Воробей, три точки, труп

В полёте Мендельсона укачивало. Его, полуобморочного, еле запихнули в парашютные лямки, подвели к краю открытой двери.

– После отделения считай. Сто двадцать один, сто двадцать два, сто двадцать три. Затем поднимай голову и смотри – должен появиться купол. Если нет – дёргай запаску. Скумекал?

– Буаэ... – следователя шумно стошнило.

Лётчик как-то сразу поскучнел, вяло, презрительно пнул ножкой Мендельсона и скрылся в кабине. Мендельсон скрылся в небе. Под брюхом грузного вертолёта. Несмотря на недавний желудочный конфуз, следователь хорошо запоминал цифры и жизнью дорожил. «Сто два...» – начал было, да не успел. Мендельсоновское упитанное личико с обидной неожиданностью впечаталось в колкий наст.

– Вот же суки!

Юмор вертолётчиков не пришёлся по вкусу униженному десантнику, зато случайно съеденный и с испугу проглоченный снег очистил рот от остатков переваренного завтрака. Опрятный, ухоженный толстячок, уютно покряхтывая, поднялся, отстегнул запасной парашют, выбрался из подвесной системы основного, отряхнул красный пуховичок, поправил помпонистую шапочку, проверил замки на портфеле, задумался на мгновение. Наклонился и отломил кусочек наста.

Негоже начинать расследование с некомильфо во рту. Методично посасывая твёрдую воду и сплёвывая горьковатую слюну, Мендельсон двинулся в путь. До цели около трёх километров. Снегоступы оставлены дома, на траве аэродрома, даже если захотеть – не свернуть. Ветер крепчал. Мандариновый уровень опасности предвещал скорый буран. Отдел мониторинга СС запеленговал твит пользователя @matkaizulanbatora в начале второго ночи. Короткое сообщение зловеще намекало на преступление: «Бонька труп. Уже начинает вонять. Кек. Лол».

Апокалиптическое ненастье накрыло Хельмдесдат с неделю назад. Мендельсону повезло: штатные метеорологи нашаманили десятиминутное окно для транспорта. Его срочно откомандировали, снабдив орехами, шоколадом, коньяком, мышьяком и боровиком. Велели разобраться и запротоколировать труп. Пока Мендельсон шёл, то и дело сверяя дорогу с карманным перелётным воробушком, шаманское окно окончательно занавесилось. Вьюга застила хитрые следовательские глазки, варежки бабушки Ады встали колом, над верхней губой осталактитились сопельные ручейки. «Верная смерть!» – решил Мендельсон и тюкнул заиндевевшего воробья о коленку. Скорее всего, из-за близости к Северному полюсу птичья магнитная чуйка давала погрешность.

Азимут неверен, курс потерян, я не жилец. Ну хоть вонять, как Бонька, не буду. – Вот же параша! – неизвестно, хотел ли Мендельсон ругнуться или ошибся в слове «пороша», но на его счастье проблесковый маячок, установленный на флагштоке рядом с приземистым зданием, исправно сигнализировал. «Три точки, три тире, три точки, две точки, – повторил следователь за огоньком. – Соси». «Шутники, ишь!» Мендельсон, не обрадованный таким приветствием, но предвкушающий приближающееся убежище, преодолел последние метры до обледенелого крыльца пружинисто и бодро. Массивная дверь лакированно блестела, щеголяя узорами ценной породы дерева. Стучать по такой было святотатством. Тем слаще оказалась мелкая мендельсоновская месть. Он занёс пухлый кулачок для сокрушительного удара, но дверь неожиданно отворилась. В начинающее покрываться некрозными пятнами следовательское лицо пахнуло теплом, детством и шерстяными пледами.

В проёме высилась сухопарая фигура в классическом костюме-тройке. Лысая голова фигуры могла похвастаться аристократическим носом, усталыми глазами, флегматично поджатыми губами и двумя сморщенными тряпочками, бывшими некогда щеками. – Я дворецкий, мажордом, канделябр, аксельбант и арендодатель Асунсьон. В подтверждение своих слов сухопарый качнулся и с размаху треснулся лбом об обшитую художественным горбылём стену. «Так я и думал!» – так и подумал Мендельсон, но вслух вежливо отрекомендовался: – Очень уполномоченный Мендельсон. Бар Мендельсон.

– Вы следователь?

– Я следователь, следовательно, существую.

– Аналогично.

– Взаимно.

– No pasaran!

– Na pososhok!

Асунсьон пригласительно и величественно повёл рукой, заждавшийся Мендельсон благодарно улыбнулся и прошёл внутрь. «А неплохой парень этот Акселябр», – подумал Мендельсон. «Ну и дебил», – подумал Асунсьон. Продрогший следователь семенил за долговязым провожатым по нескончаемым коридорам. Внутри здание было намного больше, чем показалось Мендельсону снаружи. Наконец, Асунсьон толкнул высокую дверь и пропустил гостя вперёд. – Это гостиная, – пояснил дворецкий. Огромное помещение, сплошь заставленное креслами и диванчиками вперемежку с низкими кофейными столиками, больше всего походило на английский клуб, где лорды и пэры распивали скотч и пятичасовой чай. Полы, застеленные темно-зелёными коврами, вычурные люстры, тяжёлые портьеры. Странно было оказаться здесь после морозной зимней прогулки.

У дальней стены, маняще потрескивая поленьями, виднелся роскошный камин. Мендельсон наивным мотыльком поплыл к этому живительному огню. Он устроился в кресле и вытянул короткие ноги. – Принесу вам одеяла и чай, – предупредительный Асунсьон привык угождать посетителям без дополнительных просьб. Следователь на минутку довольно зажмурился, почувствовав, как все его члены медленно, но верно начинают согреваться и оттаивать. Он расстегнул пуховик и вытащил из внутреннего кармана платок. Вытер растопленные сопли и смачно сморкнулся, прочищая одну за другой свои внушительные ноздри.

Вдохнув полной грудью тёплого воздуха, Мендельсон обратил внимание на огромный портрет в золочёной раме, висевший над камином. В изображённом человеке он без труда узнал Фёдора Конюхова, чью трагическую гибель в глубинах Марианской впадины истошно слюнявили ток-шоу на протяжении всего прошлого месяца. Бородатое обветренное лицо счастливо улыбалось. Под портретом сверкали медью три загадочные буквы, каждая величиной с ладонь – КГБ. Вернулся Асунсьон с двумя клетчатыми одеялами и пузатым дымящимся чайником. Дворецкий укрыл ноги Мендельсона, налил чаю и в выжидательной стойке замер перед креслом. Следователь сделал добрый глоток, удовлетворённо крякнул, поставил чашку на столик и жестом попросил дворецкого сесть напротив.

– А теперь, уважаемый Акселябр... – Асунсьон. – ...объясните мне, что это за место такое? Что означают эти буквы?

– КГБ – Конно-гребная база. Наш идейный вдохновитель и духовный лидер Фёдор Конюхов создал новый вид медитативного спорта: сначала скачешь, затем гребёшь. Единение с животными и природой. Он придумал ипотлон. Мы скорбим о его безвременной кончине. Мендельсон не скорбел. Он сильно сомневался в душевном здоровье престарелого экстремала – нужно совсем поехать, чтобы спускаться без акваланга на двенадцатикилометровую глубину.

– Хорошо, Акселябр...

– Асунсьон. – ...с этим разобрались. Кто такой Бонька, где его труп и как случилось, что Бонька стал трупом?

– Я вынужден начать немного раньше. Дело в том, что после смерти Фёдора наше движение осиротело, убитые горем ипотлонисты разбежались кто куда в поисках утешения и успокоения. Я остался один. Большое хозяйство требует немалых средств на содержание. Я вынужден был сдать базу сторонней организации. Сейчас здесь проходит собрание правления общества пчеловодов. Так вот... О чём это я? Ах да, труп... Бонька... Бонька, он же Бонифаций Христофорович, председатель этого общества. Его тело мы обнаружили позавчера утром в кладовке. Кто-то проломил ему череп чем-то тяжёлым

. – Сколько людей сейчас находится на базе?

– Кроме меня, ещё четверо. Базу никто не покидал. Убийца среди них. Эм... Среди нас, то есть. Мендельсон посмотрел на дворецкого долгим, тяжёлым взглядом, в точности так, как учили на кафедре взглядодавления. «Умный парень, этот Кандесьон», – подумал следователь. «А может, и не дебил», – подумал Асунсьон.

– Я должен буду побеседовать с каждым из вас, но сначала мне нужно осмотреть тело убитого и место преступления.

– Я вас провожу.

– Чирик.

– Ах, мой милый Проша, ты ожил! Как я тебе рад! – следователь осторожно вынул из кармана очухавшегося воробья и аккуратно поцеловал его ещё вялую от креосна головку.

– Пойдёмте Асунсьон... – Акселябр. – ... мне не терпится раскрыть это гнусное преступление. Снова они прошли по лабиринту нескончаемых коридоров, пока не остановились у неприметной обшарпанной дверцы. Дворецкий достал ключ и отпер. Отпер он положил обратно в карман, а ключом открыл дверь. Пахнуло сладеньким и гаденьким. Старый Бонька в тёплой кладовке стал разлагаться на плесень и липовый мёд. Мендельсон нашарил выключатель. Свет озарил убогое убранство типичного складского помещения. Стеллажи, металлические шкафы, коробки, мотки бечёвок, какие-то железяки в промасленной бумаге. Старый игровой автомат «Морской бой» у противоположной стены. А на полу, не по собственной воле, смердел Бонька.

– Уважаемый Асунсьон...

– Акселябр. – ... я хочу остаться с Бонифацием наедине. Вы пока соберите всех, только вот что... Нет ли у вас более официального помещения? В гостиной слишком вальяжная атмосфера для допроса.

– Я думаю, конференц-зал как раз подойдёт. Строгий деловой стиль и никаких излишеств. – Отлично, отлично. И оставьте мне ключ, я за собой закрою. Только бога ради, не вынимайте больше свой отпер, это травмирует Прошу. – Чирик! Асунсьон вышел, а Мендельсон приступил к осмотру. Тело Бонифация, облачённое в домашний велюровый халат, лежало на животе. Вокруг головы широким пятном чернела запёкшаяся кровь. Следов на полу больше нигде не было. Труп не перемещали. Мендельсон перевернул почившего, развязал пояс халата. Исподнее в игривый горошек, густая волосатость ног и груди, бледная дряблая кожа хорошо пожившего человека. Ни ссадин, ни синяков, ни царапин – никаких следов борьбы. Под коротко стриженными ногтями чисто. Следователь наклонился к лицу убитого. Запах алкоголя отсутствовал. А вот другой... Принюхавшись, Мендельсон его узнал. Седая, но ещё плотная шевелюра председателя-пчеловода сохранила явственный древесный аромат. Яблоня, вишня, осина. Именно так. Даже насморк не смог испортить острый нюх ищейки. По-видимому, убийца подкрался сзади и ударил несчастного по затылку. Но что понадобилось почтенному старикану в кладовке? У Мендельсона ответа не было. Пока. Очень уполномоченный добросовестно облачил труп обратно в халат, по чьему-то зловещему умыслу ставший саваном, оглянулся на стеллажи. На нижней полке заметил рулон ветоши, отмотал и оторвал достаточный кусок и накрыл тело.

Постоял немного в задумчивости. Сейчас уже Мендельсон не мог бы сказать, что заставило его тогда посмотреть в бутафорский перископ игрового автомата. То ли ностальгия по советскому детству, то ли криминальная интуиция, то ли врождённое любопытство. Но факт остаётся фактом. Влекомый неожиданно возникшим порывом, Мендельсон в него заглянул и тут же, словно ошпаренный кипятком, в ужасе отшатнулся. Пугливо оглядываясь, он бросился к двери, споткнулся о Боньку и ушиб колено. Из кармана выпал Проша, чириканье сорвалось на визг. Оба вылетели из кладовой. Следователь немедленно захлопнул дверь и провернул ключ на все доступные обороты. Личинка замка недовольно скрипнула. Только добравшись до двери гостиной, Проша перестал нервозно чирикать, а Мендельсон боязливо озираться. Оба привели растрёпанные чувства в порядок и вошли к ожидающим их пчеловодам. – Добрый день, дамы и господа! Я очень уполномоченный Бар Мендельсон. Дело серьёзное и на обмен любезностями времени нет. Один из вас хладнокровный убийца. Сейчас по одному вы будете заходить в конференц-зал для допроса. И без выкрутасов – я вооружён. Для убедительности Мендельсон достал из поясной кобуры пистолет и демонстративно поднял его над головой.

В гостиной раздались смешки. Следователь поднёс пистолет к глазам. Вместо рукояти огнестрела рука сжимала толстую ножку боровика. Мендельсон смутился, зарделся, разделся и оделся.

– Зря смеётесь. У меня в оперативке есть ещё! Теперь уже из наплечной кобуры он достал табельный ГШ-18. Все тут же притихли.

– Мажордом, вы первый.

Дворецкий молча прошёл в смежную с гостиной комнату. В комнате, кроме длиннющего совещательного стола, офисных стульев и огромной, в полстены, плазмы, не было ничего. Только обернувшись, Мендельсон увидел над дверью красный плакат, на котором белой краской было написано «Приветствуем участников второго ежегодного слёта пасечников-антисаммитов». Следователь непонимающе уставился на дворецкого.

– Я сейчас непонимающе уставился на вас, Асунсьон...

– Асунсьон. – ... потому что я не понимаю, они что, пчеловоды-антиглобалисты?

– Нет, господин очень уполномоченный, у них просто неграмотный дизайнер. Они пчеловоды-фашисты.

– Вот оно что!

– Чирик.

– Не беспокойся, Проша, ты чистокровная русская птица. Волноваться стоит мне. Ну да ладно, Асунсьон...

– Асунсьон.

– Да запомнил я уже, запомнил! Что, чёрт побери, тут происходит? Вы заметили какие-нибудь странности?

– Кроме тех, что вы уже наблюдали?

– Да, кроме тех.

– После смерти нашего наставника и гуру Фёдора и исхода с базы всех ипотлонистов здесь в конюшнях осталось три жеребца и четыре кобылы. Эти пчеловоды выкупили всех. Они сказали, что монгольские пчёлы хорошо размножаются только в трупах лошадей. Как на исторической родине. Следователя передёрнуло. – Получается, они и пчёл привезли сюда с собой? – Всего одну. Матку. Сейчас все лошади и матка в летнем крытом саду. У нас там оранжерея. Но меня туда не пускают. Говорят, карантин.

– Карантин... Хм... Всё интересней и интересней. С этим потом разберёмся. Зови первого. Сам останешься здесь.

– Слушаюсь, господин, – Асунсьон вышел и через минуту вернулся с двумя расфуфыренными красотками. Красотки процокали каблуками к столу и уселись, синхронно закинув стройные ноги на ноги. Блондинка и брюнетка. Одинаково неопределённого возраста. От восемнадцати до тридцати пяти. Груди, губы, ресницы и волосы пели гимн неестественности и штампованности.

– Я же сказал – по одному!

– А мы всегда вместе, – сказала блондинка.

– Мы как сёстры, – подтвердила брюнетка.

– Только не родные, – сказала блондинка.

– И даже не единоутробные, – подтвердила брюнетка.

– И даже не единокровные, – сказала блондинка.

– Мы даже писаемся похоже, – зачем-то ляпнула брюнетка. Проша озадаченно чирикнул и тюкнул клювом в стол. Мендельсон деликатно кашлянул в кулачок и спросил:

– Как ваши имена, дамы?

– Я Лада Гранта, дочь капитана, – ответила блондинка.

– Я Лада Блада, жена капитана, – ответила брюнетка. Следователь умоляюще-вопросительно посмотрел на дворецкого. Тот шепнул ему на ухо:

– Так они зовут Бонифация Христофоровича. Звали. Эм. Зовут.

– Вы свободны. Зови следующего, Асунсьон. Лады синхронно сняли ноги с ног и процокали в гостиную, а в зал вошла старушка с гидроперитным перманентом на голове. Еле шаркая стоптанными тапочками, она добралась до стула.

– Как зовут вас и какую должность вы занимаете в правлении общества? Асунсьон снова склонился к уху следователя:

– Это экономка, секретарь, администратор и массажист капитана мадам Говари. Мадам Говари не говорит. Она потеряла дар речи, когда сорвалась с вершины Килиманджаро. Так говорят

. – Вы издеваетесь?

– Я констатирую.

– Чирик, – Проша вторично ударил в ДСП клювом.

– Свободны. Следующий. Вошёл какой-то несуразный субъект. Джинсы с подворотами, худи, борода. В бороде тушёная капуста и слюни. Субъект то подвывал тонюсенько, то надрывисто верещал:

– О капитан, мой капитан! О капитан, мой капитан!

– А это ещё кто? – недоумевающе спросил Мендельсон

. – Это недоразвитый сын Бонифация. Считает себя поэтом, – Асунсьон позволил себе тень улыбки.

– Как зовут?

– Валера. Просто Валера. Следователь, предотвращая очередной удар Проши о стол, сгрёб его и спрятал в карман.

– Уводи его к остальным. Мне уже и без Валеры всё ясно. В гостиной царило нервное ожидание. Мендельсон стоял. Чуть позади него замер в дворецкой позе вышколенный Асунсьон. Остальные расселись по креслам.

– Итак, дамы и господа. Вы тут завернули очень лихую авантюру. Но на то я и очень, очень-очень уполномоченный, чтобы её развернуть. Пчеловодством здесь и не пахнет. Селекцией – да. Но не пчеловодством. В кладовке есть потайная дверь. Но входить в неё опасно. Поэтому для наблюдения за обитателем тайной комнаты вы использовали старый игровой автомат с отличным окуляром. Изобретательно. Ничего не скажешь. В Монголии мёртвых лошадей никогда не использовали для разведения пчёл. А вот гигантская мясная муха рода Ocilockockcinum очень любит выводить потомство в конских кишках. Её-то вы сюда и привезли, и сейчас в оранжерее их, наверное, уже тысячи. Кого же кормить таким роем? Гигантского паука-волка, которого вы прячете за стеной кладовки! Вот кого! Но кто же убил Бонифация? Кто не говорит, но пишет в Твиттере? Кто потратил всю жизнь, прислуживая капитану? Кто входит к мухам с дымарём? От кого пахнет яблочными, осиновыми и вишнёвыми опилками? И кто этим самым дымарём оборвал жизнь старика? Это были вы, мадам Говари! И не говорите, что я не прав! Мендельсон удовлетворённо выдохнул. Неожиданно Лада Блада стала аплодировать. Её хлопки подхватила Лада Гранта, а затем и Валера с мадам Говари. Не сговариваясь, они поднялись с кресел и, ехидно улыбаясь, двинулись к Мендельсону. Блондинка сказала: – Рано радуешься, умник. – Пора Арахнидику попробовать подходящей человечинки, – сказала брюнетка. Слюна во рту Мендельсона стала вязкой, и он никак не мог её проглотить. В кармане беспокойно заёрзал маленький Проша.

– Асунсьон, я могу на вас рассчитывать? – вынимая из кобуры пистолет, спросил следователь.

– Непременно и до конца, – гордо ответил дворецкий. Одной рукой он сорвал с груди аксельбант, а другой схватил с ближайшего столика увесистый серебряный канделябр. Мендельсон нажал на спусковой крючок. Боровик в его руке сломался пополам.

– Да чтоб меня...