«1958» часть III, глава 7 (2 из 2)

— Я тоже ничего не видел, — на всякий случай сказал ему Витяй.

— Допустим, — согласился Спирин. — Но вам не кажется странным, что в вашем доме сношаются два человека, а вы об этом даже не догадываетесь?

— Кажется, — вновь согласился Иван. — Причем не только странным, но и в некотором роде возмутительным. Я совершенно точно строил дом не для этих целей. Ну, то есть и для этого тоже, но с прицелом на то, что если кто-то и будет заниматься в этих стенах сексом, то я. Это не противозаконно?

— Вроде нет, — ответил Спирин. — В тот день, когда секс в нашем государстве станет вне закона, я положу начальству на стол рапорт об увольнении, обещаю.

— И партбилет? — зачем-то спросил Иван.

— Нет, — подумал Спирин, — партбилет, наверное, оставлю.

У Ивана не было ни одной причины не верить следователю. А вот причин пройти мимо него к буфету, взять оттуда краюху хлеба и начать смачно жевать, наплевав на все благородное собрание, хоть отбавляй.

— Но ведь вы не планируете заниматься сексом один? — продолжил рассуждения Спирин.

— Не планирую, — согласился Иван. Манера следователя вести разговоры огородами немного напрягала его, но ведь он не преступник, ему скрывать нечего.

— Насколько мне известно, у вас есть невеста, — размышлял вслух Спирин, но делал это таким образом, что ожидал подтверждения каждому своему размышлизму, и не дождавшись очередного согласия, бросил взгляд на Никанорова. Тот снял грязные сапоги и прошел наконец в дом, добрался до вожделенного буфета, схватил полбуханки вчерашнего хлеба, затем отодвинул стул и уселся рядом с оператором. Откусил насколько хватило рта, и начал жевать.

— Надеюсь, все еще есть, — произнес наконец он, когда смог выдавать более-менее членораздельно.

— И, если я не ошибаюсь, — продолжил Спирин, — это не гражданка Осадчая?

— Не ошибаетесь, — буркнул Иван, не отрываясь от хлеба. Потом опять встал, взял кусок сала, отрезал большой ломоть и сунул в рот.

— Нет, я, конечно, понимаю, столичные манеры, свободные нравы, но посторонняя гражданка в чем мать родила находится в доме почти женатого мужчины без его ведома, затем занимается любовью с кем-то еще, потом они позволяют себе нанести вред здоровью совершенно постороннему им человеку, деятелю киноискусства и комсомольцу в конце концов. Такое общество мы хотим построить в отдельно взятом районе?

Иван понятия не имел, такое или не такое общество они хотят построить. Его задачей было помириться с Лидой, именно этого ему хотелось сейчас больше всего. Чтоб его оставили в покое и предоставили ему свободу действий. Он видел, как неуютно чувствовал себя Генка, оттого ощущал себя виноватым перед другом, хотя как таковой его вины в происходящем не было.

— Я не знаю, чего вы от меня хотите, — вспылил он. — Ночью я вернулся домой, здесь она, говорит, что попала в аварию на председательском Газике, попросилась переночевать, но вела себя странно, разделась явно с каким-то умыслом. В это время пришел он, — Иван показал на Генку, — мы поругались. Крепко. А еще это видела моя невеста, хотя я ничего не сделал, понимаете? Не сделал!

Спирин молча слушал. Похоже было, что Никаноров говорит правду. Особого желания успокоить механизатора у него не появилось, но мысль, что тот не заодно с Осадчей, или по крайней мере сейчас уже не заодно, заставила его принять к сведению и эту версию.

— Ну, допустим, не то, чтобы совсем ничего — гражданина Шпалу вы все-таки перемололи, — добавил он, но тут же пожалел об этом. Никаноров глянул на него исподлобья, тяжело, словно спрашивая, чем он заслужил такое отношение. Тем более, Спирин понимал, что, кажется, и вправду, ничем.

— С кем они тут любились? — спросил вдруг Генка. Он по-прежнему стоял при входе, держал в руках кепку, был мокрым насквозь и угрюмым, как черт.

Андрюша бросил взгляд на Спирина, ища поддержки, отмашки на декламацию правды, но следователь думал о чем-то своем, поэтому оператор, которому явно была известна сия тайна, и с которой он очень хотел расстаться, только пожал плечами.

— С Котеночкиным, — Спирин произнес это, внимательно глядя на Никанорова, словно бы ожидая от него особой реакции, каких-то действий, подтверждающих или опровергающих теорию следователя.

— Настя и Панас Дмитрич?! — неподдельно удивился Иван. — Да вы шутите? Не может такого быть!

— Да честное слово! — не сдержался Андрюша. — Прямо на этом самом диване! Это нужно было видеть! И слышать... — добавил он и опять покраснел.

Поняв, что возможно опять выдал тайну следствия, он так плотно сжал губы, что разжать их не удалось бы совместными усилиями всех собравшихся в доме, включая неосязаемые, но очень крепкие руки Витяя. Теперь это была тонкая белая полоска на красном шаре лица.

— Идите вы к черту! — вспылил вдруг Генка. — Всей вашей прибабахнутой шайкой! Понадоблюсь следствию — найдете! Понадоблюсь колхозу — даже не надейтесь!

И он, шумно хлопнув дверью, вышел прочь. Воцарилось недолгое молчание, когда вроде бы нужно как-то реагировать, но никто с уверенностью не мог сказать, как, и каждый ждал действий другого.

— Может, и к лучшему, — наконец задумчиво произнес Спирин.

Иван с любопытством взглянул на него.

— Что именно? Что Генка ушел или что председатель мою школьную любовь в моем доме оприходовал?

— Если я скажу, что все вышеперечисленное, вы все равно мне не поверите? — прищурился Спирин.

— Вы представитель власти, меня партия учила верить вам, как себе. Даже больше, чем себе. Я ведь могу дать слабину, договориться с совестью, закрыть глаза.

— А я, по-вашему, не могу? — нахмурился Спирин.

— Не можете, — пожал плечами Никаноров. — Вам закрыть глаза сможет только патологоанатом. Кстати, я смотрю, вам тоже ночью досталось? Так, что мне на мои невзгоды в вашем присутствии жаловаться не пристало.

Спирин посмотрел куда-то в сторону, будто бы ища поддержки у кого-то невидимого или просто заглянул в зеркало на дверце шкафа, затем вздохнул и указал на диван.

— Садитесь. Кажется, нас ждет долгий разговор. У вас внуки есть?

 

***

 

Генка вырулил на дорогу, ведущую от хутора к станице, и только тогда вспомнил, что у него в кузове до сих пор лежит мотоцикл Ивана. Он чертыхнулся, остановил машину и выбрался из кабины. Стать более мокрым он уже не мог, поэтому действия его были спокойными, хоть и проворными. Стороннему наблюдателю показалось бы даже, будто водитель действует вальяжно, была в нем какая-то пластика орангутана или грация шимпанзе.

Схватив Иж, Генка, стоя в кузове, с каким-то даже остервенением отметил, что слишком часто тягает эту чертову железяку, затем поднял его над головой на вытянутых руках, подержал так некоторое время и швырнул на обочину, при этом поскользнувшись чуть не полетел следом, ухватившись за борт. С нескрываемой злобой и очевидным удовольствием он смотрел, как раненое тело мотоцикла распласталось в грязи. Решительно вытер ладони о штанины, словно они были в мазуте, затем вытянулся, запрокинул голову и стоял так, недвижимый, удовлетворенный, собирая лицом струи воды, как бы очищаясь не то от содеянного, не то от не содеянного. Слез с кузова через противоположный борт, рывком открыв водительскую дверь, влез в кабину и замер.

На пассажирском сиденье, в мокрой простыне сидела Настя. По всей видимости под дождем она провела достаточно времени, волосы спутались, липли к шее и плечам, глаза покраснели от воды, через мокрую ткань на Генку пялились соски, которые даже в текущих обстоятельствах были соблазнительными, и никак иначе.

— Извини... — начал неловко Генка, но глаз не отвел, и добавил, — ...те.

Настя просто сидела и смотрела на него, завораживая, приковывая его взгляд, твердо, но при этом ласково что ли. Может быть, Генке хотелось так думать, но он читал в ее взгляде теплоту и призыв. Ему нестерпимо захотелось поцеловать ее, эти чуть синие, замерзшие губы, щеки, шею, забраться руками под простыню, ухватить ее всю целиком, спрятать в своих объятьях, согреть, любить. Его губы без всякого позволения хозяина расплылись в улыбке. Настя улыбнулась в ответ.

— Ты будешь меня ждать? — спросила она.

«Сколько угодно, хоть всю жизнь!» — хотел выкрикнуть Генка, но вслух сказал:

— А ты уже уходишь?

Тут же понял, что сморозил глупость, что краткий миг его внезапного счастья разрушится с первым ее словом, рассердился на себя и чуть не впал в уныние, и все это видимо не укрылось от Насти, которую ничуть не смутила его неудавшаяся шутка.

— Не сейчас, но мне придется уйти. Я уйду надолго, на годы, на десятилетия, но я вернусь. К тебе. Обещаю.

— Без этого никак? — спросил Генка, понимая, что опять задает совсем не тот вопрос, кляня себя за глупость.

Настя чуть покачала головой.

— А сейчас? — почти с мольбой спросил Генка.

— Сейчас мне нужно закончить одно дело, — серьезно, но чуть снисходительно посмотрела на него Настя. Генка узнал этот взгляд — совсем недавно так же на него смотрел Иван. Интеллектуальное превосходство, которым не кичатся, но и не прячут. Однако, на Настю он просто не мог злиться. Сейчас он, кажется, вообще ни на кого не мог злиться.

— Я могу помочь?

— Тебе лучше держаться подальше, — улыбнулась Настя и провела ладонью по его щеке, отчего Генка замер, боясь пошевелиться, разрушить этот хрупкий контакт.

А потом она его поцеловала.

И еще долго он сидел, будто парализованный, глядя ей вслед, сопровождая загипнотизированным взором каждое покачивание ягодицы под мокрой простыней. Она уходила, босая, такая маленькая и беззащитная перед стихией, но такая большая и сильная перед ним, шофером второго класса и просто хорошим человеком.

Настя уже скрылась в пелене дождя, а Генка все так же сидел, не шевелясь, пытаясь разобраться в себе, уверенный только в том, что ради нее он готов пойти на все.