Простов. Глава 4а. Стажёр
Штаб-квартира судебной коллегии Простова находилась в головной части города — в неприметной 36-этажной высотке, но глубина здания впечатляла: сто сорок подземных этажей. Это было очень по-простовски: календарное время шло назад, здания росли вниз.
На самом верху, в панцирном пентхаусе, располагался персональный кабинет судьи Маевского. Кабинет разделялся на две части: на служебную часть и на зону отдыха — студию, обставленную с максимальным комфортом. Что ж, городские власти иногда заботились о судьях, и кое-какие привилегии у «красных» имелись.
Пётр Маевский постоянно жил здесь, но не из-за удобств, к которым был равнодушен. Имелись другие причины. Во-первых, экономия времени: проснулся — и ты уже на службе, не надо ни в пробках стоять, ни в метро толкаться. Во-вторых, экономия житейская: судейские апартаменты предоставляются бесплатно, плюс чистоту здесь наводят уборочные организмы. В-третьих, экономия чувств: старая квартира напоминает о Ксении и Ване. Заходишь туда и всё: мысли сразу мчатся назад, в прошлое. Домой Маевский приезжал лишь по двум поводам: крепко выпить да пополнить коллекцию стреляных гильз.
В дверь постучали. После пригласительного «Заходи!» в кабинет втиснулся стажёр. Судья Горшков не обманул: племяша и правда оказался истинным богатырём. Высотой метра два, не меньше, ну и в ширину не подкачал. В общем, могучая и весьма внушительная особь. Единственное, что не вписывалось в портрет, который заранее вообразил Маевский — розовые щёчки. От избытка бурлящей молодости щёчки казались чуть ли не алыми и прекрасно гармонировали с красным комбинезоном (стажёры судебной коллегии тоже носили красное). Исполин робко улыбался.
— Александр Иванович Лапин, — пробасил он и почтительно склонил голову. — Огромная честь служить под вашим началом. Приложу все усилия, чтобы не подвести.
Судья Маевский резко встал из-за стола, стремительно подошел к стажёру, — от наскока розовощёкий гигант смутился и оторопел, и даже чуть присутулился.
— Правило первое: без церемоний, по-простому. Я — Петя, ты — Саша. В присутствии посторонних, так и быть, я буду судьёй Маевским, а ты — стажёром Лапиным. Идьёть? (он так и сказал: не «идёт», а «идьёть», с мягкими знаками после «д» и «т», и прозвучавшее «идьёть» напомнило слово «идиот»).
Судья протянул ладонь для рукопожатия. Стажёр долго смотрел, руку пожимать не спешил, подозревая ловушку. Лапин осторожно спросил:
— А второе правило?
Маевский встал на цыпочки, чтобы вальяжно положить ладонь на плечо стажёра.
— Будешь шестёркой, шнырём, мальчиком на побегушках. Будешь выполнять скучную работу, особенно протокольную, будешь исполнять все мои прихоти, терпеть унижения и оскорбления. Я буду хвалить тебя за глупости и ругать за умности. Все твои заслуги я припишу себе, а все мои промахи повешу на тебя. Станешь козлом отпущения. Я буду гнусно шутить над трупами, издеваться над потерпевшими, а ты будешь поддакивать и аплодировать. И да, чуть не забыл: всё время будешь повторять какой я великий и гениальный. Если вытерпишь всё это, то я, так и быть, поведаю тебе пару секретов судейского ремесла и дам хорошую рекомендацию. Согласен?
Маевский впился глазами в стажёра, высматривая его реакцию.
Во взгляде Лапина сверкнула сталь. Он широко расправил и без того сверхширокие плечи, выпрямил спину. Посмотрел на Маевского сверху вниз.
— Многоуважаемый судья, прошу прощения, но я отказываюсь служить под вашим началом.
Маевский скорчил равнодушную рожу и сказал:
— Ну, как хочешь. Береги голову (про себя же с восторгом подумал: «Сработаемся!»).
— Голову берегите.
Стажёр Лапин развернулся к выходу из кабинета, а судья подошёл к столу за очередной папиросой. Маевский нажал неприметную кнопку в углу столешницы: раздался щелчок магнитных замков.
Лапин дёрнул за дверную ручку. Закрыто. Дёрнул изо всех сил. Дверь застонала, но не поддалась. Стажёр повернулся к судье:
— Скажите, а этот детский сад, он к чему?
Судья развалился в кресле и положил ноги на стол. Уставился в потолок, протяжно зевнул. Маевский медленно курил и пускал извилистые колечки дыма.
Стажёр смотрел на судью спокойно, без раздражения. Взгляд Лапина говорит: ничего страшного, кривляйтесь сколько угодно, подожду.
— Да. Ты у нас взрослый и рослый, — сказал Маевский. — А ведь стыдно, ой как стыдно, превышать начальничка на целую голову.
— Вы мне не начальник. Я же сказал: служить с вами не буду. И перестаньте мне тыкать. Это действует на нервы, да и вообще неприлично. Мы же культурные люди.
— Это я-то культурный? Смешно... Но ты будешь служить. Ещё как будешь.
Маевский потушил папиросу, встал, вытянулся по стойке смирно и посмотрел на стажёра просто и открыто. Теперь в зелёных глазах не было ни придури, ни юродства. То ли стажёр почуял торжественность момента, то ли его зеркальные нейроны среагировали: он тоже вытянулся по стойке смирно.
— Многоуважаемый стажёр Александр Лапин. Поздравляю. Ты прошёл тест на холуйство. У тебя есть и ум, и честь, и достоинство. Буду рад служить с тобой, если простишь меня за эту безобразную, но, поверь, совершенно необходимую провокацию.
Маевский подмигнул секретарю и снова протянул ладонь.
— Согласен служить со мной?
Лицо Лапина вспыхнуло от радости.
— Согласен!
Стажёр подбежал к судье. Раздался шлепок крепкого рукопожатия.
— Правило первое не отменяется, — объявил Маевский. — Я — Петя, ты — Саша. И общаемся на ты. Неформальное общение ускоряет обмен информацией.
— Как скажете, Пётр Петрович.
Маевский с укоризной посмотрел на Лапина.
— Не смогу вам тыкать, — сказал Лапин. — Язык не повернётся.
— Ладно, язык твой потом исправим. А сейчас к делу.
Стажёр Лапин призвал стайку разноцветных и выпуклых файлов. Стены кабинета задрожали, простовская подземка полностью завладела пространством. Маевский и Лапин несколько раз пересмотрели десятисекундную запись убийцы, на которой не было звука, а также просмотрели около двадцати опросов пассажиров-очевидцев.
Все показания совпадают. Некий худощавый тип, одетый в чёрный комбинезон, подошёл сзади к школьному учителю истории и вытолкнул бедолагу с платформы под поезд. Записи станционных застенков показали то же самое. Убийцу никто не пытался остановить, пассажиры равнодушно расступались перед ним, когда тот уходил после содеянного. Только спутница учителя, та самая 15-летняя школьница, о которой упоминал верховный судья Горшков, бегала в истерике и отчаянно кричала.
Свидетели на убийцу никак не реагировали. И это свидетельское бездействие потрясало. И это был воистину вопиющий факт (в оправдание мы можем сказать лишь одно: по каким-то необъяснимым причинам у нас не было доступа к разуму убийцы и наш мысленный контроль на него не распространялся).
Нахально рассматривая станционные стены, явно для того, чтобы показать своё лицо, убийца не спеша шёл к эскалатору. И во время подъёма лица он не прятал. Да и прятать там было нечего. Лицо как лицо, самое обыкновенное, у каждого второго простовчанина в метро лицо точно такое же — наполовину прикрытое стерильной маской. Единственное, что убийца использовал для маскировки — солнечные очки.
— Ты когда последний раз солнце видел? — спросил судья Маевский.
Стажёр Лапин задумался, припоминая.
— Год назад, — сказал он. — Вроде бы в августе. Или в сентябре.
— О чём говорят тёмные очки?
— Убийца — не психопат, которому на всё плевать, в пожизненную одиночку он не торопится. Очевидно, что у него есть иммунитет от наших свидетелей, но убийца всё равно соблюдает меры предосторожности, прячет лицо за очками. Он в курсе, что застенки в общественных местах всё записывают.
— Почему свидетели его отпустили? Есть идеи?
— Тотальный сбой свидетельской системы. Маловероятно, чтобы он взломал её. Убийце повезло.
— Везение вероятнее взлома? — Маевский усмехнулся (на слова «везение», «повезло», «удача» и т. п. он почти всегда реагировал нервным смешком).
— Свидетелей невозможно взломать. Самая передовая из всех первобытных технологий.
— Гордость за достижения предков — это похвально, но нет, версия с везением не годится. Пока что будем считать, что убийца свидетельскую систему взломал. У технической комиссии есть комментарии по инциденту? Как такое могло произойти?
— Технари работают над отчётом. Как только, так сразу.
Маевский задумался. Судья бродил по кабинету, рассматривая файлы с показаниями. Его взгляд остановился на файле убийцы. Он спросил:
— Зачем убийца сам записал убийство и сам отправил в застенки немой файл?
— Чтобы привлечь внимание. Чтобы началась шумиха в новостях. Чтобы о нём заговорили.
— Записи со стен наблюдения всё равно бы просочились в общий доступ. Не сегодня так завтра. Наши доблестные судьи всегда рады слить журналюгам пару файлов. Никакой нужды в этой записи не было. Ещё раз подумай: зачем убийца сам записал себя и сам же обнародовал свою запись?
Во взгляде стажёра мутнела тупость непонимания. Маевский вздохнул и пояснил:
— Это его послание. Бессловесный, беззвучный манифест.
— Не понял.
— Странно. А твой дядя говорил, что в кадетке ты специализировался на психопатах.
— О маньяках, неподконтрольных свидетелям, в учебниках нет ни слова. И я не могу знать всего. К тому же, я здесь в том числе и затем... — стажёр попытался придать могучему басу нелепый заискивающий тон, — чтобы учиться у вас, чтобы перенимать ваш бесценный опыт.
Маевский поморщился, как от зубной боли.
— Пожалуйста, никогда так не делай. От лести меня тошнит.
— Вас понял! Океан извинений!
— И сделай себя потише, убавь громкость, а то я уже глохну из-за тебя.
— Вас понял, — громким шёпотом сказал Лапин.
— Так вот. Бессловесное послание... Традиционные манифесты террористов и массовых убийц, как правило, звучат запредельно тупо и убого. Там у них сплошное патетическое словоблудие: слова, слова, слова, ну что-то вроде... Я вас всех ненавижу, вы уроды и мерзость, а я великий и ужасный чистильщик, луч света в царстве тьмы, пришло время вас покарать... и так далее, и тому подобное. А сегодняшний убийца не хочет выглядеть пафосным дурачком. Он же не такой как все. Он особенный. Тот факт, что на записи нет звука — факт, требующий самого тщательного осмысления.
Стажёр возразил:
— А может быть и так, что убийца просто-напросто перенервничал и неправильно настроил параметры записи.
— Исключено. Он подготовился весьма тщательно. Саша, начинаешь раздражать. Ты на убийство глазами смотрел или седалищем? Он нервничал? Суетился? Дёргался? Нет. Убийца действовал спокойно и уверенно. Если на записи нет звука, значит, это часть его плана. В этом деле случайностей нет.
— И что же, по-вашему, означает отсутствие звука?
Маевский подошёл к окну, открыл. В кабинет тут же вползло шипение простовской метели. Судья закурил и, подумав, сказал:
— Отсутствие звука означает тишину... Или молчание? Как думаешь?
— Не понял.
— Вопрос тебе задаю: на записи убийцы тишина или молчание?
— Теперь понял. Вопрос философический, с подковыркой.
— Никто не обещал, что будет легко. Отвечай.
— Молчание предполагает субъекта, который может говорить, но молчит. А тишина в природе сама по себе. Поэтому на записи убийцы, конечно же, молчание. Если звук из файла был удален сознательно, а не случайно, то это жест убийцы. Его волевое действие, его выбор.
— Голова у тебя варит, молодец. Из тебя выйдет неплохой партнёр для дискуссий. Береги голову, береги... — говорил судья, впадая в странную задумчивость.
Папироса в руках Маевского плавно дымится под напором сквозняка.
— Молчание — бесконечность невыраженных возможностей, начало всех начал, — бормочет Маевский, стоя перед окном. — Дети хаоса молчат на обломках звёзд...
— Пётр Петрович, вы о чём?
Погасшая папироса улетает в окно, судья захлопывает ставни.
— Не обращай внимания, иногда накатывают приступы поэзии.
— Вы поэт? — нисколько не удивившись, спросил стажёр. Он умел чтить чужие недостатки.
— Да, поэт. Но стихов стараюсь не сочинять.
— Почему?
— Мои стихи чудовищны.
Стажёр подумал: «А он со странностями». В кабинете повисла тишина — самая обыкновенная, прозаическая.
Лапин почесал широкий затылок и спросил:
— Сейчас что нам делать?
— Готовиться к подсчёту трупов. Прежде чем попасть в одиночку, убийца совершит длинную серию. В этом я не сомневаюсь.
Стажёр позволил себе снисходительную улыбку. Более того, он даже посмел её не скрывать. Саша Лапин изрёк:
— Многосерийных убийц в Простове никогда не было. И никогда не будет. Ибо свидетели всегда рядом. Свидетели всегда с нами. Свидетели всегда нас защитят.