Государь, произведите меня в немцы

 

#новые_критики #новая_критика #альтерлит #ципоркина #ложная_толерантность

Все чаще приходится читать однообразные требования, предъявляемые к исследователю — быть толерантным и интеллигентным. Это так глупо, что даже смешно, причем сразу по двум причинам.

 

Во-первых, для современной публики интеллигент, да еще толерантный, не кто иной как виктим. Тот самый, которому от себя спасенья нет. «Мог долго жить — умрет во цвете лет. А жаль, прекрасный человек — интеллигент!» Соответственно, можно не бояться ответного выпада, можно делать свое дело, не стесняясь и не опасаясь. Кому придет в голову опасаться виктима, записной жертвы? Ну и во-вторых, исследование интеллигентным не бывает, а уж толерантным — тем более. Интеллигентным и толерантным может быть выступление дипломата, пресс-секретаря, общественного деятеля, медийной фигуры. В то время как культурология или, скажем, социопсихология — наука. И пусть нас в этом давно разубеждают, критика тоже наука.

 

Но стоит кому-то, кто еще помнит сей факт, заметить, что автор спекулирует своей национальной принадлежностью (что бывает отнюдь не редко), непременно найдутся протестующие и возмущенные. И протестуют-то они не против инвектив, а против вполне официального названия пресловутых национальностей. Как будто это какое-то неприличное слово, за употреблением которого должны последовать репрессии. Дорогие мои, а вам не кажется, что именно этот подход и есть проявление скрытого, но оттого не менее заметного национализма?

 

Все, думаю, помнят адский шум, поднятый в Рунете (даже в СМИ донеслось) по поводу высказывания Захара Прилепина о «пятидесяти евреях в жюри Большой книги». В случившемся казусе больше всего меня повеселило отношение широкой публики (причем не антисемитской ее части, а совсем даже наоборот!) к слову «еврей» словно к диагнозу какой-то болезни, причем болезни довольно унизительной. Как будто у всех людей данной национальности синдром Дауна или синдром счастливой куклы. Мне даже неловко стало за своих соотечественников по маминой линии и обидно за соотечественников по папиной.

 

Что такого криминального в том, чтобы заметить национальность человека, который демонстрирует свою национальность НАМЕРЕННО? В кипе ходит, пишет книги о еврействе или называет романы «Я — чеченец», устраивает дни своей родной культуры для читателей… Если он считает это поводом для гордости, почему мы должны считать иначе?

 

С годами крепнет чувство, что счастливую куклу современная литература в первую очередь хочет сделать из критика. И уже изрядно продвинулась в этом направлении.

 

Время от времени из литераторских масс и масс сочувствующих литераторам (где также имеются свои литераторы) доносятся требования не касаться личности автора. В частности, его пятой графы. Но позвольте, каким образом можно игнорировать этот момент, когда автор пишет в жанре автофикшн и «по пятой графе идет»? Сколько книг пишется с этническим контекстом — и неважно каким: татарским, армянским, дагестанским, азербайджанским, еврейским… По большей части, надо признать,книги получаются слабые, неинтересные, серые. Всё-то в них описываются дастарханы да туи, курпадузоны да бадекены. А если всё вышеперечисленное взять, да и перенести на русскую почву, то читать в эдаком романе будет нечего. Нет экзотики — нет и книги.

 

Невооруженным глазом видно: у премиального процесса имеется квота на «нацлитературу». Время от времени на пустом месте (как правило, прямо посреди премиального процесса) расцветает некий автор, который «сам выходец из», вот и описывает в романах дастарханы — да так, чтобы «вам, русским» было понятно; попутно рассказывает, как он в детстве вообще не знал по-русски, а теперь вот, изучил, еще и получше местных, критика его хвалит… Словом, новый Гоголь родился. Только азиатский. Или израильский.

 

Я совсем не против того, чтобы меня просветили в этнографическом плане. Однако романы «с пятой графой» предлагаются не как этнографические, а как этически-философские (или что-то в этом роде). А что мы видим, исключив пресловутый национальный контекст и перенеся действие какого-нибудь романа вроде медведевского «Заххока» в российскую глубинку?

 

(Кстати, роман этот, вышедший в 2017-м, сегодня почти забыт, а как нахваливала его Г. Юзефович, как нахваливала! Как всегда, впрочем: «определенно одна из главных книг года, да и вообще один из лучших романов, написанных по-русски за последнее время. Чтение мучительное, захватывающее, волнующее, очень страшное — и при всем том совершенно необходимое».)

 

Итак, перенесем действие из Таджикистака 1990-х в русскую глубинку хоть 90-х, хоть 70-х, и что мы получаем? Приведу цитату все из той же рецензии за авторством Юзефович: «демонический полевой командир Зухуршо Хушкадамов… предпочитает появляться на людях с огромным удавом на плечах, его метод — террор и насилие, его цель — отнять у крестьян и засеять маком их крошечные земельные наделы, а после пустить через ущелье рукав наркотрафика. Ну, а в довершение всего недавно овдовевший Зухуршо положил глаз на белокурую красавицу Зарину».

 

В России ведь тоже могли наехать на глухомань бандюки (а вернее, просто гопота), посеять по огородам коноплю и перепугать местных. Правда, насчет удавов у нас сложнее — да и в той же Азии с удавом на шее не походишь. Во-первых, весят удавы много, от десяти до двадцати семи килограммов, а сытые так и вовсе никаким полевым командирам не по плечу. Зато наш бандит может себе на шею и гадюку повесить. Ядовитую, натюрлих. Она и пострашнее, и полегче, граммов сто пятьдесят. И вот ходит этот властелин наркотической нивы с Нагайной на шее, аки Волдеморт в «Гарри Поттере», кладет глаз на местных белокурых красавиц…

 

Уж не обессудьте, но в просторечии такое зовется «лырка» — от аббревиатуры ЛР, «любовный роман». Типичный задел для «женского» телесериала. Сбитый на взлете эпохальным трудом Гузели Яхиной, написанным на два года раньше. Вернее, переписанным несуразными авторскими словами с «Доктора Живаго». И тоже в этническом стиле.

 

Конечно, не все авторы, которые «сами из», пишут в указанном жанре. Демонически-экзотические мужчины, разгуливающие с удавами, огнестрельным оружием, топорами и срубленными березами на плечах, прекрасные и беззащитные девы, блондинки и брюнетки в препорции и в трудных жизненных обстоятельствах, исправно перемежаются, например, «магическим реализмом», который и не магический, и не реализм. В нем тоже можно использовать восточные мотивы — и именно из соображений раскрашивания серого, неприметного сюжета экзотикой. Каковой сюжет ежели перенести из далекого далека на родимые покосы, он, пожалуй, потеряется на фоне давным-давно написанного и благополучно забытого.

 

Все ведь уже было, от процветающих свиноферм в московском метро до бурной жизни, а вернее, до фейковой смерти героев в интернете под лавиной лайков. Мелкотемье, незнание матчасти, картонность образов и вторичность сюжетов прямо-таки умоляют, чтобы их раскрасили под арабеску. Авось публика засмотрится на извивы-переливы и ничего не поймет.

 

Прием старый, проходной, но действенный. Эдакий золотой ключик, открывающий дверцу в премию — а там уж получишь-не получишь… Зато грамотка на стенку и строчка в портфолио не помешает, молодой-этничный. Опять-таки дружбу народов никто не отменял, пусть уже и небескорыстную. Поэтому писали младоавторы про родные кишлаки-аулы-кибуцы, пишут и писать будут. Ну и пусть их, только бы русский язык выучили, прежде чем объявлять себя авторами национального РУССКОГО бестселлера.

 

Который, повторюсь, и не национальный, и не бестселлер. Так, название одно. Предлагает публике конвейерную масс-культуру, пусть и украшенную «глубоким философским подходом и национальным колоритом», а попросту аттракционами для туристов и образованщины. Пиарщики, причесанные под критиков, предлагают купить эту «тьму египетскую в пузырьках». Подобным произведениям надо бы оставаться в рамках той же «Русской премии», которая, собственно, и создана для авторов, живущих не в России, однако пишущих на русском языке. В меру своих способностей пишущих.

 

Хотя кто и когда удерживался в рамках «Русской премии»? Можно назвать немало имен «внероссийских» писателей, которые, так и не выуча как следует ни русский язык, ни русскую историю, энергично карабкаются именно в нашу литературу. Каковая им чужда, это видно по их страшненьким представлениям о литературно-прекрасном. Что не мешает нам заключать с палестинами автора нечто вроде обменного брака. Практикуется данный вариант союза в первобытных племенах Африки, Меланезии и Амазонии, а также в Дагестане для укрепления имущественно-политических связей. В культуре его аналогом является взаимовыгодный обмен почетными писателями, почетными учеными, почетными культурными явлениями.

 

Вот только почетный — это всегда ненастоящий. Это назначенный. Как почетный житель города, назначенный жителем и уроженцем места, где он не только не родился и не жил, но и не бывал никогда.Отсюда и начинают разгуливать по нашим книжным полкам разные Кошкодамовы, простите, Хушкадамовы по туям с удавами на плечах, косноязычно просвещая читателя про дастарханы и курпадузоны.

 

Однако господа сочувствующие беспокоятся, что писателю неприятно будет упоминаниеего, назначенного в писатели, нерусской национальности. Как будто он ею не гордится (и весьма многословно), а болеет и борется с нею, словно с «тяжким недугом». Оттого и пишет в ностальгическом тонекниги про свою далекую родину (обычно выясняется, что автор как-то ненароком переехал поближе к чужой ему столице России и теперь вовсю страдает на чужбине). Приличный, интеллигентный критик не должен замечать, что автор не только плоховато знает язык, да и русский менталитет демонизирует — даже больше, чем родных своих Заххоков с удавами. Ну и, разумеется, приторговывает русофобией, как делают многие, желающие понравиться… тем, кому это нравится и кто за это платит.

 

Тема торговли программной ненавистью к русским и русскому, сами понимаете, отдельная. И преизрядная. Это своего рода вторая ступень для почетных писателей, здесь же речь о первой ступени — о том, как стать писателем по квоте. Незаметно для критики, которая, разумеется, понятия не имеет, что у нее под носом деется. Потому как неприлично, невежливо замечать и озвучивать очевидное. Хорошие критики так не делают. Они восхищаются простенькой лыркой или подражательным романом, подкрашенным экзотикой, как подкрашивают содой спитой чай. Так ведут себя интеллигентные люди.

 

Но не исследователи, скажу я вам. Не критики. Не аналитики. Не профессионалы. Отказ от целого блока данных ради сомнительной «деликатности» (больше почему-то похожей на подсознательный национализм) — это и непрофессионально, и неумно.