ПОСРАМЛЕННЫЙ ЭМПЕДОКЛ, ИЛИ ПЕСНЬ ТУНГУСА

(А. Аствацатуров «Не кормите и не трогайте пеликанов»;

М., «Редакция Елены Шубиной», 2019)

#новые_критики #новая_критика #кузменков #зоил

Эмпедокл, было дело, самонадеянно заявлял: из ничего не возникает нечто. Ныне философ пристыженно курит в дальнем углу. Вместе с ним, потупясь, дымят Ломоносов, Лавуазье и Майер: поспешили они с законом сохранения массы и законом сохранения энергии. А все потому, что не знали Андрея Аствацатурова – тот уже в четвертый раз занялся возгонкой торичеллиевой пустоты в изящную словесность. Никогда так не было, и вот опять…

 

Два слова об этапах большого пути.

 

«Люди в голом» (2009): автор нудно делился с публикой детскими обидами: в школе его дразнили «очкарик – в жопе шарик», а в пионеры приняли самым последним. Увлеченно классифицировал сортиры: «Бывают туалеты-патриоты, туалеты-либералы, туалеты-леворадикалы, и реже – туалеты-олигархи». Рассказывал несмешные байки про друзей и бездарно острил: «Акакий Акакиевич, Описий Описиевич».

 

«Скунскамера» (2010): автор вновь попутал читателя с психотерапевтом и долго причитал про мерзость детсадовского кипяченого молока. Доверительно поведал про свой фетиш – объявление о залповом выбросе фекальных вод, которое «сохранил и спустя многие годы всем показывал». Изобретал невнятные неологизмы вроде «толстожопить» и громоздил бессмысленные фразы: «Сверху, с девятого этажа, метро выглядело не по-ленински приземистым». Не по-ленински? Ну-ну. Опять рассказывал несмешные байки про друзей и бездарно острил: «”Опездал”! Опездал в школу. Это как?»

 

«Осень в карманах» (2014): автор еще раз предался детским мемориям – на сей раз о муках, с какими учился писать букву «м». Сообщил, как Васенька побрил подмышки, а Коля выносил мусор. Рассказал о «панковском ужине» философа-постмодерниста Погребняка: тот перемазал соседскую постель кабачковой икрой и объявил ее говном. И, разумеется, тупо острил: «У всех лекция, а у меня эрекция!»

 

Трилогия до оскомины напоминала фольклор Крайнего Севера: гора круто-ой, олень худо-ой, чум далёко-о-о – ой-ё-ёй… Эстетическая парадигма та же – что вижу, то пою.

 

Хотя что проку упрекать А.А.? – он лишь зеркало лютого упадка отечественной прозы. Всякая идея скомпрометирована как минимум дважды, смыслы упразднены за ненадобностью, ценности девальвированы, – мир провалился, остается пить чай. И о чем писать в паноптикуме фикций? О себе, любимом: это несомненная реальность. Единственным возможным жанром во времена кризиса смыслов стала эгобеллетристика, единственной возможной коллизией – опять-таки достоевский императив «заголимся и обнажимся». Но и для стриптиза данные нужны: это Лимонову можно, но никак не Аствацатурову. Его тусклая биография способна всерьез заинтересовать только инспектора по кадрам. Профессиональному читателю фатально нечего заголять.

 

Поэтому новые приключения жирмуноида мало отличаются от прежних. Те же байки про питерских кухонных гениев, та же скуловоротно тоскливая бытовуха – в разы ухудшенный Довлатов. Все на своих местах, включая непонятный неологизм: «Хватит уже сидеть, толстожопить».

 

Однако есть и отличия.

 

Давным-давно, еще после «Скунскамеры» Виктор Топоров дружески наставлял А.А.: «Что делать с самим собой и со своим творчеством писателю Аствацатурову? На мой взгляд, ему стоит вспомнить о филологе Аствацатурове –специалисте по творчеству Генри Миллера, – и понять, что про твое милое детство (и про жизнь твоих забавных приятелей) читателю в длительной перспективе не интересно… Писателю Аствацатурову стоит пойти на выучку к Генри Миллеру». Десять лет спустя А.А. внял совету и попробовал сочинить авантюрно-эротическую мелодраму про Англию, певицу Катю и русскую мафию. Хоррор и саспенс в одном флаконе – слабонервных просят выйти!

 

Хотя, пожалуй, останьтесь: выдумано-то оно из рук вон скверно, – белые нитки отовсюду торчат. Катя среди ночи звонит протагонисту и назначает ему встречу в Лондоне. Тот срывается с места, даже не спросив: а на фиг, собственно? В Сент-Джеймсском парке выясняется, что убит продюсер и официальный любовник Кати, и теперь у нее проблемы. Разруливать их предстоит питерскому ботанику в больших диоптриях. Андрей Рэмбович, не смешили бы людей…

 

Эротика в «Пеликанах» на редкость своеобразна – похоже, писана по мотивам то ли Пикассо, то ли Гриса: «Разглаженные губы как будто не знают о больших крепких грудях, которые вроде как теперь уже не знакомы с загорелой спиной», – простите, а что грудям на спине делать?.. Топоров наверняка в гробу перевернулся – знал бы он, насколько не в коня корм.

 

Неверная Катя остается в Лондоне. Железобетонную потенцию героя будет подтверждать женский добровольческий батальон: Мисси, Наташа, Дина… и кто еще там? – все, как на подбор, с цыцками гаубичного калибра. Fi donc, André, mauvais goût plébéien!..

 

С облегчением вернув вояжера в Питер, Аставацатуров выступает в любимом амплуа. По многочисленным заявкам трудящихся звучит песнь тунгуса, часть четвертая: «Мы пили водку в дешевой забегаловке на Петроградке и закусывали шпротным паштетом… Водка шла легко, а паштет, напротив, никак не лез в горло – вкус у него был отвратительный. Помню, про этот шпротный паштет Гвоздев тут же сочинил стихотворение: “Паштет шпротный, / Он же – рвотный”».

 

Вам расскажут, как профессор собрался оприходовать студентку под портретом Бердяева, а та чуть не в слезы: при Николае Андреевиче не буду! Или как Гвоздев обещал ректору весь кабинет обоссать, если тот зарплату жирмуноиду не выдаст. И это, право, самые яркие моменты 350-страничного опуса, состоящего из блеклых университетских интриг и линялых служебных романов. Все те же «огрызки из отрывков», знакомые по трем прежним опусам. Круглое пришито к твердому, длинное – к зеленому, рукав… э-э… ну, вы поняли. Где лекция, где эрекция? – разбирайтесь, суки, сами! Пламенный салам Ихабу Хасану с его антиформами. Впрочем, время от времени Аствацатуров старательно корчит хорошую мину при плохой игре: если невзначай помянута Венеция, то уж будьте благонадежны – страниц через пять возникнет фон Ашенбах. Та еще арматура, ага.

 

Ах да, есть же всем скрепам скрепа – «экскрементальный символизм» (милосердное определение критикессы Сергиевой). Серьезный повод написать 1 100-страничную тетралогию. В свое время кто-то из интервьюеров робко попросил автора объяснить его навязчивую копролалию. В ответ прозвучала красивая теория: «Запах помоек, классификация туалетов, упоминание анализов мочи. Это всё проявления энергии, наполняющей нас». Правда, в последних двух книгах Аствацатуров все реже демонстрирует публике свою визитную карточку. Но чтоб совсем без нее – увольте! Как же без энергии-то? Без нее и книга не книга:

 

«Канализация – царица всех морей, канализация – купайтесь только в ней…»

«Чтобы завтра, говорит, все до единого были в поликлинике и сдали говно на кал».

«Унитаз в студенческом туалете – это лицо декана».

 

Не люблю интеллигентских игр в приращение смысла, поэтому спрошу: на хрена мне все это рассказали? А вот зачем, оказывается, – назидания ради:

«Люди ведь – не волки друг другу, не бревна, не монахи, не монахини, как думал герой Сэлинджера, а именно что пеликаны: неуклюжие морские птицы с огромными нелепыми клювами. И кормить их не нужно, им не подойдет ваша еда».

 

Где логика, Андрей Алексеевич? Какого рожна вы в четвертый раз потчуете публику довлатовскими объедками в говенном соусе? Это ваша пайка. Прочим не предлагать.

 

Как доказательство на Аствацатурова, по слову его героя, со всех сторон сыплются «подлые смехи». Сергей Коровин особенно далек политкорректности и потому особенно близок к истине:

 

«Вообще-то надо совесть иметь, – размазать жидких соплей на три с лишним сотни страниц под видом художественной прозы – вершина свинства и безнравственности, это как портить воздух в чужом автомобиле».

 

Но прав был классик: «Прямой талант везде защитников найдет!» Аствацатуров намертво прописался в премиальных святцах. Его дебютный роман получил премию Правительства Москвы и премию «ТОП-50». «Люди в голом» вошли в список 50 лучших книг 2009 года по версии «НГ Ex Libris». «Скунскамера» сподобилась приза читательских симпатий премии «НОС». Про номинации на «Нацбест» не говорю, ибо это уже традиция. Правда, «Пеликанам» с «Нацбестом» не повезло, зато сейчас роман претендует на «Большую книгу» и «Ясную Поляну». В прошлом году А.А. стал директором музея Набокова – знамо, со скандалом, подробности в этих ваших интернетах. И тут же посулил открыть музей для современности: Елизарова, Яхиной, Снегирева и Ганиевой. В переводе на русский: устроил кормушку для братьев по разуму… впрочем, это уже другая история.

 

Эмпедокл воистину посрамлен: на наших глазах из ничего возникло нечто – обло, озорно, огромно, стозевно и смердяй. Не задушишь, не убьешь. Набоков, к которому А.А. «никаким боком», писал: «Пошлость – это главным образом ложная, поддельная значительность». Вот, она самая и есть. В чистом виде.

 

И последнее. «Пеликанов» на «Лабиринте» продают с 20-процентной скидкой. Покупать все равно не советую. Не кормите графоманов и даже не трогайте. Их и без нас есть кому кормить.