Еда - как много в этом слове…

#imhoch #книги  

Сегодня попытаюсь раскрыть тему еды в некоторых произведениях русской литературы. Разумеется, не во всех - ведь невозможно объять необъятное - а только тех, которые милы моему сердцу.

Эх, еда! Когда весишь столько, сколько я, и тщательно следишь за тем, что ешь, читать такие тексты - одновременно и пытка и наслаждение. А ведь где-то ходят люди, которые, по их уверениям, едят что хотят и не толстеют. Из таких я знаю только моего брата. Другие люди с таким чудесным даром мне неведомы. 

А в дореволюционной России плевали на все диеты и ели! Еще как ели! И, главное, умели поесть! И открывает мой личный хитпарад совершенно чудесный рассказ Чехова “Сирена”. Невозможно, решительно невозможно не истечь слюной, читая этот великолепный панегирик обжорству. Рассказ небольшой, советую вам прочитать его целиком. А пока короткий отрывок. Не мой любимый отрывок - потому что весь текст прекрасен от начала до конца - а просто иллюстрация.

Ну-с, как только из кухни приволокли кулебяку, сейчас же, немедля, нужно вторую выпить.

— Иван Гурьич! — сказал плачущим голосом председатель. — Из-за вас я третий лист испортил!

— Чёрт его знает, только об еде и думает! — проворчал философ Милкин, делая презрительную гримасу. — Неужели, кроме грибов да кулебяки, нет других интересов в жизни?

— Ну-с, перед кулебякой выпить, — продолжал секретарь вполголоса; он уже так увлекся, что, как поющий соловей, не слышал ничего, кроме собственного голоса. — Кулебяка должна быть аппетитная, бесстыдная, во всей своей наготе, чтоб соблазн был. Подмигнешь на нее глазом, отрежешь этакий кусище и пальцами над ней пошевелишь вот этак, от избытка чувств. Станешь ее есть, а с нее масло, как слезы, начинка жирная, сочная, с яйцами, с потрохами, с луком...

Секретарь подкатил глаза и перекосил рот до самого уха. Почетный мировой крякнул и, вероятно, воображая себе кулебяку, пошевелил пальцами.

— Это чёрт знает что... — проворчал участковый, отходя к другому окну.

— Два куска съел, а третий к щам приберег, — продолжал секретарь вдохновенно. — Как только кончили с кулебякой, так сейчас же, чтоб аппетита не перебить, велите щи подавать... Щи должны быть горячие, огневые. Но лучше всего, благодетель мой, борщок из свеклы на хохлацкий манер, с ветчинкой и с сосисками. К нему подаются сметана и свежая петрушечка с укропцем. Великолепно также рассольник из потрохов и молоденьких почек, а ежели любите суп, то из супов наилучший, который засыпается кореньями и зеленями: морковкой, спаржей, цветной капустой и всякой тому подобной юриспруденцией.

Кроме того, у Чехова есть хороший рассказ, закончившийся очень грустно - “О бренности”. Речь идет о чиновнике, который возвратился со службы, уселся перед аппетитно накрытым столом, а потом…

Надворный советник Семен Петрович Подтыкин сел за стол, покрыл свою грудь салфеткой и, сгорая нетерпением, стал ожидать того момента, когда начнут подавать блины… Но вот, наконец, показалась кухарка с блинами… Семен Петрович, рискуя ожечь пальцы, схватил два верхних, самых горячих блина и аппетитно шлепнул их на свою тарелку. Блины были поджаристые, пористые, пухлые, как плечо купеческой дочки… Подтыкин приятно улыбнулся, икнул от восторга и облил их горячим маслом. Засим, как бы разжигая свой аппетит и наслаждаясь предвкушением, он медленно, с расстановкой обмазал их икрой. Места, на которые не попала икра, он облил сметаной… Оставалось теперь только есть, не правда ли? Но нет!.. Подтыкин взглянул на дела рук своих и не удовлетворился… Подумав немного, он положил на блины самый жирный кусок семги, кильку и сардинку, потом уж, млея и задыхаясь, свернул оба блина в трубку, с чувством выпил рюмку водки, крякнул, раскрыл рот… Но тут его хватил апоплексический удар.

Темы кулебяки коснулся и Гоголь в “Мертвых душах”, где Чичиков подслушал, как хозяин поместья Петр Петрович Петух заказывал своему повару «решительный обед».

– Да кулебяку сделай на четыре угла. В один угол положи ты мне осетра да вязигу, в другой запусти гречневой кашицы, да грибочков с лучком, да молок сладких, да мозгов, да еще чего знаешь там эдакого… Да чтобы с одного боку она, понимаешь – зарумянилась бы, а с другого пусти ее полегче. Да исподку-то, исподку-то пропеки ее так, чтобы рассыпалась, чтобы ее всю проняло, знаешь, соком, чтобы и не услышал во рту – как снег бы растаяла… Да сделай ты мне свиной сычуг*. Положи в середку кусочек льду, чтобы он взбухнул хорошенько. Да чтобы к осетру обкладка, гарнир-то, гарнир-то чтобы был побогаче! Обложи его раками, да поджаренной маленькой рыбкой, да проложи фаршецом из снеточков, да подвась мелкой сечки, хренку, да груздочков, да репушки, да морковки, да бобков, да нет ли там еще какого коренья?..

Но королем описания яств я считаю Гиляровского. В его книге “Москва и москвичи” есть отдельная глава - “Трактиры”. Божечки, на голодный желудок это просто невозможно читать! Гиляровский, конечно, был не столько писателем, сколько журналистом, и, если так можно выразиться, летописцем Москвы. Но за это его и любят миллионы читателей.

Так, в левой зале крайний столик у окна с четырех часов стоял за миллионером Ив. Вас. Чижевым, бритым, толстенным стариком огромного роста. Он в свой час аккуратно садился за стол, всегда почти один, ел часа два и между блюдами дремал.

Меню его было таково: порция холодной белуги или осетрины с хреном, икра, две тарелки ракового супа, селянки рыбной или селянки из почек с двумя расстегаями, а потом жареный поросенок, телятина или рыбное, смотря по сезону. Летом обязательно ботвинья с осетриной, белорыбицей и сухим тертым балыком. Затем на третье блюдо неизменно сковорода гурьевской каши. Иногда позволял себе отступление, заменяя расстегаи байдаковским пирогом -- огромной кулебякой с начинкой в двенадцать ярусов, где было все, начиная от слоя налимьей печенки и кончая слоем костяных мозгов в черном масле. При этом пил красное и белое вино, а подремав с полчаса, уезжал домой спать, чтобы с восьми вечера быть в Купеческом клубе, есть целый вечер по особому заказу уже с большой компанией и выпить шампанского. Заказывал в клубе он всегда сам, и никто из компанейцев ему не противоречил.

-- У меня этих разных фоли-жоли да фрикасе-курасе не полагается... По-русски едим -- зато брюхо не болит, по докторам не мечемся, полоскаться по заграницам не шатаемся.

И до преклонных лет в добром здравье дожил этот гурман.

Особенно мне нравится сцена “угощения знаменитого артиста” в трактире Тестова.

-- Ну-с, Кузьма Павлович, мы угощаем знаменитого артиста! Сооруди сперва водочки... К закуске чтобы банки да подносы, а не кот наплакал.

-- Слушаю-с.

-- А теперь сказывай, чем угостишь.

-- Балычок получен с Дона... Янтаристый... С Кучу-гура. Так степным ветерком и пахнет...

-- Ладно. Потом белорыбка с огурчиком...

-- Манность небесная, а не белорыбка. Иван Яковлевич сами на даче провешивали. Икорка белужья парная... Паюсная ачуевская -- калачики чуевские. Поросеночек с хреном...

-- Я бы жареного с кашей, -- сказал В. П. Далматов.

-- Так холодного не надо-с? И мигнул половому.

-- Так, а чем покормишь?

-- Конечно, тестовскую селянку, -- заявил О. П. Григорович.

-- Селяночку -- с осетриной, со стерлядкой... живенькая, как золото желтая, нагулянная стерлядка, мочаловская.

-- Расстегайчики закрась налимьими печенками...

-- А потом я рекомендовал бы натуральные котлетки а ля Жардиньер. Телятина, как снег, белая. От Александра Григорьевича Щербатова получаем-с, что-то особенное...

-- А мне поросенка с кашей в полной неприкосновенности, по-расплюевски, -- улыбается В. П. Далматов.

-- Всем поросенка... Да гляди, Кузьма, чтобы розовенького, корочку водкой вели смочить, чтобы хрумтела.

-- А вот между мясным хорошо бы лососинку Грилье, -- предлагает В. П. Далматов.

-- Лососинка есть живенькая. Петербургская... Зеленцы пощерботить прикажете? Спаржа, как масло...

-- Ладно, Кузьма, остальное все на твой вкус... Ведь не забудешь?

-- Помилуйте, сколько лет служу! И оглянулся назад.

В тот же миг два половых тащат огромные подносы. Кузьма взглянул на них и исчез на кухню.

Моментально на столе выстроились холодная смирновка во льду, английская горькая, шустовская рябиновка и портвейн Леве No 50 рядом с бутылкой пикона. Еще двое пронесли два окорока провесной, нарезанной прозрачно розовыми, бумажной толщины, ломтиками. Еще поднос, на нем тыква с огурцами, жареные мозги дымились на черном хлебе и два серебряных жбана с серой зернистой и блестяще-черной ачуевской паюсной икрой. Неслышно вырос Кузьма с блюдом семги, украшенной угольниками лимона.

Напоследок хочу поделиться с любителями пельменей зарисовкой Гиляровского из трактира Лопашова.

Неизменными посетителями этого трактира были все московские сибиряки. Повар, специально выписанный Лопашовым из Сибири, делал пельмени и строганину. И вот как-то в восьмидесятых годах съехались из Сибири золотопромышленники самые крупные и обедали по-сибирски у Лопашова в этой самой "избе", а на меню стояло: "Обед в стане Ермака Тимофеевича", и в нем значилось только две перемены: первое -- закуска и второе -- "сибирские пельмени".

Никаких больше блюд не было, а пельменей на двенадцать обедавших было приготовлено 2500 штук: и мясные, и рыбные, и фруктовые в розовом шампанском... И хлебали их сибиряки деревянными ложками... 

Питайтесь правильно, и будет вам счастье!