Графоманская Голгофа
(Александр Иличевский. «Чертеж Ньютона» Москва, АСТ, редакция Елены Шубиной )
#новая_критика #иличевский #чертеж_ньютона #большая_книга #редакция_шубиной #уткин #евреи #русские #графомания
Я еще не пришел в себя от ядовитого пойла Зоси Синицкой, как наткнулся в сети на интереснейший диалог – литератор Лавлинский расстраивался тем, что премию дали Иличевскому, и обосновывал это количеством евреев в жюри Большой книги, а журналист Мильчин ехидно втыкал шпильку – так эти евреи и тебе дали премию шесть лет назад, Лавлинский. На что последний в своей манере мудро промолчал.
С евреями в литературе вообще ситуация интересная. Во-первых, перечислять их всех не стоит, это долго и тяжело – от Мандельштамов до Зильбертруда. Во-вторых, скоро великим поэтом назовут недавно почившего Гафта, золотозубого хулигана из Сокольников, и я не выдержу – средний стихотворец ну никак не может быть великим. За это меня обзовут антисемитом и я буду прижимать руки к груди и всячески оправдываться. Так что лучше я это сделаю незамедлительно и сражу врагов наповал бабкой моей бывшей жены, Эстерман, и прадедом моего сына – Милем. Да-да, папой вертолета Ми.
У премий же с евреями отношения хорошие и давние – даже новорожденная «Антоновка», подобострастно согнувшись, первые наградные бюсты выдала гениальнейшей троице поэтов – Бершину, Бруштейну, Манович. Замечательные люди, вообще не имеющие к Алексею Константиновичу отношения, зато сразу стало понятно – «Антоновка» премия правильная. Вот не знаю, как сейчас.
Вообще, конечно, забавно – стоит условно русскому литератору начать разбирать условно еврейского литератора, как он обязан не меньше абзаца посвятить оправданиям, которые, к слову, приняты не будут. Остается, напевая песню еще одного обожаемого народом еврея – «Зачем мне считаться шпаной и бандитом…» - приступить непосредственно к тексту.
Итак – книга Александра Иличевского «Чертеж Ньютона».
Вышедшая в Редакции Елены Шубиной. То есть если брать принятую мной классификацию, то эта селедка – в лапсердаке и с пейсами, заложив плавники в подмышки, бодро хвостом шлепает « Семь сорок».
Вообще у книг, издаваемых РЕШ, я заметил одну любопытную закономерность – на первых страницах их читать даже приятно, почти всегда интересно и даже захватывает.
Ближе к середине возникает непонимание – что произошло? Куда все делось? Зачем это?
После середины читатель держится за голову и с трудом пробирается между словесными нагромождениями и ускользающим смыслом, либо встречает старые, родные, знакомые до тошноты шаблоны. Это, так сказать, фирменная фишка редакции-монополиста, не меняющаяся со временем. Есть и еще одна фишка – нелепые вставки, сделанные как будто по заказу. Какие-то события, какие-то герои, возникающие непонятно откуда и зачем, лишние в тексте, не соотносящиеся с ним по смыслу и идее – но зато именно такие должны нравиться широкой публике.
Критики, захваливающие Иличевского, весьма осторожно намекают на ее неестественность – мол, состоит из трех частей. Ну ребята, ну что вы. Книга состоит из одной части – это бесконечный, многословный, повторяющийся, запутанный мыслями и метафорами гимн Иерусалиму. Все остальное притянуто за уши и стопроцентно было дописано уже после основного массива текста. Дурацкий шестиметровый кролик из «отцовского бестиария» выскакивает непонятно зачем и так же непонятно как оказывается съедаем волками. За каким-то, простите, хреном в тексте появляется жена и исчезает вместе с тещей – померла старушка у сектантов, да и ладно.
Больше всего меня удивил суфий. Точнее, не суфий даже, а сноска с пояснениями – кто это такой и чем занимается. Вы меня,конечно, извините, но если книгу написал специалист по темной материи для своей целевой аудитории, пояснение про суфия явно лишние. А для других читателей, которым ссылка нужна, темная материя – как козе баян. Хотя… темная материя по автору – это духи. Ну, духи. Садишься в пустыне и они начинают шмыгать кругом – забавные такие, пузатенькие, страшненькие. Подлетают к автору, выпучив глазки и покачивая причинным местом. Я посмею расширить метафору – «дух» - солдат-новобранец. Значит, темная материя – это боец первого года службы. Что, съели? Я еще не так могу. Все просто, ясно и никаких шестисот страниц.
На самом деле заявленный специалист по темной материи – всего лишь маркетинговый ход. Никаких серьезных вопросов в книге не поднимается, за исключением авторской рефлексии, которой он предается с величайшим наслаждением. Основа рефлексии кто? Как его зовут? А зовут его папа. Папа – бич. Не-не-не, бич – не равняется бомж. Бич – это романтик поля, тушенки, дымного чая, чистого спирта и расхожей поварихи. Он бросает вызов гнилым городам в пользу элитарных теплотрасс и полчищ благородных комаров. Он может перебрать дизель, поиграть на скрипке, рассказать засаленной эвенкийке про темную материю и Бродского. А потом поехать в Иерусалим чтобы обкуриться травой в тусовке эмигрантских детей – абсолютно никчемных существ, уважающих Россию. При этом не забывающий нагружать сына диалогами такого плана: У тебя есть отец? – Да, это же ты, папа. – Нет, я тебе не папа, я не могу быть тебе папой, потому что если я тебе папа, то я тебе не папа, как ты этого не поймешь. – Я не пойму, почему ты, папа, мне не папа. – Потому что папа – это не папа, а сын – это не сын. – Не морочь мне голову, папа – Да, я так и знал, что ты меня не поймешь.
Я принципиально умолчу про нездоровый фетишизм папы, что вызывает восторженные всхлипы некоторых рецензентов – да, искать в Тайване среди косеньких малышек подобие Инрид Бергман может только человек с очень богатой эротической фантазией, при этом презирающий легкие пути.
Итак, папа – почти что бич, не буду лукавить, он не совсем бич, он побичевал и вернулся к нормальной жизни, к редакциям, богеме, к богеме, мать ее, и редакциям. Он выпускает книгу стихов. И предисловие к ней пишет кто? Ну, сами подумайте, кто может написать предисловие к великому поэту? Кончено, тоже великий поэт. Кто у нас последний официальный великий? Бродский же, таки шо ви угадать не могете.
И вот тут автор прокололся. Потому что обласканный Бродским поэт должен быть предъявлен лицом. То есть текстом. Мне вот интересно, из каких сетевых подвалов выкопано это подобие элитарной поэзии? Со Стихиры? Нет? Ну, значит, сам написал. Я об этом догадывался. Я это подозревал. Хотя, возможно, это стихи какого-нибудь близкого друга, может даже известного друга – но лучше они от этого на станут.
Еще на первых страницах я заподозрил, что Иличевский склонен к поэзии. Он мечтателен и рассеян. Больше всего на свете он любит писать – это неизменное качество настоящего литератора. Он начинает строку и не может остановиться. Он не способен собраться, сосредоточится, он не уверен в своем тексте и загружает его определениями и рассуждениями сверх меры. В итоге предложение превращается в маленький рассказ, самостоятельный и весьма интересный – но никак не соотносящий с прочими маленькими рассказами. Иногда их могут соединить имена собственные – Израэль – Эль – Гударион – Хам. Когда вы видите это простое еврейское имя, носимое с гордостью, достойной сынов писания, то понимаете – да, эти десять страниц посвящены ему, Израэль-Эль-Гудариону-Хаму. И все становится на свои места.
При этом, что удивительно, текст, будучи графоманией, не производит впечатления графомании – нет, он вполне себе читабелен, внятен, прозрачен, и совершенно незапоминаем. Иличевский не понимает – как и многие современные авторы – что он пишет не для себя. Он должен писать для читателя. Но – как и у многих современных авторов – мы видим объем букв, вываленных непосредственно из мозга, сознания, души или еще откуда - и радостно предложенный публике. Кушайте, как говориться, на здоровье. Я еще наворочу.
Он не понимает – или не хочет понять, или не может понять – что иногда надо затыкать фонтан, останавливаться, вчитываться и сокращать. Зачем? Как приятно гнать волну за волной своей велеречивости и ощущать себя умным. Очень умным. Еще умнее. Вот так и с горочкой.
Итак. Мы имеем с гуся – папашу, который суть альтер-эго автора и нужен чтобы свалить на него слишком уж замороченные умствования и защитить слабый стишок от жал критиков – я не я и лошадь не моя; кривенькое признание в любви к Москве; изобильное, избыточное, не знающее никакой меры восхищение Иерусалимом.
В этом восхищении, собственно, ничего страшного нет – имеет право. Я бы охотно прочитал путеводитель – но только написанный неИличевским. Потому что Иерусалим нашего автора… как бы помягче сказать… лишен Христианства. Богоматерь слезает с осла, облив его родовыми водами. Кое-как упоминается Спаситель. В общем, это тоже право автора – не быть верующим, не быть православным, быть, допустим, ортодоксальным иудеем.
Но, знаете, что странно? Очень странно встретить в книге, изданной в Москве, в редакции – монополисте, на русском языке для русскоязычных читателей слово «русский».
Оно было бы оправдано для, например, письма Ганса из сорок третьего года. Или какого-нибудь лесного брата, отупевшего в своей смрадной норе.
Но – что мы имеем, то имеем. В почти четырехсотстраничном труде мы два раза встречаем слово «русский». Один раз – русский бандит, олигарх, решил пробраться во власть и пригласил его, как творческого человека, сделать ему красиво. Фи, конечно он отказался.
Второй контекст еще более роскошен. Иличевский играет антонимами. Добрый – злой, красивый – уродливый, русский – религиозный.
Теперь надо помолчать и осмыслить. Сорок сороков церквей в Москве, Новый Иерусалим, тысячи святых и юродивых, Княгиня Елизавета, собравшая кровящие куски своего мужа и сказавшая – если убийца покается, я его прощу.
Опять надо помолчать, чтобы не высказаться русскими словами, которые наш любитель Иерусалима и слыхом не слыхивал. От текста с самого начала шло ощутимое высокомерие, он сочилось сквозь строки, оно дымилось в абзацах и сконцентрировалось вот в этом – русский – не-религиозный.
Легким движением пера Иличевский убрал Христианство из Иерусалима и Религиозность из русских людей.
Ну, что ж. Я, как нерелигиозный русский человек, говорю – Бог ему судья.
П.С. И надеюсь, что, таща свой графоманский крест на свою Голгофу – дотащит он его все-таки писателем.
-
-
-
Отличная иллюстрация того, как ни аннотация, ни бесплатный отрывок не дают никакого представления о книге.
30% текста (оценка приблизительная) - воспоминания сына об отце, который "для обывателей был только шестидесятилетним хиппарем и нежадным старьевщиком". Увы, я - обыватель, так как этот человек в купе с его философствованиями и оставленным в прошлом литературным даром именно так мною и воспринимается в рамках повествования, представленного автором. Устаешь от его самолюбования, от сыновьего преклонения и от бесконечно изрекаемых "истин".
60% текста - болтовня (прошу прощения, но другое слово использовать не могу) об Иерусалиме, которая мне, например, не интересна. Несомненно, редко попадаются любопытные факты, но в основном "красивые" описания улиц, домов, дворов и пр. Бесконечные философские умозаключения отца героя об этом городе. Не верьте, что сын будет искать пропавшего отца: не ищет, ходит по городу, описывает то, что видит сам и то, что показывал ему отец.
10% - вкрапления научной фантастики, иногда с историческим замесом. На те, которые составляют последние 50 страниц, моего терпения не хватило - прочла по диагонали. Возможно, это самое удачное в книге, но судить, увы, не могу.
Буду справедлива: есть несколько занятных мыслей о применении квантовой механики для объяснения социальных понятий.
Щепотка сюрреализма, которую попытался добавить в повествование автор, только вызывает раздражение, так как развития не получает.
2 балла из 10, рекомендую к прочтению только поклонникам "устной" пейзажной живописи.(с)--------------------------
То самое чувство, когда отзыв информативней критической рецензии.
-
Прекрасно написано. Одного я не могу понять, зачем автор читает разную гадость?
1 -
ответ на комментарий пользователя mayor : #3468575
Если есть гадость - то должен же кто-то ее читать.
1