АВТОЛАВКА

АВТОЛАВКА

 Р.Карлофф

Август выдался погожим и тёплым, порой всю неделю градусник в тени под лестницей, что ведёт наверх, показывал под тридцать. Временами налетали ветра, сбивали тёмно-серые облака в тучу, кружили её над деревней Троицыно и над лесом. Туча, словно баба на сносях, тужилась, но никак не могла разродиться дождём, брызгала, будто корова на дорогу, прибивая пыль. Нежданно-негаданно саданул гром, молнии-то никто и не увидал! Мощным шквалом зашатало берёзы на опушке и ливень одним духом, точно долго терпевший мужик, наконец-то расстегнувший ширинку на штанах, пролился на лес. 

– Ёлы-палы! Опять двадцать пять! Не там, где просют, а там, где косют! Ну шоб тебе не полить картошку напоследок?! – Иван Андреич Чубан возмущался, обращая свой взор, затуманенный с утра, к остаткам тучи, улетавшей вдаль.

День был воскресенье. Строго по графику в Троицыне ожидалась автолавка. К полудню женское пожилое население, наполнив карманы семечками и мятыми купюрами, разместилось на завалинке – отсюда была видна единственная брусчатая деревенская дорога. По ней в деревню прибывали все гости и все новости – жданные и непрошенные, хорошие и плохие.

– Што эта за празник сёдня у тебя, Марья, смотрю с утра все поуехали, а щас шашлыками запахло, – Шелупониха вопросительно посмотрела на бабу Маню Балушиху, грустные глаза которой выдавали её отнюдь не праздничное настроение.

– Девчонку покрестил Виталька, вот и затеяли сабантуй, а я никому не нужная! – ответила Балушиха.

– Ты, Марья, не ври, и не выкобенивайся, слышала я – звала тебя невестка к столу, мамой называла, а ты не пошла.

– Бабариха ей мать, ведьме проклятой, забрала у меня сына и на хозяйство моё глаз положила! – в сердцах язвительно прошипела баба Маня, – одна я! Никому теперь не нужная!

– Мань, ты не дура ли? – вступила в разговор Алевтина Петровна, – ты ж сама всё хозяйство извела, всё под нож пустила – и корову и поросят!

– А штоб ей пусто было, штоб ничего не досталось! Сын мой! При мне всегда был, а тута она заявилася, зараза приблудная, и моего Витальку охмурила! – произнесла баба Маня со злобой.

– Да ты в своём ли уме? – недоумевала Алевтина Петровна, – твоё дело - сторона, поляживай на диване, телевизор смотри, внучку няньчи, кончилось твоё время, сыну уже пятый десяток, а ты его под юбкой до сих пор держала!

– Всё одно я завещание изменила, квартиру племяшу отписала! Если тока он уйдёт от неё и ко мне возвернётся, то и я всё обратно возверну! – громко, чтобы слышно было в огороде, где в беседке за столом собрались кумовья-крёстные, отчеканила баба Маня своё решение.

Разговор прервался из-за шума, вызванного ватагой пацанов и девчонок, бегающих по деревне и орущих, как резанные поросята, на каникулах они ошалели от безделья, уж не знали чем ещё заняться и тоже ждали автолавку – какое-никакое событие и развлечение, да и гостинцев хотелось прикупить - родители и бабки баловали их по своим возможностям.

– Ну, скоро ли Рома приедет, нехай его в кутузку? – объявился Чубан-старший, в мятом военном камуфляже, сияя давешним синяком под правым глазом и теребя грязными нестриженными ногтями седую щетину на подбородке.

– А тебе, што? С утречка не хватило? – съязвила Шелупониха.

– Да, вчера ездил к внучку, к Ваньке. Он тут недалёко – в туберкулёзной санатории отдыхает бесплатно. Какую-то толи манту, толи манду у него в анализах нашли, теперь вот определили в санаторию. Худющий! Так вот жалко его стало, не поверите, аж до слёз прошибло, так я для успокоения нервов и усугубил. К утру ещё осталось, а щас пусто, вот жду Ромку – кормильца-поильца. Андрюхи моево не видали?

– Как же! Твой Дрюня у Маринки обретается, глядишь, к вечеру оклемается и опять всю ночь гундосить будут, аж противно! – высказала общее мнение и неудовлетворение "обчества" Шелупониха по поводу Чубана-младшего.

Жёлтый микроавтобус привлёк всеобщее внимание – дребезжа привязанной на верёвке выхлопной трубой по брусчатке ехала автолавка.

– Во как! Правильный молдаванский водитель – труба оторвалась, а у него верёвочка есть, а домой приедет – проволочкой привяжет! – обратил внимание селян знаток молдавских вин и обычаев Чубан, повеселевший, с блеском в глазах, он дурашливо начал напевать и приплясывать:

А смуглянка-молдаванка по тропинке в лес ушла

В том обиду я увидел, что она мне не дала!..

– Ты чо дуришь?! А ещё ветеран! Дети ж кругом! – пыталась усовестить соседа Алевтина Петровна, отжимая Ивана Андреевича от того места, на котором обычно останавливалась машина.

Железяка притормозила, чихнула и встала ровно у столба.

Хлопнув дверью вышел водитель, он же купец Роман, загорелый, потный и усталый. Обогнул машину, открыл нараспах боковую дверь:

– Здорово, троешники! Кто первый?

– Ты што это, Рома, нас обидеть норовишь? – высказалась Шелупониха, которой до всего было дело, – какие же мы троешники?

– Ну не отличники же! – засмеялся Роман, – раз деревня Троицыно, так и вы троешники!

– Господь с тобой! Название наше от Святой Троицы!

–Ну да! Канешна! – ещё больше повеселел Роман, – тут все святые, особенно те, кто на троих соображает! Кто первый?

– Пусть детвора отоварится, им некогда терпеть, побыстрее бы да послаще, – сказала Алевтина Петровна, и с ней согласились все, ведь никому никуда спешить не надо.

Тут прорвался Чубан, продолжая свои дурашливые частушки:

Помогите ветерану,

Он проснулся сёдне рано!

Рано начал песни петь,

Бо не может он терпеть!

– Рома! Я тебя умоляю! Я тебя как мужика прошу – выручи! Запиши ещё в долг одну чеплашечку, Рома, будь человеком!

– Дядь Вань отойди! И так в долгах! Всё, кончилась моя благотворительность!

– Рома! Ром, я тебя пока по хорошему прошу! Ты меня не заводи! Ты меня знаешь! У меня контузия, у меня справка есть, мне ничего не будет!

– Дед, достал ты меня уже! Я же за свои деньги всё это покупаю и вам привожу! А соляра щас дороже бензина! За малую толику тружусь, чтоб детей прокормить, а ты же у меня из кармана берёшь! А обратно не кладёшь!

– Спасибо, благодетелю! Низкий поклон! А водку палёную тоже возишь, народ травишь! Слышал я по тиливизору, что не дешевле ста пятидесяти рублёв бутылка должна стоить, а ты где дешёвую берёшь?

–Да ты, дед, дурак! Вы же сами по сто пятьдесят брать не будете, сами же просите подешевле! А дешевле только вода в кране, – распалился Роман.

– Рома! Ты меня знаешь! Я геройский ветеран! У меня Красная звезда! У меня льготы! Я в Авганистане за Родину кровь проливал! Я всего одну поллитровку у тебя прошу!

– Знаешь, что! Засунь ты себе эту звезду в …! А льгот у тебя осталось только бесплатно в туалет сходить на вокзале! Ты мне уже полпенсии должен! Не могу я больше в долг давать!

– Рома! А ещё я на Днестре воевал! Когда гагаузы полезли, как я отбивался! Я полдня их из пулемёта крошил!

Тут он смолк, глаза его наполнились слезами, он сник, прятал взгляд, по всей видимости ему были мучительны воспоминания, он еле слышно вымолвил:

– А потом они пришли и … поубивали всё наше село! А ты мне водки не даёшь! Жалко тебе?! – громко произнёс Иван и пронзительно взглянул Роме в глаза.

Тот не выдержал, отвёл взгляд:

– Не надо бы тебе пить, дед!

Тут взбеленились старухи:

– Ты, старый чёрт, куда пенсию свою дел? Ты чё бедным прикидываешься?

– Сын вчера всё отнял! Он у меня левша, вот и печать у меня имеется, а денег нету. Всё отнял!

Пожилые и много видавшие на своём веку женщины жалели "авганца", но денег ему не давали – всё одно пропьёт.

Чубана оттеснили от автолавки и пошла торговля. Он отошёл в сторонку, сел на пенёк в надежде, что торговец смилостивится и, как прежде, даст бутылку в долг.

Бабушки покупали хлеб, муку, макароны, гречку. Хорошо, что не приходилось за всем этим ходить пешком в магазин, который был в соседнем посёлке в пяти километрах.

Тут в пределах видимости нарисовался Андрей Иваныч Чубан. Так у них, у Чубанов, повелось: дед – Иван Андреевич, потом Андрей Иванович, а следом – опять Иван Андреевич. Дрюня был по жизни неудачником, когда-то считался неплохим строителем, но водка его одолела, оказалась сильнее.

За собой Чубан-младший катил тележку в которой был газовый баллон. Это был отцовский запасной баллон, купленный им с пенсии на автозаправке за семьсот рублей. Теперь Дрюня решил его продать, чтобы поправить здоровье своё и своей "любимой женщины" Маринки.

Подкатил тележку к автолавке и начал как на базаре торговаться:

– Газ! Задёшево отдам! Новьё, ещё с пломбой! Пятьсот рублей! Кто больше!

Старушки не удивились, не стали совестить и воспитывать Дрюню. Они подсчитывали выгоду.

– Двести! – сказала Шелупониха.

– Триста! – предложила Балушиха, – тока с доставкой домой.

– Триста пятьдесят! – продолжала Шелупониха.

– Продано! – заторопился Дрюня, протягивая немытую ладонь, – тележку завтра заберу и пустой баллон.

Иван сидел, опустивши голову, покуривая сигарету и не встревая в эту торговлю.

Дрюня, тут же купив две бутылки и закуску, поднял за локоть отца:

– Пойдём бать, я баню затопил, попаримся, потом посидим, чуток выпьем.

Чувствуя, а вернее, наперёд зная, что хорошим это не кончится, Иван отстранился:

– Что ж это за жизнь такая? Пропащая! Всё одно по кругу ходит и не вырваться никак?

Вдвоём они побрели к своему, заросшему бурьяном, двору.

В ожидании баньки и выпивки настроение их улучшилось, вчерашние обиды забылись.

Иван затянул старинную солдатскую песню:

Когда мы были на войне

Там каждый думал о своей любимой или о жене

……

И я конечно думать мог

Когда на трубочку глядел на голубой её дымок