Коррида

Теплоход Максим Горький размеренно шёл по Волге в Астрахань. Это был литературный рейс –  писатели, поэты, критики и другие любители изящной словесности отдыхали.

Пассажиры судна любовались волжскими городами, пейзажами берегов, дышали волжским воздухам – набирались вдохновения для творческой работы. 

Вечерами в салоне устраивались музыкально – литературные вечера. Поэты, в шикарных фраках и поэтессы, в полупрозрачных вечерних платьях читали стихи на фоне волжских закатов. Под музыку Елизаветы Шубертовой.

Писатель Золман Пересветов читал главы своего нового романа «Бурлацкая сага».

С пышной пшеничной шевелюрой, облокотившись на рояль, Золман вещал. Его строки лились, словно сама Волга – бескрайние, наполненные стонами бурлаков и глаза Золмана сияли отблесками бурлацких костров.

Красавицы с томными  взглядами слушали новый роман, истекали соками любви, и всё ближе и ближе подбираясь к автору – словно зомби готовые покусать объект излучения прекрасного. Но Пересветов так погружался в свой текст о тяжёлой жизни бурлаков, что на секунду увидав окружавшую его роскошь и богатых женщин, моментально приходил в отчаянье из-за несоответствия. Он выпивал рюмку водки и выбегал на палубу.

На палубе строгие редакторы крупных издательств, преимущественно одеты во всё чёрное потягивали коктейли в обществе каких-нибудь милых спутниц с глубокими декольте и открытыми до начала разреза спинами.

В салон спускался главный человек в этом обществе – капитан – Григорий Быколаев. Крупный мужчина с чёрной бородой. После трудной вахты, он погружался в капитанское кресло, выкуривал трубку под страстные оргазмические выкрики стихов, которые читала изящная незнакомка под переливы музыки великой Шубертовой.

Я тогда работал матросам и вход нам в салон, на музыкально – литературные вечера, был запрещён. Но о том, что происходит в салоне,  мы  узнавали от подвыпивших литераторов, которым наскучила салонная жизнь и они выходили на палубу развлечься – поговорить с матросами.

Быколаев был большим ценителем литературы, женщин, цыган и поэтому иногда в свою каюту он уводил нежную любительницу литературы или исполнительницу эроромансов.

Это было модно исполнять лёгкие эроромансы. Голоплечая Виолетта Блюмденбаум  в стиле Вертинского выводила голосом.

Ты словно хищник – вкусное почуял,

В твоих очах горел голодный свет.

Следы твоих нескромных поцелуев

Меня покрыли словно жаркий плед.

Но ты ушёл – во мне остались капли

Тягучей нежности безудержной любви.

О, мой малыш безудержный Ираклий

Я вся твоя ты только позови.

На теплоходе заключались контракты, отбирались рукописи для публикации в литературные журналах и назначались премии. Все эти дела устраивались под покровительственным оком властного капитана Быколаева.

На теплоходе работал боцман Кузьмич. Строгий мужчина, когда-то давно отучившийся в литературном институте, но уйдя в народ, так и остался в нём.

Ещё по молодости, он носил рукописи во множество издательств, но нигде их не принимали, говорили, мол, надо быть ближе к народу, а у тебя уж всё выдуманное, ставили в пример Пересветова, Победникова, Ураева, Великинского.

Кузьмич, работал кочегаром, строителем, сторожем, матросом. Матросом ему нравилось работать больше всего.

– Река, она – лечит, – говорил он.

Вскоре из матросов он поднялся до боцмана. На писателей Кузьмич смотрел с подозрением и даже с тайным презрением. А в одном из пассажиров он признал того вредного редактора, который разорвал его первую рукопись.

– Взорвал бы вас всех, суки! – частенько ворчал Кузьмич на представителей литературной интеллигенции. – Ещё на теплоходе с именем Алексея Максимовича катаются, падлы, развратники, – в сердцах сетовал на несправедливость старый боцман.

Иногда он пропадал и никто не мог его найти на теплоходе. В его отсутствии на борту теплоходы слышались глухие удары. Но никто не мог обнаружить источник этих звуков.

В полуденный зной пассажиры теплохода в бинокли смотрели на пыльную провинцию. На заброшенные пристани, восхищались крупными городами.

Великинский проснулся с критикессой Зоей Лодкиной. Они заказали из ресторана еду в каюту. Насытившись друг другом, они по очереди смотрели из окна каюты в  подзорную трубу на берега.

– Смотрите, смотрите, кладбище кораблей!– воскликнула Зоя. – Вальдемар, вы должны непременно написать роман, – про кладбище кораблей на Волге.

– О да, моя муза, вы моё вдохновение, – отвечал Вольдемар Великинский, покрывая поцелуями Лодкину.

 – Мне кажется,  что заброшенные корабли – это старые книги. – задумчиво произнесла Зоя, ленно уворачиваясь от ласк Великинского.

– Книги уже ни кто не читает, тиражи падают, сейчас всё в интернете, только наш корабль литературы пока ещё на плаву.

– Вальдемарчик, позавчера ночью, капитан мне рассказал – новость.

– А, ты была, всё-таки у Кэпа?

– Ну, там ничего не было, я лишь немножко поколола его и плёточкой прошлась? Ты же знаешь, он в теме. Обожает подчинение и уколы.

Но это не главное, ведь у каждого есть свои слабости.

Кэп говорил, что мы будем участвовать в грандиозном проекте «Читай Россия». Это засекреченная информация, но мы получили грант.

Под видом вакцинации от вирусов людям будет внедряться гормон чтения книг. Через соцсети будет осуществляться внедрение в сознание людей новой человеческой потребности – ч т е н и я. Проект дорогущий. Участвует «Институт изучения мозга», но и отдача прогнозируется приличная. Нас ждут миллионные тиражи, мой котик.

Литературная публика ждала цыган. Обычно они подсаживались в Никольском. Но вместо цыган, на теплоход зашли четверо.

– Валдис Чесноков, – представился высокий человек в белом костюме. – Инспектор по делам речного флота и литературы.

– Нестор Щукин, – литературный анархист, детский писатель,– представился человек в кожаной куртке, в фуражке, в портупеях и с кобурой от маузера на боку.

– Кирилл Ксюткин, можно просто Кирюша Ксю – музыкант – куплетист,– представился третий и поправил очки.

– Томара Чикина – гинеколог – литературовед из Одессы. – представилась дама с короткой стрижкой. – Говорят на борту с этим проблемы?

– Э – э, да, женского полу у нас много, – капитанским басом ответил Кэп и с жадностью оглядел фигуру дамы в красном шёлковом комбинезоне.

Мы с вахтенным матросом стоял у трапа и тут я узнал Нестора Щукина. Это был мой любимый писатель. Я наизусть знал все его книги.

– Нестор! – Вы не могли бы мне автограф дать?  У меня  ваша книжка есть.

– Вечером можно. – ответил он.

–Фигарёв! – не преставай к гостям, – пробасил кэп. – Тебе ещё палубу драить.

–Будет сделано, – товарищ капитан, – ответил я.

Вечером новые гости литераторы зашли в кают-компанию. В салоне, уже скучновато звучали романсы и стихи, уже не так на рояле играла Шубертова.

Рояль замолчал. Посетители потянулись за коктейлями.

– Позвольте мадам, – деликатно попросил Ксютки место за роялем у Шубертовой. И тут началось. Ксюткин нарушил  ритм вечера нелепой игрой.

– Прам – пам – пам – пам

– Прам – пам – пам – пам

– Браво! Браво! – послышались возгласы.

– Это возмутительно! – говорили другие.

Зашёл кэп и сразу же принялся ухаживать за Чикиной. Она была обворожительна.

Вдруг перед кэпом появился Чеснаков с колодой карт.

– Сыграем в корриду, кэп?

– Простите, это как?

–Хотите, её? – Чесноков показал на Тамару Чикину. Он а стояла в полупрозрачном, уже бардовом комбинезоне, под которым, показалось кэпу, ни чего не было.

– Что ставите на кон – азартно произнёс капитан.

– Если выигрываете, то литератор Чикина проведёт с вами ночь, а если проиграете, то играете в корриду.

Раздеваетесь до нижнего белья, встаёте на четвереньки и изображаете быка, а она – мотадорша втыкает в ваше тело иголки. Ваша цель – сбить матадоршу с ног лбом, без рук, не вставая на ноги. Её цель вставить весь комплект из двадцати иголок вам в бока и взад.

– К чёрту карты! – страстно взревел капитан густым басом как пароходный гудок. – Я согласен прилюдно сыграть в корриду. Буду быком, но если я собью с ног мотадоршу, то я её до Астрахани продержу.

– По рукам,  – ответил Чесноков.

Кирилл Ксюткин заиграл, громкую страстную испанскую музыку. Официанты раздвинули мебель и освободили пространство посреди салона. Образовалась арена, посетители занимали места.

Капитан в кожаных клёпанных стрингах с шипами стоял на четвереньках. Его могучее тело имело свежие следы от плётки.

Матадорша скинула с себя комбинезон, из сумочки достала комплект из двадцати иголок от шприцов.

– Начали! – скомандовал Чесноков под звуки рояля.

Грузный капитан на корачках понёсся по музыкальному салону. Чикина ловко увернулась от похотливого куска мяса и вонзила иглу капитану в ягодицу, где у него был наколот якорь.

– А! – вскрикнул с наслаждением звереющий от тупой страсти командир корабля и вновь побежал на коленях за  матадоршей. Она побежала навстречу ему и перепрыгнула через его тушу и вонзила следующую иголку ему в спину.– А! У! – взвыл от боли и наслаждения кэп и тут же получил ещё и ещё иголки в бока. Бородач терял голову от вожделения и боли – кожаный мешок его стрингов наполнился бычьей кровью.

Публика была в восторге! Потный Ксюткин играл, и распыляясь в своей игре слился с всеобщем зрелищем в одно целое.

– Браво! Бравоо! – неслось из толпы.

Нестор Щукин пил водку с презрением наблюдая за игрищем.

Я надраил палубу, переоделся, взял книгу Щукина и направился к нему за автографом. Так как в салон матросам входить не велено, то я решил через официанта попросить поставить автограф Щукина. Но официантов не было. Я пробрался через кухню в салон и увидел зрелище.

Мой окровавленный капитан в позе «раком» бегал за той пассажиркой – полуголой сучкой, а она ему втыкала иголки от шприцов и в зад и в бока. И на это зрелище смотрела элита литературного мира!

Мне стало стыдно, за своего кэпа! Это же только в Испании так над быками издеваются, а тут над самим капитаном и, похоже, ему это нравится.

От каждой воткнутой иголки Быколаев омерзительно и страстно ревел. Правильно значит, Кузьмич ненавидел этих литераторов.

«Неужели и Нестор Щукин смотрит на это? Не может быть!» – подумал я и глазами отыскал своего кумира. Он стоял сильно пьяный  и мочился в кадку с фикусом, которая стояла рядом с роялем. Кругом сидели, стояли  поэты, поэтессы, писатели. Книга Щукина выпала  из моих рук.

Под утро наш корабль сел на мель, потому как некто в отсутствии капитана судна повернул штурвал к берегу.

Ночью Кузьмич покинул корабль. Со спасательным кругом он прыгнул за борт, предварительно отбил лишние буквы у названия корабля. Который теперь назывался «Горький Макс».