Клиническая поэма

#новая_критика #сергей_морозов #альтерлит #сад #мария_степнова #редакция_шубиной #немытая_россия

 

Степнова М. Сад. — М.: АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020. — 412 с.

 

Раньше все время повторяли: «Сколько раз не говори «халва», слаще не станет».

Архаичные представления. Дедушкина мораль.

В наши дни все устроено иначе. Единственный способ подсластить пилюлю, только что и твердить «халва-халва».

По-другому никак. Хотите хорошей литературы?

Откройте книгу, закройте глаза и начинайте упражнение…

 

С книгой Степновой «Сад» (почему книга? потому что не роман) примерно такой же случай. Она столь дурна, что рецензенты с удвоенной силой принялись убеждать себя и других в обратном: «изящная игра с русской классикой», «женское прочтение классического текста XIX века», «бездна стиля». Ну и тому подобные «халвы».

Но вот незадача, мы люди архаичные, мужественные и глаз не закрываем. Дурное воспитание (не по Локку и не Споку) научило нас искать не только случаи присутствия, но и отсутствия.

Последних у Степновой много. Не книга, а сплошная черная дыра. И здесь никаких преувеличений.

 

Начнем с того, что книга элементарно не дописана. Занавес поднимается-поднимается. Все мы куда-то вступаем, и все там что-то завязывается. Но нет, далее конец с надписью «2019». Четыреста страниц одной экспозиции.

Данный факт вынужден признать и автор, пустивший в ход защитную гипотезу: «Будет еще вторая часть, другой роман!»

Да откуда ж вторая? Ведь и первой не случилось. Доказательства видны уже по одному только общему перекладу содержания, которое займет не больше маленького абзаца:

Туся родилась – молчала - потом материлась, затем отучилась – в Петербург съездила-вернулась – вышла замуж, понесла.

Чтоб совсем было не скучно есть две побочные биографии, разбавляющие основную: докторство Мейзеля, дружба, взросление и замужество Радовича.

Как бы и все.

Правда, интересно?

Конечно, можно любую книгу свести к формуле «родился-женился-помер». Но подобное сжатие обычно ведет к значительным потерям в смысле. Все богатство текста при этом выхолащивается.

Здесь ничего подобного. История вычерпана без остатка.

Остальное – «стиль» и «работа с формой».

Прежде чем немного сказать о них – слово благодарности автору.

 

«Сад» - идеальное доказательство тезиса, что из одних индивидуальных историй (а это нынче на Западе популярно – звено Майка, звено Сьюзан, снова звено Майка, как в хоккее) романа не сложишь. В тексте, что и в обществе, определяющее значение имеют связи, а не индивид.

Наша литература – живое зеркало распада социальных связей, происходящего в обществе. Сперва она оборвала все внешние связи, и вот уже социальное взаимодействие, здоровые основы общности и цельности вытравляются на уровне действующих лиц – не влияющих друг на друга монад.

Сколько персонажей друг на друга в штабеля под обложку не складывай, ничего толкового не получится. Тема, проблема, конфликт, общее заделье - все это работает на фабулу, составляет историю. А из того что один жил так, а другой этак, романа не получится. Ну и хрен с ними, нехай живут, нам-то что?

«Сад» Степновой расположен на территории толстожурнального сумасшедшего дома, где учат тому, что важны герои и язык.

Идеи? Идеи - нельзя. Это тоталитаризм.

Поэтому вот так и не скажешь с лету про что у нас «Сад». Тематическая пустота очевидна. И тут одно подпирает другое. Отсутствие темы не дает в итоге романа, отсутствие романа не позволяет вывести темы.

В итоге гадают. Кто-то утверждает, что тут феминизм (Степнова отвергает – у меня есть муж и дети).

Сам автор близок к версии, что написал «Педагогическую поэму».

Я же вижу призвуком «буйный сад - немытая Россия».

То есть запашки есть (а как им не быть, они у всего). Но какой основной – поди – разбери.

 

Феминизм свелся к двум классическим тезисам: женщин никуда не пускали и каждая женщина может управлять государством, в смысле поместьем. Короче, нас не ценят, но мы могем. И крестиком вышивать, и свинок с лошадьми разводить, и по-немецки читать. Деятельность однонаправленная, но самостоятельная. И да, феминистические женщины любят никаких мужиков, таких чтоб сидели под диваном, носили тапочки и украшали собой интерьер.

Ничего нового. Не стоило и трудиться. Но у нас обожают потчевать абстракциями. Для конкретностей нужны мозги и другой стиль письма с другим содержанием, тематическая заданность. А тут, мели походя, и не грузи – ни себя, ни других.

«Педагогическая поэма» состояться не могла, нет. Только клиническая. У нас же тут буйство растительного естества и мяса, беременность и роды – как в каждой первой американской книжке, а вместо Карлы Иваныча – Григорий Иванович, дохтур.

Педагогика - наука социальная. А у нас тут, как было уже замечено выше, – отсутствие всякой социальности.

 

Что касается немытой России, то интонация очевидна. И здесь расхождение с классикой. Там ведь тоже было про нее. Но иначе. И слушали, куда денешься. И Чехова, и Вересаева – про грязь, про невежество, про антисанитарию. Но там не было этой позы госпожи Петрановской, единственной разбирающейся в предмете, не было этого пафоса неофита прочитавшего только-только методичку о нравах русского народа от издательства Высшей школы экономики. Там не смотрели на мир грязными глазами. А здесь именно так. Не с сочувствием, не с печалью, не с гневом, а да, ровно так, как точно выразилась Наталья Ломыкина, с брезгливостью. Но в брезгливости нет добра и милости, равно как и желания сделать что-то лучше.

России в книге нет. Она здесь на уровне декорации. Могла бы быть и Зимбабве, или Свазиленд какой. Такой же уровень представлений. Россия где-то. В книжке ее не отыскать, потому что надо либо поглядеть на нее по-гоголевски издалека, либо внять совету и проехаться.

Русская ли душой Татьяна: Да по имени уже видно. Наташа. Ну да. Лиза. Да там толпы русских девушек, гуляющих по полям и лугам.

А Туся? Что такое Туся? У какого народа она родилась?

А может не ТУся, а ТусЯ. Деепричастие от тусоваться? Пойдем, поТусим?

Какая поразительная глухота, какое авторское своеволие. ТусЯ налево, ТусЯ направо, ТусЯ на счастье, ТусЯ на славу. Литературный поэтический застой, только без музыки Пахмутовой.

 

Русский роман. Да разве он может быть русским, когда вылеплен с американскими финтифлюшками. Все по моде бестселлеров «Нью-Йорк Таймс»: прямую речь не оформляем, посменка персонажей, «голубая Луна» (Саша Ульянов был гомиком? А может и Володя?), одержимость клиникой (тут тебе и физиология, и психиатрия), родами. Жизнь на необитаемом острове, в замкнутом пространстве – тренд уже не первого сезона. Поместье «Анна» - затерянный мир. Немного нон-фикшна и научных лекций из области популярных знаний о гигиене и смежных областях.

Медицинская тема, как и в прошлых книжках, задает тон. Разве Степнова - медик? Нет. Разве она историк, специалист по последней четверти XIX века (в определенном аспекте это необязательно, но, кажется, не здесь)? Нет. Последнее она и сама не отрицает. Просто ей самой захотелось разобраться.

«Пишите то, о чем знаете» - советуют обычно. Все наоборот. Все иначе. Ну так и получается не исторический роман, даже не роман из истории, а нечто иное, сразу и слов не подберешь, фантазии какие-то

 

Немного о стиле.

Не люблю я эти разговоры.

Как-то уже говорил – хорошим стилистом можно назвать того писателя, читая которого о стиле не задумываешься. Здесь, со Степновой, не тот случай. Многие пошли копать-сравнивать в русскую литературу. Зачем так глубоко? Здесь акунинский дух, Акуниным пахнет. Та же неумелая вульгарная имитация русского стиля.

Почему вульгарная и неумелая?

Да потому что такое впечатление, что Степнова всю книгу выполняет домашнее задание, полученное от учительницы: возьмите предложение и распространите его с помощью других слов, прибегайте почаще к сравнительным оборотам «будто», «словно», «как».

Получаем фирменный степновский стиль:

«Москва гомонила, визжала санями и девками, ухала, колыхалась внутри кремля темной веселой жижей, и то закручивала люд гулким водоворотом, то застывала, вылупив нахальные глаза и раззявив рот».

Вот о чем это предложение? Что добавляют все эти накруты и подкруты уму и сердцу?

«Мейзель подышал на стекло – и в оттаявший глазок посмотрела на него тьма, беззвучная, непроницаемая, бездонная».

На тьме можно было бы и остановиться. Потому что все остальное – избыточно, ненужно. Тьма она и есть тьма. Никак не определишь. От того и страшно уже от одного слова. Для нестрашного обычного другое – «темнота».

 

Основная претензия – все с избытком. Либо грязь и вонь, либо солнце и цветение до сартровской тошноты. Верхи цыкают, низы бухают. Средний регистр отсутствует. Но в этом буханье-цыканье какой-то неизжитый писательский инфантилизм (а ведь какая книга уж), письмо как в юные годы разными пастами, типа, так красиво. Призвук попсы, дешевой школьной дискотеки.

Вот и герои все тоже патологичны. У нас, да и не у нас, тем более, путают патологию с особенностями развития. Быть странным, чудаковатым – обычно, но отчего же именно сразу что-то маньяческое, психиатрия? И опять – милости в этом никакой. Психа не полюбишь. Тут надо совсем головой двинуться. С автором и случилось.

Здесь урок и мастер-класс для всех начинающих писателей – надо не персонажей любить, а историю рассказывать.

 

Ну да хватит, наверное, уже на сегодня упражнений с очередной литературной грушей.

Ведь этой книги и вовсе не должно бы быть в природе. Ее следовало бы остановить, как фашистские танки, еще в издательстве на первом ридерском рубеже и отправить либо на дописку и переписывание, либо в мусорную корзину

Не должно ее быть и по другой причине. Очевидно ведь, что текст настолько интересен автору, наплодившему по своей воле разных чудных симов, что читатель здесь и не предполагается.

Он лишний.