Рассказ одного священника

Люблю приглашать батюшку с нашего прихода к себе в гости под разными предлогами. То, вот, надо бы квартирку освятить, то, просто на Успение после службы. Только подозреваю: не любит он меня, потому, иначе, как хулиганом не называет. На первой же Исповеди раскусил, подведя итог всем моим саморазоблачениям: «И жизнь ты прожил гадкую, и до сих пор мерзишь!» Трудно не согласиться с его выводом, но приглашаю не за тем, чтобы он меня обличал, а вот для чего: чрезвычайно интересные истории рассказывает за кружкой чая и ложкой пчелиной сладости. Мед-то свой, не на воде и сахаром разведенный! Батюшка никогда не забывает строго напомнить: «Домашний? Не потравишь?» Я делаю в сотый раз испуганное лицо и даю торжественное обещание, а потом жалостливо прошу: «Расскажите, Гавриил Степанович, что-нибудь интересное!» А человек он пожилой и практика у него духовная огромнейшая. Он добреет, разглаживает седую бороду и начинает вещать.

Я тогда на селе в храме служил. Как сейчас помню: вечером домой бреду. Догоняют меня три прихожанки. Переглядываются. Лица тревожные. А я устал, да и не евши. Думаю задней мыслью: «Опять со своими требами пристанут и перекусить не дадут». А они мне:
— Помните такую-то?
Я им в ответ:
— А как же! Часто бывала, в храме прислуживала!
— Все, — говорят, — отходит! Пособоруйте, батюшка, а? А то, ненароком, помрет!
А я им:
— Как отходит? Так может, исповедовать и причастить сразу, чтобы к Богу в подобающем духовном виде попала?
— Нееее! — протяжно заголосили хором. — Если пособоруйте, так и встанет ужо, расходится. Мы вам верим!
Поглядел я на них, поглядел. Сколько раз, думаю, вот так же на уговоры велся, соборовал, а человек, на тебе, и преставился, и у меня уже свое персональное кладбище, как у хирурга. И на душе темень. Ведь ушел человек туда, и как он там, где он там без причастия? А так бы, прямиком ко Господу! Ну да ладно. Отказывать в просьбе нельзя.
— Пойдемте, — говорю я тёткам. 
Пришли. А муж ейный неверующим был. И еще хуже того, выпивающий. Пока мы таинство проводили, молились вместе, он все чем-то гремел в сенях. Я уже про себя серчать стал. Тут дело серьезное. Видно, не жилец болезная, а он стучит, бес его за копыто! А подружки — молодцы! Помогали мне. Усердно молились. С Божьей помощью управились. Ну, думаю, сейчас назад пойду и узнаю у него, у подлеца, чего он там вытворяет. Направляюсь к выходу, отворяю дверь, а он со двора в холодную водку носит! Я его спрашиваю:
— Зачем же это?
— Как зачем? — деловито переспрашивает, — известно, на поминки!
— Позвольте! — сурово отвечаю, — все в руках Божьих! И ничего еще неизвестно!
А он глянул на меня, усмехнулся и говорит:
— Я вас, батюшка безмерно уважаю за ваш духовный сан, но вы мне голову не задурите! Я знаю диагноз! С таким на свете не живут! Вы свое дело сделали, денежку получили, не мешайте мне свое делать!
Вздохнул я. Что ему скажешь? Он скорее прав, чем я.
— Ты хоть ей не говори, чем занимаешься, — попросил мужа, кивая головой в сторону окна, где лежала супруга.
— Будьте спокойны! — заверил он уже, как будто подвыпивший. — Могила! -добавил, и сразу же осекся, — ой! -и закрыв рот ладонью, согласно замигал бесстыжими зеньками.
Махнул я рукой, отряхнул прах с рясы, как сказано в Евангелии, и вышел за ворота вон в расстройстве. Сколько дней, или месяцев прошло с того случая не считал. Может и год. Зовут меня опять эти сестры во Христе, и опять после Всенощной, усталого и голодного. Повторяется все один в один. Ну, думаю, преставилась! А я ведь им говорил, предупреждал! Идем. Заходим, а во дворе ждет меня цела и невредима, та самая, бывшая умирающая Настасья Семеновна. Даже румянцем чуть покрытая. Исхудавшая, конечно, точно собака шелудивая, но, главное, живая! Застыл я соляным столбом!
— Кого, — спрашиваю, — отпевать?!
А она в слезы, в плач-рыдание упала:
— Мужа, — кричит, — моего мужа!

На кухне воцаряется небывалая тишина. Слышно только, как чайник вскипает, да батюшка шепчет молитву и мелко крестится.
— Еще меда? — предлагаю я ему.
— Да ну, тебя, хулиган, с твоим медом! — огорченно отвергает мое предложение Гавриил Степанович. — У меня сегодня еще на дому точно такое же Соборование! Неизвестно, чем оно обернется! Кого потом хоронить будем? Мы неспешно на пороге кланяемся друг другу, я припадаю к руке, расстаемся. Чувствую, батюшка еще не раз навестит меня. Я отчего-то знаю, его таинственным образом тянет ко мне, как и меня к нему. Кто его так еще слушать будет, а он, кому рассказывать? Люди-то вокруг сплошь суетные, бесами заведенные и на весь мир оболганные, им не до чудесных поповских баек.