Мигрень (конкурс)

Виктор Ильич вышел из подъезда, пересёк двор и направился к близлежащему парку. Вниз от парка вела пологая дорожка, спускавшаяся в овраг. Туда-то Виктору Ильичу было и надо.

Осень рыжею девкой шлялась между домов, срывала с деревьев одежду листвы, обнажая тёмные, холодные ветви. Выгибалась зазывающе, приглашая к соитию. Шла дальше. Воздух был чист и прозрачен. Редкие птицы клевали поздние ягоды. Ах, как любил Виктор Ильич эту пору! Сердце замирало от предвкушения увядания, от осознания причастности к этому процессу.

Придёт время, думал Виктор Ильич, и мы также станем павшей листвой. Сроднимся с землёю, родившей нас и вскормившей. Сами, в свою очередь, станем кому-то кормом. Эх, и хорошо! Нынче, однако, насладиться поздней осенью мешала начинающаяся мигрень. Приступы эти, бывало, донимали Виктора Ильича в юности. После прекратились. В последние года два вернулись вновь. В такие времена Виктор Ильич старался уединиться на природе. Овраг подходил для этого идеально. Народу там практически не было. Лишь иногда пьяные компании спускались пожарить шашлыки, да бомжи после подбирали за ними пустые бутылки.

В последнее время, правда, в овраге стало небезопасно. Поговаривали, что в районе завёлся маньяк. В овраге стали находить растерзанные трупы людей. Но случалось это нечасто, трупы при жизни были бомжами и пьянью, посему оплакивать их было некому. Да и Виктор Ильич, сколь ни гулял по дну оврага, пережидая приступы мигрени, маньяка не встретил ни разу. Да и не до маньяков было ему, когда в голову словно вкручивали раскалённый штырь, и проворачивали там, причиняя неслыханные мучения.

Спустившись в овраг, Виктор Ильич увидал одетую в рванину бабку. Кряхтя, она нагибалась за валявшейся на земле стеклянной бутылкой из-под вина.

- День добрый, бабушка! - подойдя, приветствовал её Виктор Ильич.

Вдруг на небо словно набежали тучи. В голове помутнело. Вдалеке будто послышался звон. Постепенно приближаясь, он становился всё более явственным. В висок привычно вонзился раскалённый штырь.

Виктор Ильич вновь посмотрел на бабку, на этот раз чуть более внимательно.

- А и как тогда? Тогда-то как, а? - вопросительно обратилась она к нему.

- Руки! - плаксиво пожаловался он и посмотрел на свои кисти, пошевелив пальцами. - И голова! - добавил он, поднял руки к глазам, внимательно изучая их, точно видел впервые.

После чего сел на землю, обхватил руками голову, и принялся раскачиваться, повторяя:

- А и головааа! А и головаааа!

- Танцы? - предложила бабка.

- Хуянцы, блядь! - внезапно зло выкрикнул Виктор Ильич и поднялся, слегка пошатываясь, точно был пьян.

- Рыжее или чёрное? - не унималась бабка.

- Красненьким хуярим, - важно отвечал Виктор Ильич. И беленьким иногда. Бывает и чёрненьким, но реже, - и уставился на бабку. Бабка покивала, соглашаясь.

- А и всё одно всё жёлтеньким станет, - махнул рукой Виктор Ильич и победно глянул на бабку.

- Все там будем, жёлтеньким станем и павшим, гнойным, мерзким, и жукие усатое тело наше ести будет!

- А и ести будет жукие усатое! - вновь согласно закивала бабка.

Внезапно она подскочила на месте, после чего отпрыгнула в сторону и закрутилась волчком, приплясывая и приговаривая:

- А и ёжинька с медведушкой шли до лесу тёмнаго, шли до лесу тёмнага, шли до лесу страшнага! А и бухты, люли, люли, шли до лесу страшнага! - и она подшагнула к Виктору Ильичу, уперев руки в бока.

- Працювалы, працювалы, та нишо и не зробылы! - подхватил тот и мелко затрясся, имитируя новомодный танец поппинг.

Встав друг напротив друга, они синхронно выбросили вперёд руки. У бабки одна ладонью книзу, другая кверху. У Виктора Ильича обе ладонями кверху. - Кому бить, тому водить, - деловито передала бабка Виктору Ильичу подобранную с земли бутылку. После чего бойко скинула свою рванину и опустилась на колени, подставив небу дряблую старушечью спину.

Неожиданно Виктору Ильичу стало жутко стыдно за эту бабку. "Могла бы в землие лежати, почву удобряти, пользу приносити," - думал он, - "А она вон чего. Бутылие собирати, себя позорити!"

Заприметив в пожухлой траве камушек, он разбил о него бутылку, и острыми краями принялся полосовать бабкину спину, приговаривая: - А и тело съести жукие, станет тело жукием!

- Аиии! - тоненько вторила ему бабка. Дыхание её стало хриплым, с присвистом, из пробитого лёгкого красиво пузырилась кровь.

Спустя несколько минут бабка всхрипнула в последний раз, дёрнулась и затихла. Всё было кончено.

- А и тем паче, - приговаривал Виктор Ильич, зашвырнув далеко в кусты ставший ненужным осколок бутылки и отирая руки о траву, - а и паче чем, и тем паче! И иже с ними со всеми, и паче, чем! После чего устало заковылял в направлении дорожки, ведущей в парк. Поднявшись, довольно осмотрелся. Мигрень отпустила.

Осень предстала перед Виктором Ильичом во всей своей бесстыжей наготе. Воздух снова стал прозрачен, и его хотелось вдыхать полной грудью, пить, как воду. Какая-то птица испуганно вспорхнула с тропки, по которой шёл Виктор Ильич.

"Не бойся, птаха малая, я тебя не обижу!" - губы Виктора Ильича непроизвольно разошлись в улыбке, отчего морщинки собрались лучиками вокруг добрых глаз.

Он направился к дому, довольно насвистывая какую-то легкомысленную песенку. Вслед ему добродушно улыбалась осень