«ЧЕЛОВЕК С ОСОБО ТЯЖКИМИ АМБИЦИЯМИ»

#новые_критики #новая_критика #альтерлит #морозов #рубанов #автофикшн

 

В тринадцать с половиной лет я твердо решил, что стану писателем-фантастом и превзойду мастерством любимых мною авторов – братьев Стругацких

А. Рубанов

 

Стругацкие, конечно, не бог весть какой уровень. Но, мечты сбываются. Стал и фантастом и нефантастом, не только писателем, но и сценаристом.

Обычно об этом всегда говорят в позитивной тональности: молодец, что мечтал, здорово, что добился. Сказал - сделал. А каково остальным, после сбычи мечт? Обычно о таких вещах не задумываются.

 

Но не будем сгущать краски.

Рубанов, действительно, похож на писателя. Хотя бы потому, что у него есть на этом поприще достижения. Разговор не о премиях и наградах. Теперь у каждого в стране найдется стопка грамот, куча кубков или берестяная медалька какая. Даже я лауреат чего-то там и кого-то там. Речь о настоящем, о чем-то, действительно, имеющем отношение к литературе.

 

Хотя вряд ли стоит употреблять слово «достижение» во множественном числе. Все-таки оно у Рубанова одно. Он - мастер фразы. Умелец рубить слова. Получаться у него стало с первой же опубликованной книжки. Далее - необъятная словесная поленница, все полешки одно к одному. Можно похвалить – конвейерное производство слов, стабильное качество. Но следует и поругать: какую книгу ни открой – все на одной ноте, словно песни AC/DC. Примечательно: романы от рассказов практически не отличаются. А ведь по логике разный размер должен предполагать разную ритмику.

Но не будем долго останавливаться на форме, перейдем к содержанию.

 

Автофикция

 

Очень популярный стал ныне жанр «автофикшн». Автофикшн – такой способ написания книг, когда героем становишься ты сам. Персональная доска почета. Берешь себя и творишь из своей жизни легенду. Полное закупоривание в собственной реальности. Фиктивный автор создает фиктивного персонажа, фиктивный персонаж превращает автора в героя для окружающих. Автофикция. Это больше чем самоудовлетворение, чем литературный гермафродитизм. 

 

Вот и здесь Рубановых двое. Один гуляет по книжным страницам, развлекая читателя собственными похождениями. Типичный озорной гуляка, «в душе такой же нежный», балагур,  забияка с большим сердцем – «рыжий, честный, влюбленный», отечественный Холден Колфилд. Другой, Рубанов-автор – его тень, дух будущего Рождества, ведет повествование, сопровождает происходящее в книге житейским конферансом. Его я представляю себе примерно так -  любимый  сосед по подъезду, дядя Андрей: майка-алкоголичка, спортивные штаны с лампасами, с утра разминка - пробежка, в обед написание мемуарного романа, на ужин – игра, стучит с мужиками за столом в домино. Дядя Андрей был сыном Совдепии, спортсменом, потом спекулянтом (ничего обидного, просто общее наименование бизнесменов в девяностые), потом зэком, алкоголиком, а теперь стал уважаемым писателем и проклинаемым сценаристом. Ого-го-го, какой жизненный опыт!

 

Вот он им и делится с подрастающим и уже подросшим поколением. Больше десятка книг, и все о себе. «Привет Я, это Я опять!». Хваленый Кнаусгор с его шеститомным трудом под подозрительным заглавием «Моя борьба» даже рядом не стоял с дядей Андреем. Впрочем, так называемые критики об этом и не подозревают.

 

Общая рамка бессмертной саги о себе была задана первой книжкой  «Сажайте, и вырастет». Роман (?), по сути, мало чем отличался от перестроечной книжки Леонида Габышева, которую поминают ныне на каждом углу. «Сажайте, и вырастет» - «Одлян, или Воздух свободы» для менеджеров среднего звена. Конечно, с содержанием у Рубанова побогаче. Все-таки герой в тюрьме гость, а не ответственный квартиросъемщик. Немного о детстве предпоследнего советского поколения, очерки школьной нежности и рыночного воспитания чувств, крах Совдепии, бизнес начала девяностых, и ощущение двойной потерянности после выхода на свободу с чистой совестью в начале нулевых.

 

Далее развернутое эпическое повествование о борьбе с собственными демонами и нечистью капиталистической эволюции только обрастало ненужными в общем-то подробностями. Дополнялось новыми реалиями эпохи («Йод»), философско-метафорической иллюстрацией тезиса «времена-они-меняются» («Великая мечта»). Канонический текст, как в латиноамериканском сериале, был обогащен рассказом о родителях, друзьях, коллегах по бизнесу и прочих лицах, попавших в поле зрения (это все пошло в полном издании литературных обрезков, я о трех сборниках рассказов). Казалось бы «Йод», повествующий о прощании с бизнес-карьерой должен был поставить окончательную точку…

 

Но нет. Автор решил подбавить чуток фикции и убавить «авто». Так мы принялись читать снова да ладом историю о трагедии капиталиста-пионера на примере Сережи Знаева. Как это у нас обычно случается, самый скучный, невнятный и необязательный ни с точки зрения написания, ни с точки зрения чтения роман «Патриот» был отмечен премией «Ясная Поляна». Чем хуже, тем премиальнее. Но это не вина автора. Дают – бери.

 

Автобиографизм не отпустил даже тогда, когда Рубанов перебрался на изрядно оскудевшую ниву отечественной фантастики, стараясь все-таки обскакать Стругацких. Впрочем, фантастом его можно назвать условно. «Хлорофилия», «Живая земля» - скорее поучительные истории нам сегодняшним, художественная публицистика о том, как мы все зажрались (почему мы, когда речь идет о Москве?) и что с нами после этого стало. Однако о содержании рубановской дидактики есть смысл поговорить чуть позже. Пока же стоит заметить: несмотря на то, что здесь нет тюрьмы и бизнес-страданий, перед нами все та же структура, все тот же антураж девяностых и нулевых, по-эзоповски перенесенный в будущее.

 

«Боги богов» и вовсе представляют собой межгалактические похождения Андрея Рубанова и несколько утяжеленной, в духе дет- и блэк-метала, фигуры Славы КПСС (это не худосочный рэпер, а персонаж «реалистических» романов, душевный бандит, который дорвавшись здесь до развращающей его абсолютной власти развращается абсолютно).

Предпоследняя книга про Финиста – апофеоз самолюбования. Здесь Андрей Рубанов (герой и автор, мы уже указали выше, что их двое – солярный и лунный) представлен аж в трех ипостасях: глумила, воин, вор, который, само собой, становится писателем.

 

«Люби себя» - неплохой завет. Но дядя Андрей следует как-то ему излишне прямо. Да и стоит ли  столь назойливо оповещать о своей страсти окружающих?

 

Кстати, о заветах. Надо бы поговорить о них подробнее. Книги Рубанова не только рассказ о себе, но и настоящий коучинг жизни. Аудитория, естественно, мужская.

 

Мужикам от мужика

 

Рубанов – мужик и, стало быть, пишет для мужиков. Его книги не какой-то там боллитровский унисекс. Они впитали запах улиц, тюрьмы, конкуренции, соперничества. Это энциклопедия жизни настоящего самца, который знает, что от него в жизни требуется несколько базовых вещей: накормить бабу, чтоб та от него не улетела (кроме закинутой в брюхо жратвы в ней, выходит, нет никакого другого содержания),  нагнуть всех, пока они не успели нагнуть тебя. Впрочем, он ленив, и лень сообщает его образу романтический и гуманный характер.

 

В принципе, в этом не было бы ничего такого, если бы подобное не повторялось с бодрой монотонностью из книги в книгу. Можно, конечно, стерпеть неугомонный мужской дух с шилом в заднице и стремлением давать советы, о которых не просили, разок-другой. Но читать бесконечные самоповторы становится утомительно.

 

Другого героя, кроме крепкого мужика Рубанов не знает. Интеллигент в шляпе, аристократ духа или мягкотелое облако в штанах – таких персонажей в его Вселенной не существует. Нет практически детей и стариков (чем не повод для психоаналитики? боязнь времени, боязнь смерти?). Впрочем, вру, интеллигент в шляпе в «Хлорофилии» все же появляется, дабы прихвастнуть собственной хитростью и непобедимостью, после чего благополучно погибнуть на следующий день.

 

Общее ощущение от книг Рубанова: открыв любую из них, попадаешь либо в тюрьму, либо в казарму, либо в воровскую шайку. Спору нет, крепкий мужик Рубанова симпатичнее вечно пьяного прилепинского пацана, которому теперь впору посещать вечера «для тех, кому за сорок». Рубановский мужик в меру честен, смекалист, в какой-то степени благороден и по-настоящему деловит. Но его дубовость, непробиваемая квадратность и тупоголовая самоуверенность заставляют затосковать по главному и самому привлекательному в мужчине - уму.

 

Ума в книгах Рубанова мало (у него и стиль без мысли, оттого и кажется прочным и твердым, мысль – почти всегда неуверенность, некая аморфность, поскольку связана с нащупыванием). Вместо ума - практическая сметка, воплощенная в эффективную жизненную и политическую (читай подробнее «Боги богов») философию. В каких-то аспектах она симпатична. Но напитываясь ей, начинаешь тосковать по сложности, теоретической витиеватости. Жизненная простота советов начинает выглядеть хуже воровства. Слишком уж нехитрая онтология скрывается за рубановским мужицким мировоззрением. Кстати, именно это и ведет его героев к краху. И здесь не место для сентенций в духе Василия Белова – цивилизация сожрала мужика. Она, судим исключительно по книгам Рубанова, пожирает блох и паразитов, отживший материал. Да, юркому мужичку нет цены на улице. Но общество - не улица, и уличную психологию «бей, а не беги» не надо выдавать за позитивную социальную программу.

 

Однако Рубанов прочно держится за лозунг «мужчина должен быть свиреп, вонюч и волосат»:

 

«Я человек, я хищник из хищников» («Хлорофилия»)

 

«Мужчина же по своей природе аморален, он убийца и насильник» («Великая мечта»)

 

«Я – мужчина. Мужчины всегда травят себя всяким дерьмом. Они без этого не могут» («Хлорофилия»)

 

Естественно, такой мужчина должен быть пещерным джентльменом. Отсюда раскланивания в сторону слабого и почти незаметного в книгах Рубанова женского пола:

 

«Безусловно, разрушителем любви, семьи и самой цели брачного союза выступает в конечном счете мужчина. В силу того, что он - разрушитель по своей природе. И тот, кто не понимает этой простой мысли, - не мужчина вообще» («Сажайте, и вырастет»)

 

Сперва думаешь: получается, правы феминистки, без мужика-то лучше. Вот и Рубанов поддакивает. Давайте дадим ему место в женсовете, как представителю сознающих свою родовую вину меньшинств.

А потом поймешь: да тут упрощение. Разрушать ведь можно и созидая (надо только делать все как попало, неравномерно, наперекос – и все затрещит по швам).

 

С другой стороны – манихейщина, и опять же  принижение женского достоинства: она настолько никакая, что и разрушить ничего не может. То есть за повинной головой вновь триумфальный крик самца, бьющего себя в грудь. Тотальное доминирование: право на разрушение закреплено только за мужчиной.

А дальше и вовсе находятся подтверждающие свидетельства.

 

«Мужчин часто тянет в прошлое. В те благословенные незамысловатые времена, когда можно было молча взять дуру за волосы и тряхнуть пару раз» («Хлорофилия»)

 

Засилье мужского доведено до предела в «Финисте»: сказка о красной девице заслонена историями добрых молодцев, а трио, бедных пенсионерок, бабок-ежок отправлено в утиль. Мужик, мужик всем помогает, а не какие-то там ветеранки ведовского труда!

 

Душа России

 

Какой большой писатель не думал о России, Родине, стало быть?

Рубанов не отстает от классиков, и, хотя утверждает, что социальными вопросами не интересуется, все же нет-нет, да берется порассуждать о характере русского народа, с тревогой вглядываясь… Куда же он вглядывается?

Вопрос не праздный, потому что его горестные сентенции конца нулевых – страна зажралась, народ скурвился, не имеют позитивной направленности.

Откуда ей взяться? Рубанов запел о замерших временах ранее Юзефовича или Водолазкина.

 

«Эпоха она всегда одна и та же» («Великая мечта»)

 

«Нет никакой новой жизни, жизнь всегда одна и та же» («Йод»)

 

«Наша жизнь, как я всерьез предполагаю, вращается и крутится без малейшего нашего участия, сама собой. Мы же, наивно предполагая, что можем что-то изменить в реальности – не более чем статисты» («Великая мечта»)

 

Из этой констатации вечного застоя неоткуда взяться высокой романтической философии, озвученной в «Хлорофилии»  - «нельзя «просто жить».

 

Мы конченая нация. («Хлорофилия»)

 

Ну и что? А разве не всегда так было? «Жизнь всегда одна и та же». Сколько раз все просирали, и все равно: Москва – вечный город.

Исторический пессимизм Рубанова нелогичен.

 

«Однажды народ-богоносец понял, что он давным-давно доказал и себе, и человечеству свою уникальную силу; пора отдохнуть. Тогда здесь решили послать человечество к черту, сдать в аренду Сибирь и уйти в отпуск» («Хлорофилия»)

 

Обида на русский народ непонятна:

 

«Я думал у русских сильнейшая генетика. Я верил в мой народ. Оказалось пяти лет хватило, чтобы понять: мы тоже можем стать мягкотелыми. Мы тоже можем выродиться» («Йод»)

 

Ведь национальная философия у Рубанова выдержана в таких же тонах постоянства и фатализма:

 

«Русский человек, внутренне богатый, одновременно ощущает себя абсолютно незащищенным. Он не верит в закон и никогда не поверит. Никакой закон не сумеет защитить от этой черной, дико свистящей ветрами бездны, – там за околицей» («Йод»)

 

«Русские мужчины быстро устали от капитализма, они его не приняли. Если нет возможности погибнуть на большой войне, русский мужчина убивает себя водкой» («Йод»)

 

«Русский бизнес от природы ублюдочен, весь перекошен, на один бок заваливается» («Йод»)

 

«Русского трудно заставить работать. Еще труднее убедить его обогащаться. Он уже изначально богат. У него есть главное – пространство. Место для жизни. Места неприлично много» («Йод»)

 

Работать русским нет смысла. К капитализму они неспособны. Достатка им не надо. На что им еще претендовать? Только на смерть.

Слушайте, это русофобия почти получается. Готовый клиент для «Новой газеты», «Ежа» (Господа, «Еж» еще выходит?)

 

Русский – это человек ни на что не годный, не готовый к будущему, не вписывающийся в настоящее, ничего не хотящий и никуда не стремящийся, лоботряс.

 

Либеральный мегахит о вечно рабском в русской душе переплетается у Рубанова с глубокой философской традицией «вечно-бабьего». Единственное что у нас сохранилось – женский генофонд. Предмет нашей гордости – исполнительные ко всему и на все готовые русские рабыни, наш бренд, наши «Наташи».

 

Русского Рубанова приравнивает к дворняге. Ну, да, появилось в наших людях некое щенячье, заискивающее выражение лица, какого не было. Но беспородность, безродность, верность дворовой этике, нулевая степень национальной самоидентификации – вряд ли это по-настоящему о русском народе, это скорее о народе-дворняжке, в который мы превратились и которым не были.

 

Рубанов путает русское и дворовое. Дядя Андрей, любитель канала «Рен-ТВ» и книжек о тайнах Галактики, что с него взять? Поэтому в «Финисте» вполне логично нет русского. Вместо национальной сказки – опять отвлеченный гуманистический идеал, вера в человека, в ребят с нашего двора, в матереющего мужика.

 

Не  слишком ли абстрактно? Но Рубанов вообще не мыслит социальным масштабом, хотя разгуливает на этой территории. Его книги полны житейских советов для всех и ни для кого.

 

Да, он поварился в народной гуще, напитался жизнью. Но народ так и остался для него  сословной категорией, Платошей Каратаевым. Поэтому все его рассуждения скорее о «дорогих россиянах», чем о русских. Проза его национально индифферентна в той же степени, как проза Сенчина или Иванова-Географического. Рубановский «Финист», который по накатанному встраивается читателями в традицию – нарочито дорусский. Он о временах, когда русского духа в отличие от оригинальной сказки, нет, да и вряд ли будет.

 

Поверить в человека. Но в какого? Рубановский человек слишком узок.

Мужик не зря стоит в центре рубановских текстов. Чем не живое свидетельство того, что Рубанов вполне вписывается в категорию прозы гендерно-ориентированной.

Есть феминистская литература, а есть маскулинная. Но причем здесь нация? Нацию Рубанов меняет на гендер. Но нация должна охватывать всех. Не могут только мужчины или женщины составлять нацию.

 

Есть и другой момент. Все персонажи Рубанова – одиночки. У них есть жены, друзья – но это не в счет, они одиночки по духу. А одиночка – это не герой, как мы наивно привыкли полагать. Одиночка - это всегда жертва, дичь. Вот и о самом Рубанове, писателе, который стоит особняком, одиночкой, есть смысл говорить, как о жертве. Мечты сбылись. Но как?

 

«…Я знал, что буду делать легкую и злую сюжетную прозу. Смешную и горькую. Точную и отвязную… Стану самым лучшим. Великим. Неподражаемым. Поставлю на уши всю тысячелетнюю мировую словесность. Моими романами будут зачитываться, над ними станут хохотать и рыдать, их будут экранизировать и цитировать. Мои романы взорвутся, подобно бомбам. Они изменят человечество. Они выведут людей к свету» («Сажайте, и вырастет»)

 

Проза у Рубанова может и легкая. Но сюжетная ли? Все сюжеты растут из одного: «заборзел и вляпался». Лучшим Рубанов не стал. Мировую словесность не поставил ни на уши, ни раком. Его книги не изменили человечество и не вывели его к свету. Нет смысла аргументировать тут от содержания, достаточно сказать, что для последнего их слишком мало читают. Не «Пятьдесят оттенков серого».

 

«Надо делать новую литературу. Острую и точную. Безжалостную и невесомую. Солнечную и яростную. Читателя не стоит жалеть – его надо бить по голове. Хорошая книга – это всегда пощечина» («Великая мечта»)

 

Сколько голов ты разбил? Где пощечины?

 

«Когда ты украл, ты сделал плохо двоим, троим, пятерым людям. Можно украсть много и сделать несчастными тысячу человек. Или пять тысяч. Но халтурный сценарий изуродует мозги миллионам» («Йод»)

 

Что ж, про сценарии мы тоже все поняли.