А. П. Чехов, "Попрыгунья"

#imhoch #книги #Чехов

Здесь должен быть отзыв на “Землю” господина Елизарова, но на самом интересном месте силы чтеца иссякли, и отчего-то неодолимо потянуло к полке с живыми книгами в коричневых скромных переплетах. 

Надо сказать, с Антон Палычем у нас не самые однозначные отношения. Я его люблю, но скорее, как автора из переписки с братом, друзьями и женщинами. 

Женщин писало доктору немало и в разных тональностях, однако же остроумие его, спокойная мудрость и легкий нрав абсолютно очаровывают. 

То есть,  до сего дня, переписка, сохранившаяся в собрании сочинений, была читана перечитана сто раз, а вот несколько унылые, словно осенние мелкие дожди, изложения про статских и титулярных советников, утлых бабушек в капорах и челядь, бьющую тарелки и заметающую пыль под лавку, трогала чуть более, чем никак. 

Однако, все меняется и, как оказалось, отношения с классиками тоже.

Надо просто сделать перерыв в несколько лет и предварительно начитаться современных борзописцев, а затем открыть наугад любую страницу:

 

— Но как я рада тебя видеть! Ты мне всю, всю ночь снился, и я боялась, как бы ты не заболел. Ах, если б ты знал, как ты мил, как ты кстати приехал! Ты будешь моим спасителем. Ты один только можешь спасти меня! Завтра будет здесь преоригинальная свадьба, — продолжала она, смеясь и завязывая мужу галстук. — Женится молодой телеграфист на станции, некто Чикельдеев. Красивый молодой человек, ну, неглупый, и есть в лице, знаешь, что-то сильное, медвежье... Можно с него молодого варяга писать. Мы, все дачники, принимаем в нем участие и дали ему честное слово быть у него на свадьбе... Человек небогатый, одинокий, робкий, и, конечно, было бы грешно отказать ему в участии. Представь, после обедни венчанье, потом из церкви все пешком до квартиры невесты... понимаешь, роща, пение птиц, солнечные пятна на траве и все мы разноцветными пятнами на ярко-зеленом фоне — преоригинально, во вкусе французских экспрессионистов. Но, Дымов, в чем я пойду в церковь? — сказала Ольга Ивановна и сделала плачущее лицо. — У меня здесь ничего нет, буквально ничего! Ни платья, ни цветов, ни перчаток... Ты должен меня спасти. Если приехал, то, значит, сама судьба велит тебе спасать меня. Возьми, мой дорогой, ключи, поезжай домой и возьми там в гардеробе мое розовое платье. Ты его помнишь, оно висит первое... Потом в кладовой с правой стороны на полу ты увидишь две картонки. Как откроешь верхнюю, так там всё тюль, тюль, тюль и разные лоскутки, а под ними цветы. Цветы все вынь осторожно, постарайся, дуся, не помять, их потом я выберу... И перчатки купи.

— Хорошо, — сказал Дымов. — Я завтра поеду и пришлю.

— Когда же завтра? — спросила Ольга Ивановна и посмотрела на него с удивлением. — Когда же ты успеешь завтра? Завтра отходит первый поезд в 9 часов, а венчание в 11. Нет, голубчик, надо сегодня, обязательно сегодня! Если завтра тебе нельзя будет приехать, то пришли с рассыльным. Ну, иди же... Сейчас должен прийти пассажирский поезд. Не опоздай, дуся.

— Хорошо.

— Ах, как мне жаль тебя отпускать, — сказала Ольга Ивановна, и слезы навернулись у нее на глазах. — И зачем я, дура, дала слово телеграфисту?(с)

 

Жила-поживала, значит, у отца, профессора медицины, премилая дочка Оленька.

Отец по старости лет заболел, да и лежал при смерти, а Оленька сиживала у его постели попеременно с учеником профессора, неким Дымовым.

Ничего особенного в молодом человеке не было, кроме того, что он “по уши втрескался” в девушку, и собственно, сделал предложение руки и сердца. Эх, если бы он знал, что за гадину пригреет на  широкой груди.

 

То, что работать придется в две смены, имея частную практику и одновременно препарируя трупы в прозекторской, ради того, чтобы содержать молодую жену, это еще цветочки. 

Ужаснее, что Оленька-то была не простая девушка с льняными волосами и тонким станом, это был росток души, тянущийся к искусству. Обладающий прекрасным даром заводить самые теплые и премилые отношения и дружбу с чуть только прославившимся и ставшим известным каким-либо образом человеком. В основном, с мужчинами, ибо “всех дам, кроме актрис и своей портнихи она считала скучными и пошлыми”

 

Ничего не говоря прямо, автор, тем не менее, заражает читателя откровенной ненавистью к этой корове с  голубыми глазами, мычащей гостям - актерам, одному оперному певцу, паре писателей, художнику и всё людям, заметьте, скромным и умным, от того не замечающим ни черта кроме себя, любимых, и означенной выше коровы, - о муже: 

 

 - Господа, посмотрите на его лоб! Дымов, повернись в профиль. Господа, посмотрите, лицо бенгальского тигра, а выражение доброе и милое, как у оленя. У, милый!(с) 

 

Якшанье с прекрасными творческими людьми плавно перемещается из гостиных и художественных мастерских на Волгу, куда по летней поре всею дружною толпой устремляются эти бесполезные и наглые твари, продолжая вакханалию обсуждения музыки и литературы, споры о художественных недостатках романов и мазни, которая называется картинами.  

Там Оленька, окутанная томным летним ветром с реки и не менее томными, распаляющими фантазию, речами молодого художника (держу пари, у него было лошадиное лицо) сдается на уговоры, увещевания, шантаж с криками “я щас выкинусь за борт, если вы не раздвинете ноги, о прекрасная”, и, собственно, раздвигает ноги, начиная прыгать по хуям молодых дарований столицы.

 

Ну и хорошо, скажет досужий читатель сего обзора. На пароходе музыка играет, попрыгала, веселья и задора для, да и пошла дальше, груши околачивать, помыкая премилым мужем и портнихою.

 

Ах, если бы все закончилось так, вернее, началось, да и закончилось, ну да и леший бы с ней, с этой бабенкой.

Но так ведь нет же. Девка эта, что бы вы думали, натурально, делается сама не своя и начинает пылко и пламенно таскаться за лошадиным художником, осаждать своими стонами, страдать, заламывать руки и заваливаться в мастерскую с целью быть оттраханной прямо на мольбертах

 

То, что художнику она уже, простите, не всралась, и у него за картонной стеной прячется еще толпа голых натурщиц, нашу корову не смущает. 

Точнее, она желает быть единственной и неповторимой для лошадиной морды. Но морда сам не промах, и жеманно делает вид, что таки взаимно страдает и печалится, не отказывая себе столоваться у гостеприимного доктора Дымова, где прямо за обеденным столом выясняет отношения с его женой, поминутно вспыхивая и соприкасаясь кончиками, стало быть, мизинцев. 

 

Дурак Дымов все это наблюдает, как наблюдает любой человек, оказавшийся в поле, заряженном частицами флюидов и сифилитических феромонов  и, прошу любить и жаловать, не делает никаких телодвижений ни в сторону жены, ни в сторону морды, лишь только сочувствует и жалеет корову, когда та начинает рыдать в подушки от ревности и тоски по разврату на мольбертах

 

Заканчивается всё печально. Доктор, спасая ребенка, больного дифтеритом, жертвует собой, заражается сам и тяжело заболевает, а после и умирает, оставив оглушенную бедой  молодую жену

 

“Ольга Ивановна сидела у себя в спальне и думала о том, что это бог ее наказывает за то, что она обманывала мужа. Молчаливое, безропотное, непонятное существо, обезличенное своею кротостью, бесхарактерное, слабое от излишней доброты, глухо страдало где-то там у себя на диване и не жаловалось. А если бы оно пожаловалось, хотя бы  бреду, то дежурные доктора узнали бы, что виноват тут  не только  один дифтерит...Она уже не помнила ни лунного вечера на воле, ни объяснений в любви, ни поэтической жизни в избе, а помнила только, что она из пустой прихоти, из баловства, вся, с руками и ногами, вымазалась во что-то грязное, липкое, от чего никогда уже не отмоешься…(с)

 

Временами читающие люди задумываются о критериях хорошей прозы.

В том числе, это и свойство короткого рассказа,  - оставлять след в душе и вопросы, которые на протяжении времени никак не меняются.

Давно уж истлела и героиня Оленька, и художник забылся в алкогольной интоксикации, и поэты - прозаики, никогда не изданные, не узнанные и забытые потомками, лежат, погребенные толщами слегка с того времени обмелевшей Волги, а люди в своих проявлениях какими были, такими и остались.

 

И всё же. Не находите ли вы и Дымова чертовски отвратительным типом? Какого лешего он отпустил жену на Волгу одну в компании мажоров, и еще высылал ей туда, в путешествие деньги? Мол, кушай, дорогая, ни в чем себе не отказывай. Зачем он не оттаскал ее за волосы, когда она вернулась с художником домой? Нет, я не сторонник насилия в любом виде, но здесь ведь насилие, и постоянное, в виде издевательского отношения, творилось по отношению к мужу, отчего в нем совершенно отсутствовал инстинкт самосохранения себя, как вида? Почему просто не ушел, прищемив засранке хвост?

 

На все эти, а также другие вопросы, Антон Палыч Чехов дает ответы в остальных своих произведениях, и смотрит на современных прозаиков, за целый пудовый роман не могущих зародить в читателе ни единого вопроса, кроме вопля “когда уже оно закончится?”, немного как на говно.