послать весточку. Если, конечно, она не останется лежать с переломанными ногами в какой-нибудь расщелине, безответно взывая о помощи...

Тепло от пылких слов Жэня уже иссякло.

— Это последний, самый распоследний раз, — бормотала Ли, спотыкаясь под тяжестью вьюка.

Чуть не подвернув ногу, она захныкала. И звук собственного голоса показался ей чужим и неприятным.

Опущенные плечи, вяло плетущиеся ноги... Соберись, Ли! Пусть ты робеешь перед глыбами впереди, стань той героиней, что нужна оставшимся дома!

Поднять голову, улыбнуться, выпрямиться, насколько позволяет груз. Вот так.

Упругим шагом Ли поднималась всё выше и не останавливалась до самой темноты.

 

***

 

 — Проклятые бесплодные камни!

Привалившись к сосновому стволу, Ли закуталась поплотнее в старый шерстяной халат. Верный спутник всех её походов, серая шкура, в которой её принимали за оборотня... Недельный запас провизии подошёл к концу. Всё, что она видела за этот срок — сосны и редкий колючий кустарник. Если бы сказители решились повествовать о том, как на самом деле совершаются походы, слушатели померли бы со скуки.

Пронизывающий ветер норовил задуть костерок, еле видимый в светлых сумерках. Послышался отдалённый грохот: верно, случился обвал. Над огнём жарилась свежая тушка незнакомого горного зверька, попавшегося в силки.

Пути дальше не было. Там, где садилось солнце, гряда обрывалась острыми утёсами.

Пути вниз не было. Попытайся спуститься — и соскользнёшь с отвесных скал, возвышающихся над густым лесом.

Путь назад — долгий, голодный, безрадостный... Ли затушила огонь. Пора было возвращаться. Что ж, она и так не надеялась на особый успех.

Но долго ей идти не довелось. Неширокую тропу перегородили камни. Тщетно попытавшись перебраться через завалы, Ли упала на спину и некоторое время лежала так, раскинув руки. Ладони саднило, ломило в ногах. Она смотрела вверх. Слева нависали скалы, едва освещённые пробивающимся через облака закатом. Справа был только простор, уходящий в туман, и наползающая с востока сизая темнота.

Она вернулась ночевать к одинокой полусогнутой сосне подальше от обвала. Затемно её разбудил сырой холод: ночной ветер погасил костёр. Разминая озябшие кости, Ли вновь огляделась.

Путь наверх — единственный оставшийся.

Как долго она избегала его! Сколько раз поворачивала назад, увидев, как неприступны стены высокогорья! За столько лет она ни разу не взбиралась на ту высоту, где воздух становится жидким и слабым, а любой неверный шаг ведёт к концу. Вдруг Ли поняла: в своих странствиях она обошла столько земель, но всякий раз поворачивала, когда восхождение становилось по-настоящему рискованным. Она исследовала высокие холмы, пологие отроги, суровые предгорья и налитые долины, но никогда не шла дальше.

Что там, за стеной? Да останется ли жив человек на головокружительной высоте?

Утренняя дымка понемногу рассеивалась. На камнях заблестела заря. Закончив обгладывать косточки вчерашней дичи, Ли любовалась игрой утреннего света. Блики словно прокладывали дорожку.

Единственный оставшийся путь. Ли размялась, примерилась, подоткнула халат — и принялась карабкаться наверх.

Рассветный час был милосерден. Ветер улёгся, не пытался её сбросить. Солнце едва начинало слепить глаза. Ли боролась. Прильнув к камням, она впивалась в каждый выступ, тяжело дыша. Может быть, там, за краем, найдётся удобный спуск. Может быть — тешила она себя фантазией — на такой вот вышине, где безмолвный воздух дрожит тончайшим шёлком, открывается дверь в священную Шамбалу... Ну, а если ничего не выйдет, то последним зрелищем в её жизни будет простор незнакомых земель, где лежат, быть может, чужие страны и множество нехоженых дорог.

Сначала за краем показалась далёкая полоса облаков. Вот он, конец восхождения. Дальше — вниз или в небо. Последним рывком Ли втащила себя на вершину. Какое-то время она лежала ничком: оттягивала момент разочарования. Наконец с трудом поднялась из промёрзшей пыли и перевела взгляд вниз.

Небольшая потайная долина, защищённая с двух сторон высокими грядами, тонущая в тумане — она, словно в ладонях держала озерцо трав, удивительно ярких среди здешних бледных красок. Но травы эти терялись в сиянии белых лепестков и золотых звёздочек. 

Целая долина эдельвейсов. Там, под крутым обрывом высотой в три её роста.

Всё-таки они существуют. Она нашла их.

Ли с тоской смотрела на светлую долину. Безмятежно дремлющие, не тронутые ни ветром, ни холодом цветы, как они нужны были ей! Она искала хоть один, а нашла едва ли не сотню. Интересно, сможет ли эдельвейс прижиться в низине? О, неважно, пока что их хватит на всех дорогих ей людей, а там, там...

На отвесном обрыве не нащупать было ни уступа. Ли вновь прикинула высоту. Можно повиснуть на руках и спрыгнуть прямо в цветочный ковёр, искупавшись в его чудесной силе и оставшись невредимой.

Если только легенда не была ложью. Уж она-то знает цену старым байкам! Эдельвейсы существуют, но неужели это хрупкое маленькое растение дарует владельцу бессмертие одним прикосновением? Пусть она искала, надеялась, но есть же чудесам предел. 

Или нет?

Солнце торжественно всходило из-за облаков. В его лучах на стрельчатых лепестках заискрилась роса. Туман отступал, открывая всё больше и больше золотых и белых огоньков на нежном зелёном покрове. Эдельвейсы нежились в тепле, исполненные красоты и покоя.

 

Медленно и осторожно, глядя прямо перед собой, Ли села на край обрыва...