АКВАТЕРРАРИУМ ВЕРЫ БОГДАНОВОЙ

(В. Богданова «Павел Чжан и прочие речные твари»;

М., «Редакция Елены Шубиной», 2021)

#новые_критики #новая_критика #кузьменков #нацбест #богданова #павел_чжан #шортлист

Если дебютный роман пишбарышни выходит в «РЕШке», и авторессу поздравляют Кучерская с Идиатуллиным, – с текстом явно что-то не так. А медово-карамельная рецензия Галины Юзефович и сравнение с Поляриновым тождественны смертному приговору, который обжалованию не подлежит. Примерно в таких умонастроениях я принимался за богдановский опус.

Все свершилось по писаньям: именно так и страшен «Чжан», как доброхоты его малюют. Ученическая, в общем, работа – из занозистого полена долотом, поскольку В.Б. ни материал приличный искать, ни другими инструментами пользоваться еще не умеет. А лычки нового гоголя вполне закономерны: Елена Данииловна печатает исключительно шедевры, вы не в курсе? – опубликуй она букварь, и тот завтра же представят как минимум к «Нацбесту».

Кстати, одна регалия у «Чжана» уже есть: год назад книжку выдвигали на «Лицей», но в итоге ей достался диплом «Юности». Да-да, той самой, где редактором полуграмотный Шаргунов, у которого «губа красноязыко вываливается изо рта». Отметили Богданову с довольно-таки затейливой мотивировкой: «За мастерское следование канонам жанра и свободу романного дыхания». Кто бы еще растолковал, что это за филологическая категория – свобода романного дыхания? Дальше, сколько могу судить, заходило лишь букеровское жюри с «продуктивным запахом навоза».

А мастерское следование канонам – понятие более рациональное, в этом можно и нужно разбираться. Чем, стало быть, и займемся.

Писательская школа первой ступени – владение языком. Временами Богданова выдает вполне кошерный продукт: «За прудом крутили головами краны, похожие на удивленных птиц». Недурно, по-моему, сказано. Однако авторесса, лишенная всякого слуха, тут же топит немногочисленные качественные пассажи в луже дворового, если не базарного, просторечия: «он уже дул пиво», «очки усвистали под внедорожник», «за спиной шоркнули шаги» и проч. Оружия любимейшего род – лексическая избыточность: «Своей задницей Лыков сел на угол планшета». Вера Олеговна, у меня к вам предложение: попробуйте сесть на что-нибудь головой. Или чужой задницей. Попытались? – о результатах можете не докладывать. Вот и я говорю: два семантических плеоназма в шести словах – это страшнее, чем к одиннадцати туз. Иногда В.Б. вообще перестает понимать сама себя: «По нервам будто скрипичным ключом водили». Скрипичным, <censored>, ключом! На редкость утонченная пытка. Пятьдесят первый оттенок серого и сто двадцать первый день Содома.

Хороший писатель, по слову Аркадия Белинкова, генерирует лишь фразы, большой писатель – идеи. Подозрения в стилистическом мастерстве отпали сами собой. А что за идеи в багаже у пишбарышни?

«В первую очередь я хотела обратить внимание читателя на проблему сексуального, физического и психологического насилия и на преступления, совершенные над воспитанниками детских домов и интернатов», – сообщает авторесса. Цикл репортажей? – фу, банально до неприличия. Для блага беззащитных детей нужны термоядерные средства: 2049 год и безразмерная офисная эпопея пополам с киберпанком, изданная двухтысячным тиражом, – средней руки пост на Дзене набирает в три раза больше просмотров. Пострадавшим детдомовцам в «Чжане» отводится роль поплавка, который не даст балласту опуститься на дно речной заводи. «Союз меча и орала» бессмертен. Господа присяжные заседатели, отовсюду доносятся стоны. Дети, цветы асфальта, взывают о помощи. И мы, господа присяжные заседатели… – стиль узнаваем. А равно и мотивы.

Прошу прощения, отвлекся. Так вот, об идеях: их заменяет набор медийных фобий – педофилия, китаизация, повальная коррупция, тех же масштабов интернет-зависимость и цифровой концлагерь с непременным чипированием. Кораблик антиутопии у нас традиционно делают из газеты вчерашней. За футурологией милости прошу к Оруэллу: тот действительно смотрел как минимум на четверть века вперед. Его российские эпигоны не в пример скромнее: Сорокин, скажем, смонтировал «Теллурию» из выступлений Зюганова, публикаций Кучеры, Малашенко и Латыниной-младшей. Да он-то, по крайней мере, работал с первоисточниками. Не в пример Богдановой, у которой все по Ремарку – жизнь взаймы. Или, как изящно выразилась гуманная Галина Юзефович, «множащиеся с каждой страницей литературные аллюзии в диапазоне от Ханьи Янагихары до Ника Харкуэя добавляют впечатляющей картине многослойность». Хм. Отчего-то думаю, что литература рождается из пережитого. А из прочитанного – лишь литературщина, лишенная всякой многослойности. Паразитный текст, по точному слову Алексея Караковского.

Между стартовой точкой Я и финишной точкой Х расположился длинный список имен и названий. Про раздвоение героя на доктора Джекила и мистера Хайда говорить не приходится в силу очевидности. Сорокин пугал публику китаизацией в «Дне опричника» и «Сахарном Кремле» – еще за 14 лет до Богдановой, между прочим. Брэдбери, ну как же без него: «роботы-собаки, похожие на тонконогих инопланетных монстров». Трудовые будни офисного планктона В.Б. прилежно срисовала у Садулаева. Павел Чжан проливает кровь и пот в компании «Диюй» – так в Поднебесной именуют преисподнюю; прямая отсылка в садулаевский «AD». Ну, разве что без 66 600 000 долларов на счетах и тренингов по демонологии.

Это, значит, и есть мастерское следование канонам? Тень, знай свое место!

Да, о тенях и разных прочих мо и цзянши. С демонологией у Богдановой как-то не задалось. Без притянутой за уши мифопоэтики нынче не обойтись – не комильфо. Опять же вспомните живых классиков: Рубанова или Погодину-Кузмину. Что ни дурно, то и потешно: В.Б., не мудрствуя лукаво, присвоила частям романа названия адских филиалов: «Цзичан» – двор голода, «Кэчан» – двор жажды, «Вансычэн» – город напрасно умерших. Я честно пытался понять, чем первый богдановский двор отличается от второго, и чем оба они отличаются от города самоубийц. Не понял, накажи меня подземный владыка Яньло-ван. Одна и та же офисная сага в разных декорациях: сначала в московских, затем в пекинских.

Те же самые непонятки возникли с протагонистом. Теоретически программист Павел Чжан должен быть голодным духом, эгуем, ибо корысти ради усовершенствовал чип, инструмент тотальной слежки. Однако работает шуйгуем, духом утопленника, чье тело так и не найдено: нам и сказку на этот счет в прологе рассказали. Или адский КЗоТ допускает совмещение? Ну, не умеешь ты с мифом работать, так поучись – да не у Погодиной, полистай на досуге «Кентавра», что ли. Куда там! – сами, сами комиссары, сами председатели.

Еще более мутные дела творятся вокруг воды. Она в романе совершенно враждебная стихия: детдомовская воспитательница, торгующая детьми, похожа на жабу, а компрадорский президент России пригвожден к позорному столбу фамилией Енисеев. Не говоря уж о бесчисленных отрицательных коннотациях: «спину режет каменное дно, и раковины, и чьи-то кости», «бледное, как рыбье брюхо, лицо», «зеленоватый донный холод» – и какая там еще пакость в тине притаилась? Однако в эпилоге именно река кормит и бывшую подругу Павла, и новорожденного их сына, – добрый человек приносит с Оки по ведру окуней. Опять я чего-то не понял в причудливой логике богдановских символов.

Раз уж к слову пришлось, то давайте и о логике. Есть в романе персонаж, не названный по имени, но вполне ощутимый. Звать его обоснуй, и он на редкость назойлив – выглядывает чуть ли не из каждого абзаца. Чжан Шэнъюань, отец Павла и активист запрещенного «Контранета», бежал от китайских спецслужб в Россию – нашел куда, в полуколонию КНР. В Москве Шэнъюан фон Штирлиц активно мордой торговал, работая гидом, а после женился на инстатёлке – слов нет, идеальная партия для нелегала. Оттого экстрадиция меня ничуть не удивляет. Удивляет, что тормозные чекисты двух стран искали этого Неуловимого Джо аж 13 лет. Дальше – больше: «Диюй» тащит квалифицированного специалиста через полмира, чтобы в итоге, образно говоря, вручить Чжану-младшему веник и тряпку – воистину, адски нерентабельная затея.

Не забыли еще скрипичный ключ, назначенный орудием пытки? Речь-то, изволите видеть, всего лишь вторая сигнальная система. И авторская алекситимия – всего лишь сигнал о более серьезных проблемах. Что и наблюдаем.

 А есть еще штампы, штампы, штампы – публицистические, литературные и киношные: до отрыжки, до оскомины, до жестокой изжоги, не подвластной никакому «Гевискону». Чтобы не оглашать весь список, ограничусь эпилогом. Коляска с младенцем – клише, до дыр замусоленное советскими киноделами: жизнь продолжается, несмотря ни на что, хрестоматийный пример – «Белорусский вокзал». Рядом с коляской вдруг возникает, чтобы тут же исчезнуть, погибший Павел Чжан. Следы на снегу уводят сквозь запертую калитку за горизонт. Еще одно замусоленное клише, родом из Голливуда: you shouldn’t have buried me, I’m not dead.

Как литература… да какая здесь, к Яньло-вану, литература. Но как сырье для чего-нибудь мыльно-телевизионного «Павел Чжан» вполне состоялся. Полная свобода сценарного дыхания: язык заменят видеорядом, логика и мотивации зрителям по барабану, а штампы только в радость – будто детям любимая игрушка.