Стыдоба (На конкурс)

Сначала-то я ничего не стыдился, но это давно было — когда я нагим по пляжу бегал, а брат меня этой самой голой попой в ведро с морской водой сажал. Не, потом то я голым принародно тоже бегал, и стеснительности при этом не испытывал. Но это все по пьяни, а значит — незачет. Пока пьяный, не стыдно нифига, а потом не до этого — до магазина бы добрести, да отхлебнуть прямо у прилавка. Нагота, в общем, меня не смущает и, уж тем более, не вызывает стыда.

Стесняться и стыдиться я позже стал, октябренком примерно. Рос я пареньком активным и любознательным. «Зорьку» слушал, «Правду» читал. Чувствую, что-то не то. Объявит, например, диктор в программе «Время», что, по всенародной просьбе, партия и правительство цену на водку поднимают, а мне стыдно так, что аж пунцовым становлюсь — врут ведь. Ну, не слыхал я таких просьб в народе. Вот, чтоб колбасу, хоть раз в квартал, завозили — это да. А чтоб цены подняли — это нет. Собственно, с этого объявления первого я и стал стыдиться. Щеки пылают. На лбу испарина. Попа, наверное, как у макаки, но я не смотрел — зеркало высоко висело. 

И, главное, стырю чего или малышню соседскую дразню, не стыдно мне абсолютно. Родители говорят, что стыдно быть должно, а мне — ни капли. Но, как партия и правительство что сделают  — морда красная, глаза прячу, пот на лбу. Позже пот начал в подмышках еще проступать, а еще позже по всему телу, аж белье прилипает. Испанский стыд какой-то. За руководство, короче, я стыжусь.

Вот, например, вожатая в пионерском лагере — Лена, у директора — Павла Леонидовича писю в рот брала. Я там у знамени на посту стоял. Рубашка белая отутюжена, галстук красный на груди, а они дверь неплотно прикрыли. Стал я краснее галстука и потный весь. За Павла Леонидовича стыдился. Ну так же нельзя, да еще члену партии. Ленка-то любвеобильная была. Как за кустики не зайдешь, там Ленка, да не одна.  Я, правда, по малолетству, ее не привлекал, да не больно-то и хотелось. Но за партийца Парамонова стыдно мне до сих пор.  

Раз, Брежнев мне приснился. Сидит он на унитазе без штанов, попукивает. Бровями еще шевелит. Проснулся весь в поту, красный от стыда. Как так, думаю, генсеки не какают. Потом краткосрочные гонки у них начались. Не успеешь устыдиться, а уж всё — новый.

Тут Горбачев объявился. Врать не будем, говорит. Я-то, сдуру, аж потеть перестал. Потом чую — зря. Прямо в этой фразе и наврал Сергеич. 

Страны и президенты менялись. Они, мерзавцы, то под военный оркестр танцуют, то под балалайку, от пива с диоксином, по кустам блюют. Главное, громко так блюют, что весь мир слышит. Стыдоба-то какая. Аж сердце начало побаливать.  

Это потом уже, я философский постулат о том, что история повторяется дважды: первый раз как трагедия, а второй — как фарс, полностью осознал. Танцы со сблевом — это трагедия была. Теперь-то, куда ни плюнь, комедианты и клоуны. Аж лысеть со стыда начал. Давление скачет, сердце шалит, пот градом сыплет, морда пунцовая.

Но интересно, зараза, чем же вся эта фигня закончится. Протянуть бы еще лет пятьдесят, постыдиться.