ЗОМБИРУЮЩИЙ МЕЧ И ДУБОВАЯ ЛИРИКА ПИСАТЕЛЯ ИВАНОВА

 

(Алексей Иванов "Тени тевтонов" М., Рипол-Классик, 2021)

 

#новые_критики #новая_критика #альтерлит #лев_рыжков #иванов #тени_тевтонов #все_отенки_серого #лютый_бред

 

Писатель Алексей Иванов казался мне автором хоть и простым, но перепрыгивающим барьер читательского интереса за счет своих знаний, умения разобраться в преданиях старины и создать из них не арабеску даже, а такую вот резьбу на кости, как в аэропорту Екатеринбурга продается.

 

Что безусловно внушает уважение в Иванове – он self-made-man. Сам себя сделал. Ничей не племянник, в салоны не ходок, абсолютно не столичный житель – он, тем не менее, проклюнулся и заставил о себе говорить. Именно провинциальное происхождение Иванова в контексте литературного процесса – наиболее ценно. Провинциальность – это чистота души и нетронутость корродирующими веяниями. Рыба российской литературы у нас гниет с головы. Но Иванов – это скорее становой хребет этой условной рыбы. До него эта ржа просто не могла никак добраться. Иванов – дядька суровый, закаленный резко континентальным климатом.

 

Так я думал, пока не раскрыл свежайший роман Алексея Иванова «Тени тевтонов». Серо-черная обложка словно предупреждает: «Не трожь меня, чувак! Оно тебе надо?» И надо отметить, что обложка – исключительно честная. Рассмотрите все эти оттенки серого. Это не художник виноват – просто так оно в книге и будет.

***

 

В романе – две линии. Одна – 1945 года, вторая – средневековая.

 

Сначала мы оказываемся в городе Пиллау (ныне Балтийск, база Балтийского флота), в который только что вошла советская армия. Поляк, бывший профессор Вицент Клеховский трется на разбомбленных развалинах. Ему, скажем сразу, надо избавиться от старинного средневекового проклятия, которое тяготеет над его семьей, для чего предстоит найти старинный меч Лигуэт – святыню Тевтонского ордена. И вот весной 1945 года, когда вокруг неразбериха – самое время справиться с миссией. Клиховский вдруг случайно встречает знакомого литовского профессора, которого к местам недавних боев отправила Литовская Академия наук, искать в библиотеке Ордена старинные книги. Курирует экспедицию СМЕРШ в лице капитана Евгении Луданной. Поляк с сомнительной биографией, родовым проклятием и фальшивым паспортом без труда примыкает к опекаемой контрразведкой экспедиции.

 

Между тем, бои отгремели совсем недавно – не все успели разминировать.

«На каменных полах – мусор и трупы. После штурма русские похоронные команды собирали в Лохштедте только своих, а немцев не трогали. Мертвецы растянулись среди истоптанных книг, обломков кирпича и штукатурки, касок, россыпей гильз и размотанных бурых бинтов, патронных цинков, пустых автоматных магазинов и катушек от полевых радиостанций. По телам и по книгам шустро бегали крысы».

 

Не знаю, друзья. Это похоже на какую-то ерунду. Своих убираем, а чужие – пусть валяются? А как же санитарно-эпидемиологическая обстановка? Да и Гитлер уже с концом своим в бункере встретился. А мертвецы, получается, пусть «растягиваются» дальше? Впрочем, не исключено, что какие-то воины рейха еще прячутся в катакомбах, но туда никто не решается заходить. Кроме отважных литовских филологов.

 

Я не поленился, погуглил. Интересно, что в 1945 году в Академии наук Литовской ССР не было даже председателя. До 1944 года ею руководил классик Винцас Миколайтис-Путинас (да и тот был и.о.), а потом, в 1946, почти на 40 лет, воцарился Юозас Матулис. Можно догадываться, что в описываемый Ивановым период Литовской Академии не существовало.  

 

Узнаем мы и о нравах СМЕРШа. В свое время Иан Флеминг в романе «Из России с любовью» столкнул Джеймса Бонда с этим сообществом жутких убийц, основной представительницей которого стала коварная, соблазнительная и порочная Роза Клебб. Лет через двадцать Владимир Богомолов в книге «Момент истины» показал нам совсем другой СМЕРШ – сообщество жестких профессионалов, знающих, что шпионы палятся в деталях и на эти детали внимание обращающих. Логично было бы ожидать от Иванова второй, богомоловской, интерпретации. Но, увы, получается, как у Флеминга, в его, по словам советского журналиста-международника Евгения Коршунова, «дикой до глупости» книге. Даже более дико. И более глупо. У Флеминга хотя бы была эстетика шпионажа. Но контрразведчики в исполнении Иванова – это пэтэушные гопники в общаге.

 

В проливе между Пиллау и косой находят разбившийся фашистский гидроплан. Луданной и литуанистам приходит в голову, что это вернулся гауляйтер Кох, сбежавший несколькими неделями раньше на ледоколе. С этой идеей смершевка вовсе не бежит к командованию, а решает обезвредить гауляйтера силами самоё себя и филологов. Ею движет желание поднять свой авторитет в организации, каковым она среди сослуживцев не пользуется. Хотя, как говорит Иванов чуть далее – она бывала в боях, принимала командование разбитым подразделением под Оршей, заманивала фашистов в ловушку под Шяуляем. Более того, она сделала кое-что более невероятное – перебралась из финотдела в оперативницы. Но у девушки проблема – ее достает майор Перебатов, в отношении которого она допустила ошибку, а именно легла с ним в койку. Теперь этот Перебатов хочет уйти со службы, но не просто уйти, а забрать капитана Луданную с собой. Хотя сам понимает, что «для нее он был только жеребцом, и даже не племенным». Такой вот СМЕРШ у нас, оказывается, был в 1945 году – игрушечный. Хотят сотрудники при погонах уйти, да еще барышню красивую с собой прихватить – да, пожалуйста. Примерно так же просто, как менеджеру из офиса «по собственному» написать. А Луданная с ним не хочет. И тогда Перебатов начинает распускать о сослуживице слухи – мол, Луданная ничего из себя не представляет.

 

Почему-то мне кажется, что в настоящем, серьезном, богомоловском СМЕРШе, такого бойца-сплетника давно бы схватили за тестикулы, и раскрутив, вышвырнули бы – не на вольные хлеба, а в какое-нибудь, огороженное колючей проволокой пространство. Да и с самой Луданной неувязочка. Если она прошла через все те бои о которых пишет Иванов, если вырвалась из финотдела, унять сплетника-дезертира для нее не составит труда. Напрашивается вывод: биография составлена от балды, не стыкуется она с образом действий героини.

 

Капитана СМЕРШ Луданную терзает – нет, не кровожадность. Нимфомания. Первым же делом она соблазняет свидетеля – сержанта Нечаева. Стоит им уединиться, как она наседает на солдатика: а давай прямо здесь? Двадцать минут у нас есть! Она – на секундочку, офицер контрразведки – приглашает солдатика к себе, где пытается соблазнить хвойной водкой и «ленд-лизовскими сардинами». Но вдруг приходит Перебатов, видит солдатика, бухло, сардины. Все понимает. Происходит угрюмая сцена, достойная Малахова – перепалка без рукоприкладства. Посрамленный Перебатов удаляется, а солдатик вскоре находит себе немецкую девушку, которая прикидывается мальчиком, и понимает, что хочет иметь амурные дела с ней, а не со старухой-капитаншей. В общем, удивительно, как такие клоуны кого-то там победили, на кого-то страх нагоняли. Бухать, трахаться – вот и все, что волнует сотрудников СМЕРША в пространстве романа Иванова. Ну, и чуть-чуть ловить Коха.

 

Вообще, моральный облик красноармейцев, особенно их командования, оставляет, по Иванову, желать лучшего. Вот вам, например, ночной пейзаж Пиллау:

 

«Станция жила бурной ночной жизнью: дымили паровозы, лязгали буфера, бригады из военнопленных таскали ящики. Пиллау был забит имуществом, брошенным немцами при эвакуации. Уступая город под базу Балтфлота, армейское командование торопилось вывезти как можно больше трофеев».

 

То есть, такое вот мародерство в захваченном городе. Вообще, советских сюда никто не звал. Немцы жили себе здесь, мирно пили себе баварское, танцевали на балах. Но вот – враг у ворот. И любители пива, вместе с мастерами бальных танцев записываются в ополчение.

 

«Одетые в гражданское, вооруженные как попало, ополченцы дрались не хуже солдат. А Красной армии фольксштурм показался оскорблением: это же наша война – отечественная, а не у немцев! Мы освободители, а не захватчики, почему же против нас народ? Политруки объясняли: фашисты оболванили трудовую Германию и силком гонят рабочих и крестьян на фронт. Но это было не совсем верно. Многие немцы записывались в ополчение добровольно. Они защищали свою родину. Свою чёртову злобную, преступную родину».

 

В промежутках между боями захватчики успевают еще и пограбить, как без этого?

«Бывало, что солдаты захватывали хорошие трофеи – винные подвалы или кладовые с колбасами и сырами. Долгом чести считалось послать презент соседям-артиллеристам или танкистам поблизости. Но никогда не отправляли подарков морякам, даже если была такая возможность».

Воюют с немцами жестоко, не дают пощады.

«…немцы выбрасывали белый флаг и выползали из своего укрытия с поднятыми руками. Таких не щадили. Кончали даже под белым флагом. А бывало и хуже. Когда мимо гнали толпы военнопленных, бойцы отталкивали конвоиров и вытаскивали людей в «каиновой форме» - власовцев. Их расстреливали тут же у всех на виду».

 

Поляк Клеховский говорит: «Просто вы, русские, влезли не туда, где ваша история». Красная армия в «Тенях тевтонов» - это некое хаотичное стадо мародеров, карателей, неумех, закидавших несчастную Пруссию трупами. И, конечно же, насильников! Вторая (после мессалины Луданной) женщина в романе – это немецкая девушка Хельга:

«Судя по неровным прядям, она сама обкорнала себе волосы, чтобы в комбинезоне походить на мальчика – боялась насилия русских солдат».

 

Что тут можно сказать? Ей еще повезло, что не вошли американские, тогда и такой маскарад бы не спас. Вообще, за женские образы в романе мне, как читателю, было как-то неловко. Всего женщин в тексте – 2,5. Что это за 0,5 женщины – не скажу, будет спойлер. Но все эти дамы – потрясающе неинтересны. Какая-то потрясающая скудость, как в унылой общаге.

 

Но вернемся к описанию исторических событий. Может, мне показалось, но про немцев Иванов пишет более душевно. Во всяком случае, они – не такие исчадия, как «ввалившиеся» русские. Во всяком случае, между людьми немецкой национальности по тексту романа возникает что-то вроде любви, а не общажной случки. Вот, например, история девушки-трансвестита Хельги. У нее был жених, которого звали Зигги (привет, Дэвид Боуи!). Он познакомился с Хельгой на балу.

 

«Все девушки были прекрасны, а все юноши – как морские боги. И глаза у Зигги Киперта оказались цветом подобны Атлантике», пишет маэстро Иванов. «Еще все было хорошо: война остановилась на границе, и Зигги мечтал о рейсах к побережью Флориды или устью Ориноко. Они (побережье с устьем, надо думать. – Л.Р.) целовались под фонарем, как в песне «Лили Марлен».

 

Убогая идиллическая сусальность образцового немецкого бытия напоминает повесть «Верные друзья» коллеги Иванова – Евгения Водолазкина. Любовь, порушенная войной. Хорошие люди, вышедшие с оружием на прогулку.

 

Зигги идет защищать фатерлянд. С немцами все как-то странно. Они тоже – понятно, не агнцы, но все их злодеяния по тексту – какие-то вымышленные. Например, в начале 1945 в восточной Пруссии решают уничтожить еврейских женщин. Хотя откуда бы им там остаться, за двенадцать-то лет нацизма? Но, тем не менее, несчастных гонят в штольни.

 

«Там, в штольнях, был ад: обреченные женщины взбирались на груду трупов – чтобы потом солдатам не надо было затаскивать туда их тела, поворачивались, и солдаты стреляли им в лицо».

 

Безусловно, изуверство. Но граничащее с графоманским бредом, уж извините. Расстреливают почему-то моряки, не СС.

 

Отдельно «прекрасны» драки. Они есть. И вот одна из них. Бьется как раз «танцор» Зигги с красноармейцем Нечаевым. Советский солдат только что (не смейтесь) из ресторана, сытно пообедал и решил «погонять дурака» с немкой. А там ее жених, устраивает истерику: «Пойдем со мной, в катакомбы!» Пистолетом размахивает. И начинается.

 

«Володя кинулся на моряка, целясь поймать ножками стула в захват его руку с пистолетом. Моряк не ожидал атаки. Парабеллум со стуком (гоп со смыком. – Л.Р.) отлетел в сторону. Володя и моряк с грохотом (а еще цыганочка с выходом. – Л.Р.) повалились на пол. Моряк был меньше ростом, увёртливее, да и стул мешал, поэтому Володя пропустил мощный удар в живот».

А учитывая, что боец только что из ресторана, рискну предположить, что в после удара в живот ему стал мешать стул другого рода и с другой стороны.

 

***

 

Есть еще и средневековая линия. Тут мы видим Тевтонский орден на закате могущества. Уже был разгром при Грюнвальде. А сейчас поляки осаждают столицу Ордена – Мариенбург. Защищают наемники – из числа разгромленных четверть века назад чешских гуситов. Солдаты удачи в какой-то момент понимают, что им не заплатят, и сами, вместо врага, начинают штурмовать замок. Собственно, здесь у нас имеет место единственно более-менее интересная батальная сцена. Но ощущение дежа-вю не покидает и здесь. Где-то я это уже читал. Ах, ну да! В трилогии автора «Ведьмака» Анджея Сапковского «Божьи воины». Тоже гуситы, и примерно тем же образом бьются – ну надо же! – тоже таки с рыцарями.

 

Но это исторический фон. А канва такова, что предок польского профессора Клеховского Каетан тоже ищет меч Лигуэт.

 

Иванов – не Дэн Браун. И легендирование артефакта дается ему очень спотыкливо, не захватывающе. Так и вижу творческие мучения. «Так! – думает писатель. – Чем знаменита эта хреновина? А пусть ей голову Иоанну Предтече отрубят! И пусть он еще рубит все вообще! Даже камень! И тому, кто рубил, пусть ничего не будет!» Но тут автор и сам запутался, чтобы это значило. Оставил зарубку – должно быть третье свойство. И страниц через сто придумал: «Это, короче, такой зомбирующий меч. Все, кого им проткнут, становятся зомби-берсерками и бьются за того, кто их убил!» За этой архаичной вундервафлей идет охота в прошлом давнем и в относительно недавнем.

 

Историческая часть – это топорное фэнтези. Нелогичное, путаное, с роялями в кустах и спецэффектами. Мертвецы поднимаются из гробов, как чертики из шкатулок. Демоны похищают рыцарей. Вот сцапали рыцаря когти острые, понесли по воздуху в ночи тревожной, но тут:

 

«… на выпуклости пресвитерия стояла огромная статуя Девы Марии. Библейские очи Девы зажглись багровым и гневным огнем. Двойная молния полыхнула в инфернальной тьме и хлестнула по демону, словно кнутом по бешеной собаке. В беззвучии зимних небес раздался треск и взвился вопль: запорхали тлеющие перья. Обожжённый демон метнулся куда-то назад и от боли разжал когти».

 

Тут прекрасно всё. И лазер в глазах Богородицы, и порхание тлеющих перьев, и метание «куда-то назад». То есть, не просто назад, а каким-то особым образом. Что-то дает это «куда-то» Иванову, как великому, должно быть, стилисту. Еще великий стилист, как мы видим в этом эпизоде, не очень различает падежи (или сэкономил на редакторе). Иначе не писал бы «хлестнула, словно кнутом», когда правильно «словно кнут».

 

Я в своей жизни читал очень много чуши. Так вот, ахинея из-под порхающего пера Иванова получилась настолько бредовой, что можно было бы подумать, что это вообще писал мальчуган, автор бояр-аниме какого-нибудь. Притом, не самый выдающийся в своей области. Ну, такое вот впечатление. Такой вот «интеллектуальный бестселлер» нашим читателям.

 

Но самая вишенка на торте в том, что в средневековой части у Иванова вдруг случается любовь между двумя мужиками. Я даже подпрыгнул, признаться, от неожиданности. От кого столичного я бы такое мог ожидать, но не от сурового уральского мужика. О нет!

 

«Рето не мог забыть поцелуя, которым одарил его Сигельд, когда погибал Средний замок. В том порыве, несомненно, приоткрылось нечто большее, чем простая благодарность. И однажды вечером, прощаясь после долгой работы над рукописями, Рето вернул Сигельду то, что получил от него в арматориуме.

 

С тех пор в их келье было тепло, хотя декабрь не обратился в июль. Рето иногда гладил друга по волнистым волосам, в которых горели искры от свечи, и чувствовал, что душа итальянца доверчиво предаётся его душе, будто ищет убежища. Ничего иного не случалось, но уста Сигельда безмолвно тяжелели».

 

Тут можно диагностировать два момента. Первый – «Тени тевтонов» писались, безусловно, на экспорт. На Западе, похоже, российскому писателю без такого вот уже не светит ни перевестись, ни издаться. Вот и порхают перьями мэтры. Но это что, скоро про востребованных трансгендеров начнут писать наши прозаики №1. Вот где пойдет потеха.

 

И второй момент – Иванов абсолютно гетеросексуален. Только плюясь от отвращения, только стиснув зубы, можно было совершенно дубовым языком изложить любовную лирику, подобную процитированной. «Раз надо, значит, напишу!» - думал этот суровый уральский мужик. И написал. Вымучил. Дух перевел. Отплевался. Дальше погнал.

***

 

Бывают книги легкие. Пусть даже полная чушь, но чувствуешь – вдохновенно писалась, на подъеме. И читать легко и светло.

 

В «Тенях тевтонов» сквозит отвращение автора к собственному тексту. Читаешь, как валуны ворочаешь. Тут и синтаксические огрехи, и стилистика с абсолютно графоманскими красивостями и присюсюскиваниями.

Впечатление халтуры – но не быстрой, не «написал и забыл», а труда тяжелого, изматывающего, ненавистного самому автору.