Михалыч (На конкурс)
В конце 80-х я работал на заводе.
Две недели.
Ну, как работал. Нас, десятиклассников, взяли тогда за шкирку, привели на проходную и сказали: «Теперь вы пролетариат. Гордитесь». Это называлось то ли УПК, то ли ВПК, то ли ППШ, неважно. Короче, какая-то хрень, где подрастающее поколение приучали к работе на благо государства.
Причем другим школам повезло больше. Одни учились на автослесарей и копались в карбюраторах, и это считалось очень круто, можно сказать элитарно. Другие обрабатывали дерево и строгали из него табуретки. Третьих отсылали на свежий воздух в деревню чинить трактора и приставать к молодым дояркам.
Но наша школа была от машиностроительного завода. Поэтому никаких других вариантов у нас не было. Только машиностроительный.
И только токарем. Это, если кто не знает, такие люди, у которых железные болванки, визжащие станки, металлические стружки, искры отовсюду и все такое.
А надо сказать станки с болванками в то время были для меня дальше, чем Альфа Центавра. Точнее, Альфа Центавра была как раз ближе, так как астрономию-то я любил. А вот работать руками – нет. Ну, бывают такие люди, у которых руки не просто не тем концом вставлены, а их просто нет. Ну, то есть руки вроде есть, но на деле их нет. Вот я как раз такой.
Короче, представьте ситуацию: прихожу я на завод в числе прочих недорослей. Остальные деловито расходятся по цеху, надевают синие халаты, разбирают резцы, берут болванки, делают детальки.
А я не хочу. Не мое это. Шум, гам, цех. Что делать? Выход один – нужно отбыть эту трудовую повинность с наименьшими потерями для собственного сознания, получить через две недели «тройку» и забыть завод, как страшный сон. То есть сделать так, чтобы все поняли: рук у меня нет и лучше меня не кантовать.
В общем, в первый день все шло как по маслу. Я запорол десять деталей, сломал пять резцов и уже думал, что меня оставят в покое. Но не учел, что начальник цеха был из старой гвардии. А старая гвардия – это такая гвардия, которую еще товарищ Сталин приучил: если партия поставила задачу - задача должна быть выполнена. Иначе расстрел и гулаг архипелаг. Другими словами, раз в плане стоит пункт «сделать из школьников токарей», значит эти токари должны быть сделаны. Из всех. Поголовно.
Короче, начальник приставил меня к самому заслуженному токарю. Обладателю грамот, доски почета, седых усов, сотен учеников и сорокалетнего стажа.
Михалычу.
Наверное, между ними произошел такой разговор:
- Михалыч, возьми этого.
- Ты что, начальник? С дуба рухнул? У него же руки даже не из жопы, а не знаю из какого места. Я на него все время потрачу и тебе весь план поломаю.
- Бутылку поставлю.
- Да засунь ты эту бутылку…
- Две.
- Три.
В общем, Михалыч согласился.
На второй день на проходной меня встретили его хмурые усы и спросили:
- Ну, что, Сирожа. На кого поступать собираешься?
- На юриста, - заявляю я, чтобы сразу было ясно, что у меня в голове и на чем я вертел весь этот завод.
- А, - кивнули усы. – Юрист. Значит, так, товарищ юрист. Начальство поставило задачу. Сделать из тебя не юриста, а токаря. За две недели. Задача трудная, но выполнимая. И я не я буду, если к концу срока ты не начнешь бронзовые шары с закрытыми глазами делать. Пошли.
И Михалыч повернулся.
- А если я не хочу делать эти ваши шары? – крикнул я ему в затылок.
- Это не важно, чего ты хочешь. Важно, чего хочет государство.
Так я впервые столкнулся с дихотомией «государство или я».
И начались мучения.
Михалыч всю смену торчал возле моего станка. Я продолжал запарывать детали, ломать резцы и насиловать станок, словно несговорчивую шпалоукладчицу. Я ненавидел это железное чудовище, и наше чувство было взаимным. Однажды от него отлетела какая-то раскаленная хрень и просвистела мимо, точно пуля. Станок явно хотел меня убить.
- Полегче, юрист, - лениво протянул стоявший рядом Михалыч. – Тут надо как с женщиной. Ласково, нежно. Медленно подводишь резец, легко касаешься, находишь нужное отверстие и начинаешь его потихоньку разрабатывать.
Мне потом эта втулка полгода снилась. Я делал ее два дня и из запоротого тогда железа можно было бы сделать целый танк. На третий день до меня дошло, что тактика «чем хуже – тем лучше» с Михалычем не сработает и в покое он меня не оставит. Надо было выходить из положения. То есть хотя бы притвориться токарем. Старательно, высунув язык.
Оставалась одна беда – природа. Если рук нет – от стараний они не появятся. Как бы я не пыхтел перед железным чудищем, ничего не выходило. Михалыч, видимо, заметил мои старания и даже принес откуда-то специальные резцы, с каким-то напылением, и сказал, что они «сталь как масло режут». Ну да, они резали сталь как масло, а заодно с болванкой они порезали стол, держатели, вгрызлись в станину и там сломались. Железная шпалоукладчица сдохла. Я ее убил.
Михалыч посмотрел грустно на меня, на станок, вздохнул и сказал:
- Что ж ты жопорукий-то какой, Сирожа? Где таких выращивают? А, главное, куда потом девают? Я ж начальнику пообещал. Сказал, сделаю из тебя человека. Резцы принес. Станок безотказный выбил. А ты… Эх…
Он скомкал в руке свою шапочку и ушел. Как потом оказалось, бухать. Парочка токарей за соседними станками проводили его усмешками. Мол, проиграл Михалыч. Не смог сделать из юриста токаря. Один из них подошел в конце смены ко мне, и рассказал, что они поспорили с Михалычем на коньяк, что я через неделю таки сделаю бронзовый шар, пусть и с открытыми глазами.
- Короче, стыдно ему за тебя, - сказал токарь. – Он думал, что таких как ты не бывает, и что на станке работать даже обезьяну можно выучить. Был бы учитель хороший. А он хороший учитель. Но оказалось, что тебя выучить нельзя.
Вот это «тебя выучить нельзя» напополам с «жопоруким» и «обезьяной» меня тогда сильно обидело. Ну да, я знал, что нихрена руками делать не умею, это я понял еще в детском саду, ломая игрушки. Но одно дело понимать самому. А другое дело выслушивать это от других. В подростковом возрасте такой экспириенс может подвигнуть на глупости. Да и не только в подростковом.
Короче, на следующие две недели у меня появилась «идея фикс». Подловить Михалыча на каком-нибудь непотребстве, подойти к нему и лениво протянуть: «Что ж ты, Михалыч, а? Что ж ты какой жопорукий, жопоногий и жопоголовый? Ну гребаный же стыд, нельзя же так».
Чего говорите? Боже, какой идиотизм? Это сейчас понятно. А в десятом классе мозгов, почитай, нет. Око за око, зуб за зуб, стыд за стыд.
Тем более и случай мог представиться.
Потому что Михалыч после нашего с ним опыта ушел в запой.
А о запоях Михалыча ходили легенды. В запое Михалыч из потомственного пролетарского дворянина превращался в настоящую пролетарскую свинью. С битьем морд, машин и окон. С купанием в фонтанах, лежанием в канавах, сидением в обезьянниках и ползаньем на карачках.
Оставалось его только подловить. О том, что, лежа в канаве, мою речь про его жопоголовость Михалыч даже не услышит, об этом я не задумывался. Главное было ее произнести.
Но мне не повезло. Михалыча я больше не видел. Может он бухал у себя дома, не вылезая на улицу. А может свалил к друзьям рассказывать им о своем последнем ученике. Не знаю.
Я с грехом пополам дотянул эти заводские две недели, сломав попутно еще не один десяток резцов. Поступил куда хотел и больше о заводе не вспоминал. А Михалыча так совсем задвинул в далекий чулан своей памяти.
И вот спустя долгие годы, одним прекрасным вечером, прогуливаясь по набережной испанской Малаги, я вдруг краем глаза заметил знакомую усатую физиономию.
Есть такое дурацкое выражение «как током ударило». Вот меня тогда именно током ударило. Я аж подпрыгнул. Все воспоминания ураганом вынеслись из далекого чулана и заполонили голову. Вместе с желанием подловить.
Потому что Михалыч стоял в обнимку с пальмой и самозабвенно блевал.
Испанцы и туристы брезгливо обходили его по кривой, но Михалычу было все равно. Он приложился к бутылке, проорал что-то нечленораздельное, шагнул на тротуар, споткнулся, упал на карачки и пополз. Наткнулся на толстого немца в шортах, потом на какую-то испанскую старуху, упал окончательно и разлегся на тротуаре, разведя руки-ноги в стороны.
Это была судьба. Настал мой час.
Я подошел к нему, наклонился и сказал:
- Что ж ты, Михалыч, а? Что ж ты какой жопоголовый? Ну гребаный же стыд, нельзя же так. Люди же смотрят. Испанцы. Туристы. Что ж ты родину позоришь? Ты бы еще «Тагил» заорал для полноты картины.
Михалыч заворочался, топорща усы. Он меня явно не узнавал. Что не удивительно, в таком-то состоянии. Я хотел помочь ему встать, но он оттолкнул мою руку, кое-как взгромоздился на корточки, стянул с себя шорты вместе с трусами.
И навалил кучу говна прямо на тротуар.
Все ближайшие очевидцы возмущенно завопили, разбегаясь в стороны. Из соседней кафешки выскочили официанты и что-то залопотали. Идущие строем китайцы одновременно вытащили смартфоны и принялись снимать очередной хит для ютуба. Я уже представлял заголовки о «крейзи рашн» и себя рядом с засранцем Михалычем. Надо было его вытаскивать. Свой же, пусть и засранец.
И тут Михалыч поднял голову и завопил:
- Ливерпуль! Дирти спеньердс!
И меня отшатнуло. Ведь прошло тридцать лет, а значит Михалычу с его сорокалетним стажем должно быть лет девяносто. А этот мужик на девяносто никак не тянул.
Только теперь я обратил внимание на красную футболку с гербом и надписью Liverpool FC, красный шарф с символикой. И вспомнил про матч Ливерпуль-Реал, который закончился час назад вничью, выгнав из баров толпы англосаксонских болельщиков.
Сквозь кольцо зевак протолкались двое смуглых полисменов. Один брезгливо взял «Михалыча» за шиворот. Второй повернулся ко мне и спросил что-то вроде «Вы с ним? Знакомый?»
- Но, но, - замахал я руками. – Первый раз эту свинью вижу.
И они утащили упирающегося ливерпульского тиффози к машине. Тот сучил ногами и орал про «фак», ад и грязных испанцев.
А я ушел как можно дальше, взял в баре немного скотча и в очередной раз подумал, что англосаксы в роли свиней могут дать фору любому Тагилу.
Ну а что касается настоящего Михалыча…
Не знаю, что с ним было.
Помер, наверное, в 90е. Когда на машиностроительном вместо танков стали делать сковородки.