«НАЦБЕСТ-2021»: СВЕТИТ МЕСЯЦ

 

(В. Месяц «Дядя Джо. Роман с Бродским»; М., «Русский Гулливер», 2020)

 

 

#новые_критики новая_критика #альтерлит #кузьменков #вадим_месяц #дядя_джо #аутоэротизм

 

Входящие, оставьте упованья: Бродский здесь – червяк на крючке, никак не больше. Точно ту же роль играли в санаевском «Плинтусе» два народных артиста СССР. Верной дорогой идете, товарищ Месяц.

 

Хотя, думается, были и еще резоны потревожить прах нобелиата. Ну что такое, собственно, Вадим Месяц? Коллежский секретарь от литературы. Средней руки виршеписец – Ах Астахова для образованщины. Вечный челобитчик у парадного подъезда литпремий: вот и «Дядю Джо» пока дальше порога нигде не пустили – ни в «Ясной Поляне», ни в «Большой книге». Не особо удачливый издатель: из всех своих крестников вытащил в бомонд лишь ямбическую Николаенко, да и та «Русский Букер» угробила, – терпение у спонсоров лопнуло. А у кого бы не лопнуло?

 

Жить с таким багажом амбициозному человеку никак невозможно: крыша съедет. Есть, однако, способ повысить свой статус за чужой счет. Классика жанра: а я с Навальным бухал! а я Шнуру дала! а я… а я… а вот вам: за фалды Бродского подержался. Фишка известная: ну что, брат Пушкин? В психологии это называется умным словом «идентификация».

 

Бродский тут далеко не одинок: целая галактика звезд разной величины – Неизвестный, Драгомощенко, Еременко, Курицын, Курехин, Пригов… и кто еще там? А в центре ее светит Месяц, светит ясный.

 

Альтруисты из Большого жюри «Нацбеста» уже умастили номинанта елеем. Агеева: «честный текст». Колобродов: «non fiction novel, то есть дословно “роман без вымысла” или “роман без вранья”». Честь безумцу, который навеет сочинителю сон золотой. Но, коллеги, у меня уже мозоль на языке: учите матчасть. «Дядя Джо» – заросли развесистой клюквы, где не смолкает заливистый художественный свист.

 

Месяц фон Мюнхгаузен начинает… э-э… как бы выразиться помягче? – творчески переосмысливать реальность чуть ли не с первой страницы романа:

 

«Наше <с Ельциным – А.К.> общение началось в 89-м, когда опальный политик выдвинулся в народные депутаты. Его избрания больше всего жаждали на Урале. Ельцин согласился баллотироваться, и народ начал предвыборную агитацию. Противостоял ему мой отец, ученый-физик, академик. Влюбленный в Ельцина народ уделал интеллигента по полной. Очкариков не любят».

 

Вадим Геннадьевич, сделайте милость, вешайте лапшу на уши Николаенко, это у нее с новейшей историей вечные нелады. На выборах 1989 года Ельцин никак не мог конкурировать с академиком Месяцем: первый баллотировался по Московскому национально-территориальному округу № 1, второй – по Свердловскому национально-территориальному округу № 25. Где и проиграл отставному судье Леониду Кудрину. Больше скажу: ЕБН работал у Месяца-старшего паровозом. Все стены были оклеены листовками – фото сладкой парочки и ударный слоган: «Доверяешь Ельцину – голосуй за Месяца!»

 

После того, как В.М. отрихтовал папину биографию сообразно генеральной линии, «Дядю Джо» можно смело посылать… э-э… как бы Роскомнадзор не прогневить? – ладно, пусть будет бродский эвфемизм: в са-амый конец перспективы. Однако подождем: вдруг автор еще позабавит?

 

А он позабавит: не зря же в романе Хлестаков назван единственным положительным героем русской литературы. В.М., под стать своему любимцу, врать не умеет и потому постоянно провирается. Образчик на пробу: в Штатах герой приторговывает папиной сильноточной электроникой. Акулы и воротилы то и дело вручают пареньку чеки в конвертах, однако тому отчего-то даже на кровать денег не хватает: «Мы с гостями спали на кухне и в спальне, завернувшись в газеты». И другие сказки для детей изряднаго возраста. Можно, я не буду рассказывать про письмо Ельцину и ответный телефонный звонок? – хрень ведь полная. А равно и про поездку с Бродским в Южную Каролину, про которую ни Лосев, ни Янгфельдт ни сном ни духом? Для справки: оба биографа употребляли слово «месяц» исключительно в календарном смысле.

 

Вообще, единственный достоверный эпизод, связанный с Бродским, – это насчет хобокенского фестиваля, где на халяву бухали русские концептуалисты, континуалисты и примкнувшие к ним метареалисты. «– <Censored> я буду выступать с этими графоманами? – сказал Иосиф». Здравая мысль вменяемого человека, потому и верится без труда.

 

Кстати, о поэтическом цехе: у В.М. это то ли зоопарк, то ли цирк уродов. Еременко в гости лучше не пускать: «выпивал весь одеколон в доме». Хвостенко носил кожаные штаны, потому что в них можно «поссать в любой момент». Друк и Алейник подрались: «выясняли, чья поэзия лучше». Жданов отоварил Курицына кружкой по тыкве «за настоящую литературу». Пригов «был клоуном по определению».

 

Само собой, Месяц на фоне паралитературного планктона – Каин и Манфред, глыба и матерый человечище. Опять настойчиво рвется к рампе Иван Александрович Хлестаков: в один вечер всё написал, всех изумил! «Я сидел на кухне Майи Никулиной, которая внушала мне, что такое владение словом дается раз в сто лет. Я не таял от сладких речей, но считал, что зарывать талант в уральский глинозем не стоит». Владение словом, ага. Раз в сто лет, как же. Глинозем от суглинка у нас никто не отличает: ни Веллер, ни Идиатуллин. Добро пожаловать в коррекционный класс, уникальный вы наш, остальные уже здесь. Но публика от опусов В.М., ясен пень, поголовно впадает в сладкий ступор: «Тебя нужно перевести на все языки мира».

 

И не только от опусов. На причинном месте у сочинителя пробы ставить негде – и ни одной 585-й, сплошь 750-е. Как минимум. «Я не виновата, что мне так хорошо с тобой. Ты вернешься ко мне?»; «– У меня никогда такого не было, – прошептала Маргарет». От пересказа пубертатных фантазий про юбки, задранные с энтузиазмом, и ляжки, трепещущие в бесконечном вагинальном оргазме, прошу уволить по причине лютой изжоги. Хотя один пассаж, пожалуй, стоит процитировать: «Нас осветили фары въезжающего в переулок такси, и Белопольская спешно натянула брюки. Я продолжал стоять с торчащим “затейником”, глупо улыбаясь». 56-летний мужик, что кокетливо именует свой конец затейником да еще берет слово в жеманные кавычки, лишен даже зачатков вкуса.

 

«Несмотря на авантюрность и даже фантастичность сюжета, роман – автобиографичен», – настаивает издательская аннотация. Аутоэротичен, уточнил бы я. Напишу на досуге Збигневу Лев-Старовичу, пусть дополнит свой «Нетипичный секс» новым клиническим случаем.

 

Но Месяц… простим причуды, разве это сокрытый двигатель его? На самом деле «Дядя Джо» – вовсе не о пьяных стихотворцах, интересных лишь десятку славистов. И не о бабах. И не об Америке. И даже не о Бродском, вопреки названию. В чащобе развесистой клюквы спрятана филькина грамота смысла. Поэзия, изволите видеть, – высший уровень ноосферы: «Стихи сочиняются на небесах, мы только фиксируем их». Тема для оккультного эссе, красная цена которому – полтыщи слов, да кто это читать станет в чистом виде? Разве что восторженные восьмиклассницы предпенсионного возраста. Пришлось сочинить демонического биофизика-нейролога по фамилии Крюгер – всем страшно? Однофамилец Фредди изобрел адскую машину: приемник, способный улавливать даже ненаписанные стихи.

 

Однако идея припорхала к автору никак не из ноосферы. Она, между нами, даже не второй свежести. Сначала на такой расклад намекал Рембо в письме к Изамбару: поэт – не творец, скорее музыкальный инструмент, не он мыслит, «им мыслят». Полвека спустя у Кокто в «Орфее» ретранслятором работала кобыла: «Эта лошадь погружается в мою ночь, подобно пловцу, и приносит мне фразы, худшие из которых великолепнее всех поэм на свете!» Что, Вадим Геннадьевич, опять фокус не удался? Я же говорю: приберегите чудеса для площадки литературного молодняка – что касается культуры, это народ девственный, как раз ваша аудитория. Тем паче, мистические импланты в абсолютно реалистическом тексте выглядят на редкость органично. Как чизбургер с вареньем.

 

Про литературу, кажется, еще не толковали? Про нее буквально в двух словах – для большего поводов нет: не те книга задачи решает, не литературные. Разнообразием фабульных ходов В.М. читателя не балует: Жданов нажрался и подрался, Друк нажрался и подрался, а Еременко просто нажрался в хлам, – и так без малого 79 тысяч слов. Композиция откровенно лоскутная, с пятого на десятое. Стиль балансирует между товарной накладной и сочинением «Как я провел лето»: от назывных предложений к необязательным нарративам и наоборот.

 

Главное даже не в этих безделицах. Роман, утверждал Бахтин, – то, что происходит с героем, а не то, что происходит вокруг него. «Дядю Джо» можно читать с любой страницы. Отсюда и до отбоя будет одно и то же – все тащатся от Дымы и спешат к нему наперегонки: кто с комплиментами, кто с баблом, кто с бухлом, кто с задранным подолом. Дыма тащится сам от себя и снисходительно похлопывает по плечу великих и не очень. Светит Месяц, светит ясный!

 

Ну, и последняя цитата: «Я делаю все быстро и хорошо». Если это хорошо, что такое плохо?