Судороги
Он умер ночью, 8 января.
Я был невольным свидетелем последнего отрезка его жизни. Каждый день находился рядом.
Почему не остановил, если мы были близки? Не знаю. На самом деле пытался – еще тридцатого декабря. Тогда что-то пошло не так, у него нашлись какие-то незавершенные дела, и появилась надежда. Но затем он отключил телефон, лежал, упершись взглядом в потолок, и терпеливо ждал, когда у меня закончатся аргументы.
Кто я? Самого мучает этот вопрос. Может, ангел, порхавший у него за спиной, а может, его душа, ленивая и тяжелая, решившая не лететь далеко и осесть где-то тут – по соседству. И была ли душа? Может, я откуда-то с обратной, темной стороны? Но самому мне ближе – про душу.
Как бы там ни было, я видел все, был рядом каждую минуту, прожил вместе все мгновения до последнего. Не верите? Слушайте.
Сказать, что он не волновался – было б неправдой, но мысленно он уже перешагнул черту. Это был не страх, скорее тревога перед неизвестностью, опасение, что что-то может пойти не так.
Ощущение было знакомо и не вызывало серьезного дискомфорта. Все это он уже пережил лет пять назад, когда прыгал с моста на веревке. Хотел испытать себя, но, встав на перила, осознал – испытывать нечего, решение принято и страшно уже не будет. Присутствовало лишь смутное волнение, не имеющее отношения к тридцати метрам пустоты под ногами – как бы не оступиться, не потерять равновесие на ветру пока там возятся со страховкой.
Все было готово давно. На столе нетронутыми лежали карты, ключи, документы, а на листах бумаги под ними даны подробные комментарии. Он в последний раз бросил взгляд на экран монитора – не забыл ли чего, отнес в комнату бутылку виски, бокал с таблетками, и остановился в задумчивости. Открыл дверь на балкон – кто знает, сколько времени пройдет пока его найдут, с его-то замкнутым образом жизни. Затем кинул на кровать два одеяла, чтобы не закоченеть раньше времени. Нехитрые приготовления были завершены.
Зачем-то вновь подойдя к компьютеру, он машинально проверил почту и развернул на весь экран последний, заранее подготовленный, документ. Вернулся к кровати и принялся пальцами выгребать колеса из коньячного бокала. Те никак не хотели сдаваться, все выскальзывали, разбегались и норовили скатиться назад. Матернувшись на себя за аристократические замашки – неужели нельзя было взять посуду попроще, он рывком сыпанул на ладонь. Несколько таблеток зацокали по полу, но он оставил их побег без внимания. Доза была с приличным запасом.
Горлышко бутылки отозвалось коротким, глухим эхом. Он выплюнул пробку, резким движением закинул таблетки в рот и сделал несколько хороших глотков – поскорее спровадить медицинскую горечь. Крепкий виски поначалу обжег язык, пожаром пронесся вниз и распустился там солнечным цветком, бережно согревая нутро. Послевкусие медленно раскрывалось целой гаммой горьковато-терпких тонов. Он причмокнул с благодарностью самому себе – спасибо, что второпях не купил бормотуху, а когда проявились пряные, сладковатые ванильные нотки, не удержался, и вновь приложился к бутылке.
Еще на пару раз закинуться – смерил он взглядом остаток в бокале. Точка невозврата терялась где-то за спиной, пульс отсчитывал секунды до старта, точнее, свободный полет уже начался, и теперь им руководило одно желание – поскорее покончить со всем этим…
Он закрыл глаза. Замер, словно прислушиваясь. На лице мелькнула тень разочарования – ничего, даже признаков опьянения. Нервы стойко держали осаду. Отдаться на волю препарата, который на пару с алкоголем, как закадычные друзья-товарищи, должны были провести его к новому дому, оказалось не так-то и просто. Ему полегчало. Он успокоился, даже слегка размяк. Это только в книгах пишут, как алкоголь помогает смертельной дозе стремительно впитаться в стенки желудка, на самом же деле процесс идет размеренно и неспешно. Опасения потерять контроль раньше времени улетучились, и он уверенно продолжил заполнять ладонь.
Несколько затяжных глотков и бутылка оказалась пуста наполовину. Угли медленно тлели в груди. Уличный воздух сквозь открытую дверь уже примерялся превращать дыхание в иней. Он опустил голову на подушку. Океан, только того и ждал, тут же затянул свою колыбельную: ш-ш-ш-ш-ш, ш-ш, ш-ш-ш-ш-ш... Наконец-то прибой, подумал он. Волны накатывали одна за другой, подбираясь все выше и выше. Прохлада, поднимавшаяся с ними, постепенно обращалась в дрожь и озноб. Он натянул второе одеяло, укутал шею. Океан наконец дотянулся и до подушки. Голова погрузилась в мягкую белую пену. Неожиданно взошедшее солнце слепило глаза и пекло открытую щеку. Сейчас очередная волна накроет его целиком и все будет кончено.
Пена щекотала губы, сопровождая дыхание треском лопнувших пузырьков. Но прибой, как на зло, остановился в сантиметре от цели, и только дразнил, шурша прямо в ухо свою незатейливую мелодию. Он открыл глаза. Нестерпимое желание, заставило его оторвать голову от подушки. Нет, только не на обоссанном матрасе – эта тревожная мысль разом заставила его подняться, но океан тут же дал понять, кто здесь настоящий хозяин. Волна мягко, но решительно толкнула в грудь, и ноги, словно набитые ватой, колыхаясь потекли по течению. В панике он зашлепал рукой по стене, инстинктивно ища в ней опору, и повалился на стул, подвернувшийся на пути.
Уже на выходе из ванной, взгляд, случайно брошенный в сторону, заставил его замереть. На кухне сидел отец. Неподвижный, с каменным лицом тот словно взглядом искал линию горизонта. Черт! Когда он пришел? Встрять так нелепо, так глупо..! – закусив губу до крови, он шагнул на кухню так твердо, как только могла позволить вата в ступнях, резким, уверенным движением развернул к себе комп – Успел прочесть, нет? Отец упорно искал горизонт на двери холодильника. Тогда он картинно зевнул, словно только прилег отдохнуть, а теперь решил вновь поработать, деловито защелкал мышкой, наморщил лоб, в общем демонстрировал, что очень занят. Океан звал его, торопил, подталкивал, всячески давал понять, что представление это долго терпеть не намерен. Отец молчал и тягучее это молчание нависало предвестником катастрофы – Если он что-то поймет – все, конец – самое страшное – застрять сейчас, в середине пути, когда уже нет дороги назад, и кто знает, сколько шагов остается пройти. Боже, когда ж он уйдет! Пусть лучше примет за наркомана, как обычно, замкнется в себе и уйдет. Уйдет, чтобы не видеть, чтобы скрыть от глаз очевидное, и спасти свой единственно верный проект счастливого завтра. – Буквы на экране расплывались, как чернила на мокрой бумаге. – Пусть только уйдет! Пожалуйста! Пусть уйдет! Монитор превращался в белое мутное пятно. Испугавшись, что теряет зрение, он поднял глаза от экрана. Отца не было.
С облегчением он заскользил по стенке назад, к себе, навстречу чертовой непонятной стихии, что все время звала, но никак не хотела забирать навсегда. На балконе горел свет. Странно, я его не включал – С трудом добравшись до подоконника, он прополз вдоль окна и провалился в дверной проем. Худая, сгорбленная спина в углу – отец что-то искал, не обращая на него никакого внимания.
Бороться больше не было сил. Он рухнул на кровать и решил – будь что будет. Океан волновался, шумел, накрывал с головой, перехватывая дыхание, но зачем-то вновь отпускал. Они толкались как измотанные борцы на татами в ожидании гонга. И гонг прозвучал – сильное, острее прежнего, желание заставило его вновь карабкаться вверх и вперед. Волна схватила предательски сзади и швырнула о стену – в этот раз океан и не думал его отпускать. Подвернувшаяся под руку полка, оглушительный грохот упавшего шкафа, и воздух пронзительно зазвенел, аккомпанируя пляске осколков. Повисла долгожданная тишина, а с ней – страх, но другой, инстинктивный, животный – разрушиться только на половину – начнут ломиться соседи, полиция, скорая и вместо свободы – тупо гнить на койке в больнице. Он вжимался в осколки, боясь пошевелиться, а колокол в голове, отсчитывал роковые мгновения. Секунды становились длиннее, удары набата все тише, пока колокол не сменила дробь барабанов в висках. Он ощупал ноги, точнее то, что от них оставалось – вата под кожей напиталась водой, превратив их во что-то тяжелое, бесформенное и бесполезное.
Он выполз из душевой кабины. На большее был уже не способен. Собрался с силами, ведь теперь предстоял обратный путь к этим чертовым одеялам, как будто нельзя было кинуть их здесь, прямо на пол, и вдруг увидел свет сквозь закрытую балконную дверь. Когда он закрыл эту чертову дверь? Сколько прошло? Час? Два? Папа! Па-па!!! – Вырвалось у него сквозь слезы. Опершись на лежащий стул, он подтянул к себе колени и стал двигать стул в сторону окон. Гидрометцентр не обманул – забористый, пронизывающий до костей мороз захрустел на губах свежим снегом. Балкон был пуст…
Кто-то назойливо дергал его за ногу. Отстань! – хлопнул он себя по бедру, еще не сознавая, где он и что происходит. Но этот кто-то не унимался, явно испытывая терпение и нарываясь. Он дернул ногой и вдруг явственно ощутил, что толчки идут изнутри. Да, внутри какая-то чуждая, инородная жизнь стремилась пробить себе дорогу на волю, как будто птенец пытался проклюнуться из яйца. Не раздумывая, он засадил туда кулаком – раздавить источник тревоги, избавиться от него навсегда, но чужак стал только настойчивей. Толчки усиливались, а вместе с ними росло осознание – этот кто-то не стремится наружу, а напротив старается вытолкать из тела владельца. Паника перед лицом неведомой силы, разрушительной, безжалостной и коварной заставила его открыть глаза. Перед собой он увидел люстру и тут же всем телом ощутил холод паркета, попытался подняться, но люстра закружилась детской юлой, стремительно набирая обороты, пока в глазах не распустились желтые пионы. Смеркалось. За закрытой балконной дверью горел свет. Вдруг лампочка заморгала и резко погасла…
Как обычно, мы вместе. Его пальцы гарцуют на клавиатуре, а я – со снисходительной улыбкой, читаю эту писанину и наблюдаю, как подрагивает его нога словно под кожей вот-вот родится новая жизнь. Кукушечка опять просится на волю – Так он подшучивает над с собой, не в силах ничего изменить. Иногда хочется его подколоть, мол кукушечка твоя просто хочет съехать с этого адреса. Но с тех пор со мной он больше не говорит. Может, действительно верит, что умер? А может просто не видит смысла?
Порой мне начинает казаться, что для него нет смысла ни в чем. И тогда я не выдерживаю – Ну, признайся! Просто признайся, что сделал глупость! В ответ он молча распахивает дверь. Та стонет, беспомощно мечется на ветру, и оба мы понимаем, он может выйти, легко, и шаг этот ничего не изменит…