Осиновый лес. Смех 2 Белая шапочка
Лицо мокло.
Не замечая саднящей ссадины на лбу, он так и не понял почему стекло межкомнатной двери оказалось в ярко-алых, быстро темнеющих до бурого, кляксах.
Взгляд загнанной белкой перепрыгивал с этих злополучных бесформенных красных пятен на покрытые сетью старых шрамов сжатые кулаки с давным-давно изуродованными до размера небольших грецких орехов пястно-фаланговыми суставами и, попрыгав там туда-сюда, снова возвращался на дверное стекло. Руки были чистыми и целыми (если, конечно же, слово "целыми" применимо к деформированным частыми травмами костей и суставов, покрытым шрамами от порезов и ожогов, среди которых можно было обнаружить выжженные окурками и раскалёнными гвоздями кресты, кулакам) Пытаясь вытряхнуть из начинающего тяжелеть сознания все эти загадочные факты, он тряхнул головой. То, что оказавшаяся в этот миг на стекле красная капля прилетела с его пропитанной кровью брови, он оставил незамеченным так же, как оставалось незамеченным для него и всё окружающее. Всё, кроме собственных кулаков и разнооттеночных красных клякс на стекле.
И медленно сползающей капли.
"Откуда она взялась? Откуда взялись вообще все эти страшные картинки? Стекло?.. Стекло ли это? Или кто-то (что-то) с той стороны закидывает мне все эти узоры??"
Он хотел просто потрогать пальцем растянувшуюся вертикально каплю, но как-то сама собой в стекло выдвинулась сжатая в кулак ладонь. Выдвинулась глицериново-медленно, плавно погружаясь в стеклянную, начинающую так же медленно наполняться свистяще-булькающей красной водой, прорубь.
Когда щёлкнул открываемый замок входной двери, он, вытянув ноги и прижавшись прямой спиной к стене, сидел на кухонном полу, правой рукой выкладывая из маленьких липких треугольничков битого стекла какие-то фигурки. Кисть левой руки, обернувшись нижним краем окровавленной армейской футболки, покоилась на плато выступающего живота.
"Господи, когда же всё это закончится?" - на тихом выдохе прошептала она, остановившись посреди ведущего на кухню коридора и поставив сумки на пол.
Вешалка. Веник. Совок. Мешок. Ведро. Швабра. Тряпка. Веник. Совок. Тряпка. Веник. Совок. Ведро...
Закончив с уборкой щепок и осколков (всех, кроме тех, что, судя по его увлечённым движениям, были ему очень нужны), присела на табурет, привычным движением руки смахнула с лица непослушную седеющую чёлку и, попытавшись улыбнуться, громко спросила: "Ты сегодня - Кай?"
Он молчал. Перекладывал с места на место окровавленные стекляшки и молчал.
"Что с твоей рукой?"
Реакция последовала не сразу. Как будто бы вопрос был задан из одной галактики в другую и требовалось некоторое время на перелёт.
Минут через пять-шесть, переложив несколько треугольничков, он поднял заплаканное, в красно-бурых разводах, лицо и попытался вытащить руку из-под футболки.
Получилось это не сразу: кровь, насквозь пропитавшая несколько слоёв хлопковой ткани, ссохлась и слиплась, сделав саму футболку продолжением руки. Пришлось помогать рукой правой: сунув её через надорванную горловину за пазуху , нащупал присохший к несгибающимся пальцам левой руки нижний край футболки и начал отделять одно от другого.
Оказавшись без тканевого панциря, раздутая, с осколками стекла, торчащими из походивших на росчерки чёрных демонических молний глубоких порезов, с торчащими мелкими щепками и какими-то белыми, похожими не то на перловку, не то на макароны, детальками внутреннего устройства руки, тыльная сторона ладони бойко и разнообразно закровоточила.
"Кирдык. И вены, и артерии, и сухожилия. Наверное, и кости." - и, чуть помолчав, добавила, сделав ударение на первом слове: "Поедем в травмпункт?"
Белая шапочка представляла собой пошитый из мягкой хлопковой ткани головной убор, напоминающий покроем кепку-кадетку без козырька, но с отворотом, имеющим небольшие округлые ушки. Отворот был опущен, прикрывая затылок владельца, а ушки, спрятав от любопытных взглядов очередников травмпункта не только уши, но и части скул, вместе с налобной частью околыша обрамляли лицо вошедшего так, что, если бы мельком взглянуть в его сторону, можно было подумать, что повстречался космонавт, подводник или же киношный инопланетянин. Если же взгляд задерживался хоть на долю секунды, слова "космонавт", "подводник" и "киношный" отпадали сами собой.
Лицо не имело ни ресниц, ни бровей, ни ноздрей. Губы были сделаны явно искусственным путём. Хотя, на фоне местами - рыхло-губчатой амёбности, местами - паутинно-белёсой стянутости, эти по-неживому плоские, прямые губы выглядели вполне соответствующе этому шедевру футур-декаданс-джанк-арта.
Вошедший настолько ярко отличался от вмиг притихшей публики, пытающейся вжаться в банкетки и стены, раствориться среди цветочных горшков и информационных стендов, в общем - любым, даже самым примитивным, способом спрятаться за ширмочку, отделяющую мирок личного пространства от посягательств всевозможных убогих и бракованных, которые (не дай им Бог) могут набраться наглости и взглядом своим необъяснимым попытаться посягнуть на счастье и довольство, что, лишь внимательно рассмотрев его (подобно тому, как сквозь закопчённое стекло смотрят на яркий свет), можно было заметить, что передвигался он не совсем самостоятельно.
Рука спутницы была ему и опорой, и направляющей силой.
Из-за многочисленных операций по пересадке кожи и формированию нового лица практически невозможно было определить возраст вошедшего и, соответственно, определить, кем приходилась ему эта светящаяся доброй силой женщина. Мать? Жена? Сестра? Дочь? Не важно. Для этого бедного человека на была Жизнью!
А человека в окровавленной армейской футболке неожиданно наступившая тишина отвлекла от созерцания завораживающего полёта капелек крови, падающих с мизинца его левой руки в небольшую вязкую лужицу.
Зачаровано долго он смотрел на вошедшего, на его лицо, на руки, на его шапочку, на его спутницу, на его курточку. Впрочем, курточку ничем не примечательную, как и всё остальное в том, окружающем его тогда, мире. Не чета была эта курточка той, советской, госпитальной курточке-дебилочке, что пришлось носить когда-то в 80-х. Коричневой фланели да с комсомольским значком. "Госпиталя-госпиталя, ля-ля-ля..."
Мельком глянув на свою жену, заметил, что и она что-то пристально разглядывает. Проследив за её взглядом, понял, что разглядывает она не "что-то", а белую шапочку вошедшего.
"Чёрт. Ведь это же я! Я и она. Ещё пара-тройка таких бесед со стеклянной дверью, топором или огненным хомячком и ходить мне в белой шапочке. В белой шапочке, держась за её руку. Куда мне без её руки?"
Под шум ожидающей приёма толпы она изучала содержимое огромного деревянного ящика, в котором росли фикусы, чахлые кактусы, доживающая свой век драцена и довольно нажористая толстянка. Вот это растение и привлекло её внимание более всего. Ибо гласит молва, что лишь, выросшее из тайно похищенного листика, денежное древо (а это было именно оно) принесёт в дом благополучие и достаток, что лишь подобным образом приобретённое поможет покончить с нищетой, которая уже накрепко решила поселиться в их доме.
Неожиданно наступила полнейшая тишина. Подумав, что тишина эта посвящена именно ей, её замеченным кем-то действиям, она испуганно обернулась.
Взгляд её пересёкся со взглядами вошедших.
"Боже мой! Это же я и он! Ещё пара-тройка ..." - подумала и посмотрела на мужа.
Глаза их встретились и они грянули дружным хохотом.
Они смеялись громко и искренне. Не обращая внимания на непонимающе-осуждающие взгляды очнувшейся очереди.
Они смеялись над собой.
Это была Их Жизнь.
