Проклятая монета

Время шло к вечеру. Некогда серебристый, а теперь весь будто слепленный из грязи кроссовер-китаец, ревя мотором и нещадно деря́ о камни резину, не без труда выбрался из леса на поросший мелкими кустами берег небольшого озерца, распугав в окрýге всех птиц и мелкую лесную живность. Толик выключил передачу и отпустил педаль газа; поставив «китайца» на ручник, он нажал на двери кнопку стеклоподъёмника: покрытое грязью и пылью стекло поползло вниз, впуская в прокуренный салон звуки леса.

— Фу-ух… — протянул Толик. — Всё. Приехали.

Он выключил, за ненадобностью, кондиционер, достал из пачки сигарету, прикурил и, глубоко затянувшись, помолчал, после чего выпустил дым в окно и посмотрел на Сеню. Тот молча сидел на пассажирском сиденье справа от водителя и сосредоточенно смотрел сквозь покрытое сеткой трещин лобовое стекло на озерцо, которому больше подошло бы определение: лáмбушка. Сеня думал. А Толик молча курил, поглядывая то вперёд, то в открытое окно слева. Двигатель тихо аритмично постукивал — видать, что-то с ним было не так — да потрескивал остывающий металл кузова. Живность снаружи потихоньку приходила в себя от испуга: застрекотали сверчки, принялись сторожко пересвистываться птицы.

— Ну, чо? — помолчав с минуту, сказал наконец Сеня, повернувшись к другу и подельнику. — Топим тачку и валим дальше?

— Да, не будем задерживаться. — Толик забычковал недокуренную сигарету в пепельнице. — Часа три до темноты у нас есть. Давай, выгружаемся…

За день они наездили на этой машине по лесным дорогам без малого две сотни километров. Ориентировались по спутниковому навигатору и текущей обстановке, и потому изрядно петляли. От райцентра, в котором рано утром они «взяли» отделение банка, в итоге отъехали километров на сто пятьдесят. В ходе заезда по лесам серебристый красавец кроссовер бизнес-класса, которому возрасту было от силы год, превратился в побитую замызганную колымагу, годную, разве что, на разбор. Но задачу машина выполнила: увезла лихих налётчиков далеко от охваченного кольцом облавы райцентра, ну и от собственного хозяина тоже. Дальше друзьям-подельникам предстояло идти пешком.

Они достали из машины свёрнутые в рулоны термоковрики, спальные мешки, рюкзаки — один с армейским сухпаем, второй с баклажками с водой — и спортивную сумку, внутри которой лежала другая, инкассаторская, сложили всё в стороне. Затем, вооружившись топором и ножовкой, расчистили спуск к воде от крупных кустов, после чего Толик опустил в машине все окна, зафиксировал руль скотчем, включил первую скорость и измученный за день экстремальной езды по лесам «китаец» отправился в свой последний путь на дно озерца.

Не без напряжения пронаблюдав, как скрылась под водой крыша машины, Толик и Сеня подхватили рюкзаки и сумки и с видом лесников-туристов пошагали в юго-западном направлении, каковое указали им навигатор и походный компас.

— Слышь, Толян, — сопя на ходу, сказал Сеня, — а посветлу-то до деревни походу и правда не успеем… Придётся в лесу ночевать.

— Так за тем и спальники брали, Сень.

— Да я вот чё думаю… Вот залезем мы в эти мешки, а придёт волк, или медведь, например, и начнёт нас с тобой жрать… И ведь не отмашешься, не увернёшься, чтобы ствол достать… Попробуй пальни в зверя через спальник…

Толик только усмехнулся на это.

— А чё, не в тему я говорю разве? Чё ты с медведём делать будешь, если придёт ночью?

— Сень, — наконец ответил ему друг, — ну вот ты сам подумай, в масть ли нам вдвоём спать ложиться? Спать будем по очереди: один массу давит в мешке, второй у костерка бдит. Звери они огня боятся. Даже если и придёт мишка, палку с огнём из костра достал и в рожу ему… Да и из «волыны» шмальнуть при этом лишним не будет… Только вверх, не в мишку…

— А чё не в мишку?

— Сень, вот ты дурак? Раненый зверь и зверь напуганный — совсем не одно и то же… Да и зачем в мишку стрелять? Он здесь у себя дома, а мы у него в гостях. Не надо беспределить, братан.

— Не, ну это да, ты прав, — помолчав, согласился Сеня.

Деревня, о которой упомянул в разговоре Сеня, была тем местом, где наши герои заранее запланировали, что называется, залечь на некоторое время «на дно», то бишь переждать активную фазу ментовских мероприятий по их выявлению и задержанию. Потому-то они и не поехали туда на угнанной тачке, а утопили оную к лешему, вернее, к водяному уж тогда, от греха подальше. Места здесь были глухие, в деревнях народу проживало мало. А иные деревеньки и вовсе стояли пустыми. Прятаться в совсем пустой — это привлекать к себе лишнее внимание, рассудили друзья-подельники, когда планировали налёт на сберкассу. Местные охотнички и всякие другие простые граждане — не дураки, и сразу стуканут куда надо, заметив проживающих в такой заброшенной деревне мутного вида товарищей, явно из городских. А вот заехать погостить на недельку к двоюродному дядьке Анатолия, бывалому «сидельцу», давно завязавшему с криминальными делами, и уважаемому среди местного населения гражданину — вот это самое то. Толика в той деревне знали с детства, и потому появление его, пусть и с товарищем, особого интереса ни у кого не вызовет. Дело делали в масках и перчатках, с выключенными телефонами — всё по уму. Никто Анатолия в розыск не объявлял, как и его младшего товарища и подельника Арсения.

Через два с половиной часа ходу промеж вековых сосен, они вышли даже не к заброшенной деревне, а к месту, где деревня когда-то была, лет с полста назад, а может и больше того. От домов одни холмики остались, и всё лесом заросло. А вот за деревней обнаружилось кладбище, на удивление хорошо сохранившееся. Сосны здесь, словно из уважения к покойным, не стали расти прямиком из могил, да и подлесок не особо разросся на вполне удобных для произрастания местах. Могилы были большей частью с каменными плитами и крестами, будто тут не деревушка сибирская была, а поместье с барьями.

— Нич-чё так, — осмотревшись, прокомментировал Сеня погост. — Стильное местечко.

— Дыа, есть такое дело, — согласился с другом Толик. — Вот прям тут тогда и заночуем!

Сене идея не понравилась:

— Э, мож ну ево нафиг, а?

— Чо, ссышь? — Толик усмехнулся. — Мертвецов испугался?

— Да не… — заоправдывался Сеня. — Просто из уважения, что ли…

— Так мы с уважением, — гоготнул старший товарищ. — Ты же не будешь тут могилки осквернять, Сень?

— Не, — серьёзно ответил Сеня, — не буду.

— Ну вот. А место хорошее, видно далеко, пожарную безопасность, опять же, соблюдём… Только палок для костра натаскаем. Посидим, поужинаем, покойных местных помянем… А-то когда ещё кто их помянет… Поделим время на смены, да заночуем.

На том и порешили.

Насобирали дров, развели костёр, достали котелок, крупу, консервы, бутылку водки и пакет травы. Выпили, закусили, дунули[4], а потом достали сумку, которая инкассаторская, и стали выкладывать содержимое на предварительно подметённой могильной плите.

В сумку до этого заглядывали только за тем, чтобы выкинуть из неё радиомаячок, о месте расположения которого друзья-подельники точно знали. А теперь вот, сытые, довольные и весёлые решили провести, так сказать, инвентаризацию. Рассортировали пачки с деньгами по достоинству, пересчитали и перехватили канцелярскими резинками рассыпную наличность, а уже в самом конце Толик перевернул мешок вверх тормашками и потряс его, просто для порядку. И тогда, на удивление друзей, из мешка на могильную плиту выпал полиэтиленовый пакетик с запаянным в нём кругляшком жёлтого цвета размером с пуговицу от пальто.

Присмотрелись. Монета. Золотая. Диаметром чуть меньше всем знакомой пятирублёвки. С одной стороны: Государственный герб Российской Федерации с уведомляющей о том — что то именно российский герб, а не какой-нибудь другой — надписью поверх герба; слева и справа — проба и, надо полагать, вес монеты: «Ац 999» и «7,78»; а внизу: «БАНК РОССИИ 10 РУБЛЕЙ». С другой стороны: крестьянского вида мужик с лукошком посреди поля, что-то сеет вручную; позади него солнышко встаёт из-за плуга и дымит тубами завод; сверху надпись: «ОДИН ЧЕРВОНЕЦ», внизу цифры: «1923» и «2023».

— Хренасе! — заметил уважительно Сеня.

— Это «Сеятель», монета такая, — со знающим видом сообщил товарищу Толик.

— Понятно, что не слесарь-гинеколог, — гоготнул подельник. — И скок он стоит, мужик этот?

Толик пожал плечами:

— Да хрен его знает… Почти восемь граммов высшей пробы… Вряд ли больше полусотни деревянных.

— Братан, это палево, — серьёзно сказал Сеня. — Ну ево нахер… Бабосы и то придётся грамотно скидывать, а с монетой этой ни в банк, ни к барыгам я бы не пошёл. Эт тебе не цепочку с гоп-стопа цыганам на шишки сменять.

— Согласен, — сказал Толик, повертев в пальцах монету в пакетике и кинув её на плиту.

— И чё, как делить её будем? Распилим?

— Не, ну зачем красоту такую портить…

— А как тогда?

Толик поскрёб уже начавший обрастать щетиной подбородок:

— Ну, давай жребий кинем. Кому выпадет фарт, тот себе и заберёт.

— И получится, что один из нас на полста штук с дела больше поимеет… — задумчиво протянул Сеня и посмотрел на товарища неодобрительно. Потом немного подумал и предложил: — А давай её нахер здесь закопаем! Пускай будет клад! Вот под эту самую плиту и сунем, покойнику под личную ответственность! — гоготнул он на последних словах.

— А потом, — не став смеяться над шуткой товарища, сказал Толик, — окажется, что покойник нам попался безответственный, и монету упёр мимо пробегавший заяц…

— Э, братан, ты это вот щас на что намекаешь? — Сеня посерьёзнел. — Что это я буду тот заяц?..

Так, слово за слово, стали наши герои сначала спорить, а потом и ссориться…

Дело едва не дошло до мордобития. И обязательно бы дошло, а там рассорившиеся подельники потянулись бы и за «стволами», если бы их ссору не оборвал странный звук, исходивший из-под той самой могильной плиты, на которой они разложили награбленное.

Звук был глухой и вместе с тем скрипучий, будто на глубине под землёй была пустота, какое-то помещение, может быть, и в том помещении имелась ржавая-прержавая железная дверь, которую стал кто-то открывать, да не мог открыть сразу и потому принялся пинать ту дверь ногами или долбить по ней чем-то тяжёлым.

— Бля! Тихо! Ты это слышишь, Сеня?

— Слышу…

В этот момент земля у них под ногами мелко и часто задрожала.

— Ах ты ж бляха-муха! — вскрикнул Толик, а Сеня и вовсе стал материться, что твой старшина в армии, часто и заковыристо. А потом оба они замерли, в ужасе глядя на могильную плиту, которая вместе с разложенными на ней деньгами медленно двинулась в сторону, открывая взору товарищей тёмную-тёмную щель.

Щель расширялась небыстро, но Толик с Сеней смотрели на неё как загипнотизированные. Когда же движение плиты прекратилось, из открывшейся могилы, внутри сплошь выложенной красным старинным кирпичом, показался ветхий мертвец, сухой как мумия Тутанхамона. Мертвец с хрустом повертел головой, переводя взгляд сухих, как у вяленого леща глаз с Толика на Сеню и обратно.

— Ну что, мудаки, уставились! — прокряхтел мертвец сухим, будто прокуренным голосом древнего старца. — Долго, блядь, мне вас ещё слушать?! Достали уже, ей Богу, со своей делёжкой, козлы! А ну валите отсюда подобру-поздорову на хер! И чтоб духу вашего здесь больше не было!

Тут наши друзья-подельники очнулись и, позабыв о вещах и деньгах, не сговариваясь, ломанулись с кладбища дичайшими кабанами, а мертвец, посмотрев недовольно им вслед, попытался плюнуть, да не смог, и, зло выругавшись, сгрёб пачки денег и злосчастную монету к себе в могилу и сам полез туда же. Через минуту могильная плита с каменным скрежетом вернулась на прежнее место.