Непарный орган
Отмучился и износился апрель. Пришёл май с его праздниками, влюблёнными парочками и короткими ночами. Я снова был один. Острая, болезненная фаза миновала. Своё положение я воспринимал только, как факт. Высота Джомолунгмы 8848 метров - факт. Я снова один - факт. Ничего больше. Сухая констатация. Данность с которой бессмысленно спорить. Нужно принять и идти дальше. Поменять сношенные набойки и двигаться вперёд. Даже если там ничего не ждёт. Имеет значение лишь движение. Иначе стагнация, агония, сумасшествие. И я старался идти. Коряво и неумело, но я шёл.
Месяцем раньше не стало кота. Он умер очень тихо. Так же, как жил. Ясным субботним утром я нашёл его лежащим в углу комнаты. Он смотрел на меня и его глаза светились каким-то всепрощающим пониманием. Вот безгрешная душа. За неполные четыре года никому не причинял зла и никому его не желал. Был неприхотлив и ласков. Прожил простую, непритязательную жизнь. И теперь умирал лёжа на дешёвом линолеуме в углу комнаты съёмной квартиры. Домашний кот, он никогда не видел других животных. Только меланхолично наблюдал из окна за скандальный и воронами во дворе. Вполне возможно его доконала тоска.
Он всё смотрел и смотрел на меня. Эти чёртовы глаза явно что-то знали. Знали и понимали больше всех. Очень глубокий последний вздох поставил точку. Так наверное дышат горы.
Странная и ненужная смерть. С людьми так тоже бывает.
Иногда я видел этот бар. Старый. Стены обшиты деревянными панелями. Свет приглушён. За барной стойкой симпатичная добрая девушка. За столиками все кто ушёл из моей жизни. Мужчины и женщины. Те, кого я любил. Нескольких уже нет в живых. Но большинству просто оказалось не по пути со мной. Здесь ещё много свободных мест. Но я знал — к финалу будет аншлаг. Все кто должен здесь быть придут. А я появлюсь последним. Они веселы и разговорчивы, курят и выпивают. Славная музыка разбавляет негромкую речь. Мой кот теперь тоже здесь. Симпатичная добрая барменша кормит его варёной курицей. Я очень хочу присоединиться к ним. Но ещё рано.
Первое время я банально и прозаично кирял. Благо график работы (день — ночь — отсыпной — выходной) позволял скрывать от коллег мою синьку. Пить одному особое и сложное удовольствие. Здесь важен и правильный настрой, и подходящий фон, и способность удержаться от выхода на улицу. Отработав ночную я заходил в магазин. Продавщице я примелькался и она улыбалась мне приветливо-сочувственно. Как инвалиду.
Дома я выгружал добычу. Ноль семь водки, ноль пять коньяка, шесть банок пива, два литра колы и полкило пельменей. Учитывая предыдущую бессонную ночь на два дня мне хватало.
Я принимал душ и завтракал. Включал ноут. Справа от него водка и лимонад, слева — пепельница и сигареты.
Я пробовал бухать под музыку, пробовал в тишине, пробовал под боевики и комедии. Пока не вспомнил детство. Старые сериалы. Вот отличная терапия.
«Детективное агентство «Лунный свет», «Вавилон 5», «Твин Пикс». То, что доктор прописал.
Три недели алкогольного затмения сделали своё дело. Планеты выстроились в ряд. Путь был ясен и прост. Дорога, вымощенная стеклом, вела к закату. И пройти её я был обязан. С крестом на спине. В конце концов это удел каждого разумного индивида Общества Развитого Капитализма. Пройти её и уступить следующему.
«Вавилон 5». Как давно это было. Скоро и из него сделают безвкусную высокобюджетную полнометражку.
Впервые настоящую красоту я распознал в две тысячи третьем году. Тогда я служил в армии. Случилась драка с гордым представителем кавказского народа. Мы оба получили своё. Ему достался перелом носовой перегородки, я довольствовался рассечением под левым глазом. В восемнадцать лет ещё переживаешь за свою внешность. Если не зашивать рана шириной в палец оставит уродливый шрам. Пришлось отправляться в санчасть.
Полночь. В процедурной меня осмотрел дежурный врач. Будем шить.
Серьёзная, чуть холодная и высокомерная медицинская сестра — высокая, стройная женщина, лет тридцати пяти — строго на меня посмотрела.
— Обезболить мы тебя не сможем. Кожа вокруг глаз очень нежная и чувствительная. Придётся потерпеть. Справишься?
А я уже забыл о рассечении потому, что смотрел в её карие пропасти.
— Ложись, - сестра указала на кушетку, а сама встала у изголовья.
Я лёг. Врач с кривой иглой подошёл и ободряюще улыбнулся. Сестра положила свои прохладные ладони на мои виски и начала медленно массировать.
— Расслабься и смотри на меня, - её голос немного потеплел.
Это и была истинная красота. Лучшая анестезия от любой боли. Мгновенный снимок озарения. Откровенное и интимное чувство. Сиюминутный абсолют. Две прохладные ладони. Острая игла. Карие зрачки. И запах больницы.
Напоследок врач сказал:
— Юноша, глаза то у вас два, два уха, две почки, но берегите непарные органы!
Спустя четырнадцать лет окошко тайны приоткрылось вновь. Тогда она ещё была моей женщиной. В её внешности и поведении, в манере речи и жестах сквозила какая-то первобытность. Щепотка дикости и грубости в наш цивилизованный век. Мне нравилось. Я любил за ней наблюдать. То была не моментальная вспышка, как в две тысячи третьем. Её красота осязаемая, бытовая. Красота на каждый день, но от того более близкая и родная. Она не покидала её. Когда та мыла посуду и сушила волосы, когда заправляла постель и курила на балконе, когда выходила из автобуса и делала покупки. Тотальна красота.
В две тысячи третьем умерла Кэтрин Хепбёрн. И Нина Симон. Красота смертна.
В выходной я позвонил хозяйке и попросил разрешения выкинуть её старый диван. Моя бедная спина больше не могла терпеть еженочные пытки. Болело всё: лопатки; поясница; ребра.
В магазине «Мир сна» настырный продавец пытался впарить мне некую чудо-кровать, заменяющую и личного психолога, и жену, и укол феназепама. А судя по лукавому взгляду улыбчивого паренька следующая модель этой фирмы сможет излечивать рак. Из кармана пиджака я вынул небольшую фляжку и демонстративно глотнул коньяка. Продавец смутился и отошёл к конторке. Я мог спокойно прогуляться по рядам белоснежных матрасов. К чёрту кровать, просто возьму матрас по-толще и положу на пол. Разницы никакой. Эстетика в данном случае не моя проблема. Я оплатил покупку и договорился о доставке.
Трудно представить, насколько сложно в наше просвещённое время найти комплект белого постельного белья. Пошлые узоры, цветочки, облака заполонили всё. После четвёртого магазина нервы мои были на пределе. И всё же я с честью выполнил роль покупателя.
В семь вечера привезли матрас. Я застелил его темно-синей простыню, воткнул подушку в наволочку. Оставалось приготовить еду на завтра. Питаться я старался хорошо. По возможности. К тридцати трём годам понимаешь, что своё тело нужно любить и заботиться о нём. Ещё бы объяснить это моему алкоголизму. В пол десятого я рухнул на обновку. Непростое это дело — участвовать в экономической жизни страны. Непростое и бессмысленное. Спина согласна загудела, но на утро была благодарна.
А тем временем мир продолжал пылать. Он горел и сочился кровью, выблёвывая из себя всё новые порции кошмара. Жажда власти, денег и религиозного экстаза выражалась в тротиловом эквиваленте, отливалась в пули, заливалась в баки автомобилей. Люди не хотели покоя. На всех континентах, в столицах и провинции. Естественных причин смерти уже не хватало. Её подстёгивали и торопили, всаживая шпоры в бока. Швыряли в топку человеческие поленья. Какой-то парень в каком-то городе держал транспарант - «Хватит убивать людей, гребаные ублюдки!». Он знал, завтра и его могут вывести из игры. И найти фрагментарно в вагоне метро.
Купить себе пару молчаливых друзей вместе с новым домом и средой обитания проще простого. Посетите зоомагазин. Я стал счастливым обладателем маленького аквариума со всеми прибамбасами (свет, компрессор и т. д.) и двух одинаковых рыбок. Два маленьких неоновых светлячка теперь мерцали в темноте моей конуры, совершая своё бесконечное броуновское движение. Рыбки. Почти одноклеточные. Их жизнь понятна и однозначна. Как лезвие хорошо заточенного ножа. Как точка.
Я дал им имена. Эдмунд-1 и Эдмунд-2. То были рыбки Шрёдингера. В любой момент времени каждая из них была одновременно и Эдмундом Первым и Эдмундом Вторым.
От смерти рыбок отделяло лишь тонкое стекло. Разбей его и они умрут. Точно так же, разбивая границы привычного мира людей, мы убиваем их, даже оставляя в живых.
Рыбки. В этих тварях что хорошо? Умирая, они не смогут смотреть на тебя всепрощающим понимающим взглядом.
Мы здорово умели заводить друг друга. Ночь плавилась, как сыр, а наши игры нагнетали в комнату жар.
— Да в меня уже и втыкать ничего не надо!
Мы смеялись и продолжали. Это уже был не секс. Что-то за гранью, потустороннее, из другой реальности. Мир делился на до и после. Мы выносили себя за скобки и забывали, о том, что придётся вернуться в контекст.
Я лежал сверху и целовал её ключицы, словно дотрагивался до ядра галактики. Эти две косточки казались мне самым уязвимым местом на свете.
Она засыпала. В такие моменты отчаянно хотелось верить. Как жаль, что я никогда не умел себе врать.
Прошло восемь месяцев. Несмотря на санкции, экологические проблемы и социальную несправедливость Эдмунды ещё жили. Я тоже был на плаву. Скрупулёзно, механически точно, я выполнял предначертанное — готовил омлет по рецепту отца.
Зазвонил телефон. На дисплее её имя. Я растеряно огляделся. Неужели она что-то забыла у меня в квартире? Какую-нибудь вещь. Мелкую, но в некоторых моментах совершенно необходимую. Непарный орган забился быстрее. В надежде на то, что забыли меня я потянулся к трубке.
— Алло.
Молчание.
— Говори, раз позвонила. Я слушаю.
— Ой... блин, извини. Номером ошиблась.
Отбой.
Надо бы законодательно запретить бывшим ошибаться номерами. И ввести за это смертную казнь.
Омлет у меня всегда получался что надо. Я впервые за очень долгое время включил телевизор. Хотелось услышать человеческую речь. Диктор новостей с тревожной интонацией что-то говорил. Я прибавил громкость и перестал жевать. Вот и выход. Выход всегда есть. Пусть и неприятный, но всегда.
«...всеобщая мобилизация. Всем военнообязанным надлежит самостоятельно явиться в отдел военного комиссариата по месту жительства для...»
