Трагизм и бесстыдство отдельно взятой колонии (на конкурс)

Моника Ивановна и Виталий Тихонович переезжали в ипотечную квартирку. Район был новый, а стены в квартирах неприлично тонкие, поэтому было прекрасно слышно, как многочисленные соседи заняты теми же хлопотами: перетаскиванием мебели и разбором узлов со скарбом. У молодоженов Мурашкиных был только необходимый минимум нужных в быту вещей, и то, по большей части, всё это было отдано им старшими родственниками во временное пользование. В числе прочего дед Моники Ивановны подарил новой семье сервиз, фосфорного орла, картину и семейную хронику на пленке. Её то, из-за отсутствия других развлечений, и решила посмотреть счастливая чета вечером после переезда. Они запустили проектор, выключили свет и устроились на стареньком диване, сплетя лапки.

На белой стене появилось изображение. Юный счастливый прапрадед Моники Ивановны вещал на фоне огромного муравейника: «Сегодня шестнадцатое мая три тысячи двадцать седьмого года. И это знаменательная дата для нашей молодой колонии. Сегодня, опережая графики и перевыполняя план, по передовым разработкам архитекторов и инженеров мы закончили строительство нашего муравейника. Как говорит царь: «На века! В память о предках, с заботой о детях!» Кадр оборвался, и через секунду снова появилось лицо прапрадеда.

 Такой же молодой, но уставший, улыбаясь, он сказал: «Сегодня двенадцатое июня три тысячи двадцать восьмого года. Несколько месяцев назад нашему муравейнику был присвоен статус культурного наследия. По указу царя эксплуатировать его могут только сам царь и члены его семьи. Народ начал возмущаться, но военные быстро подавили марши несогласных, установили и задержали зачинщиков и идейных лидеров. По выходным теперь проходят показательные казни». Кадр опять сменился.

На экране мелькали одинаковые затылки, обращенные к трибуне на возвышении. За трибуной, как скала за сосенкой стоял царь. Он походил на воздушный шар, на который натянули деловой костюм, когда камера взяла крупный план, стало видно, как губы его мерзко шлепают, а по гладкому, круглому лицу обильно струится пот. Тяжело дыша и отирая губы, царь заговорил: «Эти бунты – происки западных муравьиных колоний. Мы не должны поддаваться на провокации. В такие не легкие для колонии времена, мы должны быть единым фронтом! Наши деды выстояли в войне с мирмелеонами, не сломились под паучьим игом. Так не опозорим же их память! Нам достался самый большой и богатый край. Мы можем идти и строить новые комфортабельные муравейники. Обещаю, что ипотеки будут по самым низким ставкам!» Толпа в кадре взорвалась аплодисментами и восторженными возгласами. «Мы снова сделаем колонию великой!» - задыхаясь, пополам со слюной выкрикнул царь в микрофон. Камера повернулась, в кадре оказалось восторженное лицо предка. В глазах его стояли слезы: «Я горжусь своей страной!» Снова смена кадров.

 Осунувшийся прадед осипшим голосом поздоровался с потомками: «Сегодня двадцать второе августа три тысячи двадцать восьмого года. Вчера Царь подписал указ, по которому природа и экология в нашей колонии будут находиться под усиленной охраной. Мы так долго ждали этого закона! Теперь всех браконьеров и лесорубов будут казнить. А сегодня пришла новость, что в следующем году, наконец-то, собираются построить фармакологический завод на нашем единственном озере. Мой сосед по общежитию сказал, что этого ни как нельзя допустить и готов собирать подписи, но через час за ним пришли. И правильно сделали!» Плёнку зажевало.

У Виталия Тихоновича получилось включить фильм только ближе к концу. Постаревший прапрадед, улыбаясь пустым ртом, показывал скрюченным морщинистым пальцем на трибуну. За ней сидел царь. Он почти не изменился, только еще больше потолстел. Он, так же плюясь и шумно дыша, орал в микрофон: «Я хочу избавить наше общество от раковой опухоли, от пережитков прошлого, от оскорбления, которое вам нанёс прежний режим! Пенсия, возраст дожития… Что это такое?! Я не потерплю, чтобы мой народ жил на ничтожные выплаты половину жизни! Чтобы здоровые, молодые душой граждане сидели на шеях своих детей и дряхлели! Но я знаю, как спасти своих людей! Как избавить от векового унижения! Я решил отменить пенсию! Не будет больше унизительного понятия – возраст дожития. Не будет этих скудных, оскорбительно маленьких выплат от государства! Вы будите работать, зарабатывать и приносить пользу обществу и налоги государству!». Предок в кадре смеялся и хлопал в ладоши.

В следующем кадре дряхлый прапрадед с цветком в петличке пиджака шел по летней улице и, шамкая пустым ртом, заговорил: «Сегодня первое июня три тысячи девяносто девятого года. Сегодня мы по старой традиции идем голосовать за царя. Сейчас этот праздник утратил своё первоначальное значение. Никому и в голову не может прийти, что нужно выбирать из нескольких кандидатов. И слава Богу! Но если бы от моего мнения что-нибудь зависело, я бы всё равно проголосовал за него! Он поднял нашу колонию с колен! Я знаю точно, что пока с нами наш Царь, хуже жить мы не будем! Именно поэтому, в этот праздничный день, я иду на избирательный участок. Внуки, не забывайте, что мы делаем это для вас». Пленка оборвалась. Свет погас. Чета Мурашкиных сидела в задумчивости.

— Какие всё-таки были жуткие времена. – Вздохнула Моника Ивановна.

— Почему это жуткие? – Возмутился Виталий Тихонович. – Ты посмотри, как жили! Общежития давали, работа была стабильная, цены – минимальные.

— Да при чем тут цены? – Вскочила Моника Ивановна в негодовании. – У них не было никакой свободы! Они жили как рабы. Им промывали мозг, их зомбировали. Они ничего не знали о толерантности и защите животных. Слова «веган» даже не было.

Виталий Тихонович попытался возразить, но потом передумал. Ему не хотелось ссориться с женой и опять идти на работу не позавтракав.

— Монечка, давай не будем ругаться! – Примирительно сказал Виталий Тихонович. – Тебе нельзя нервничать. Да и какая разница, что было тогда? Главное, что сейчас всё по-другому. – Он протянул к жене свои лапки. Та надула губы, но всё же обняла мужа.

— Да уж… Из-за политики мы только с тобой не ругались. Да еще когда нас слышит малыш. – Она погладила свой большой живот. – Вот сейчас родится ребеночек, получим выплату, и часть ипотеки оплатим. Будем уже не сорок лет платить, а всего только тридцать пять. Хорошо!

— Да, Монечка, хорошо. Главное, чтоб с лесопилки не уволили.