Ещё 11 друзей Шубиной: жир, бред, кошмары, провокации

(Тело: у каждого своё. Земное, смертное, нагое, верное в рассказах современных писателей. Сост. В. Дмитриева. М., АСТ, Редакция Елены Шубиной. 2024)

Подходит к финалу наше небывалое погружение в бездну ужаса, наше ПКЧ (прикосновение к чудовищному), а именно — к сборнику рассказов современных писателей извода Елены Шубиной «Тело...»

Осталось, в принципе, рассказать немногое. Но это немногое — и есть самый жир. В прошлом выпуске мы установили, например, что композицию сборника как нельзя лучше характеризует выражение «сбор блатных и шайка нищих». Собственно, с «нищими» — перспективными, но бесцацочными авторами, чьё творчество представлено в середине буквопродукта, мы в основном разобрались.

Теперь очередь за «блатными». Что ж, как говорили ветераны прозы, за мной, дорогой читатель! © Но перед тем встречей с блаткомитетом этой тусовки, давайте удивимся.

Потому что на пути к блатным прозошконкам в конце сборника перед нами вдруг встаёт странная, всклокоченная фигура. «Мы с тобой одной крови!» — восклицает она. Что это ещё за зловещая фигня? — отшатываемся мы. Но это не фигня, это писательница Екатерина Манойло — обладательница, на секундочку «золота» премии «Лицей» за 2022 год.

Но что она делает здесь, в этом предфинальном закутке, на триста тридцать лохматой странице, среди шнырей, шустрил и одиноких грустных страусов? По-хорошему, Екатерины Манойло просто не должно быть именно здесь, на этой вот позиции. Почему, спрашивается, Михаил Турбин, на «Лицее» выступивший слабее и взявший всего лишь серебро, тусуется с мэтрами, а золотая призёрша затёрта шнырями? Как так получилось?

Что ж, давайте попробуем разобраться, что это за

 

ЗАГАДКА ЗАПЛУТАВШЕЙ МЭТРЕССЫ

Начинаем читать, и с первых же страниц погружаемся в физиологию:

«Кровь вышла из меня 23 декабря 2000 года на школьной дискотеке, я запомнила дату, потому что в этот день впервые надела лифчик и считала себя очень взрослой».

Тут поневоле ёжишься, а в памяти всплывает Стивен Кинг, который с описания этого же болезненного, но неизбежного для женщин процесса начал успешную литературную карьеру.

«очень. взрослой. я. считала. себя. двадцать. четыре. года. назад», интересничает Манойло.

Собственно, давайте раскроем карты — она и есть та самая, окончившая Лит, писательница, которую мы упоминали в разделе про Варламова. Да-да, которую учили «избегать физиологию».

Но в топку запреты!

«по отёкшим моим ногам в ночь на 28 октября 2008 года ползла кровь и ползло дерьмо», пишет Манойло. Прямо так вот — «ползло» и «ползло». Не «струилась», не «стекало». Словарный запас, как мы видим, минимальный.

«Альбиночка разрезала мне влагалище, объяснив это тем, что лучше она разрежет аккуратно и ровно зашьёт, чем я порвусь, как та… из Алимбетовки». 

Меня передёрнуло, не скрою. Но на самом деле, криминала нет. Просто Манойло описывает процесс родов, старательно не пропуская ни одной подробности:

«Вагина — сплошной отёк. Надо бы запихнуть в себя ледяной презерватив, но он похож на член, а это последнее, что я хотела чувствовать в себе тогда».

Ну, примерно, как на приёме у гинеколога. Конечно, все женщины через это проходят. Но нужно ли писать об этом на всю — в принципе, не маленькую — аудиторию? Может быть, это субъективно, но возникает ощущение, будто авторша сняла трусы и прогуливается, получая от этого удовольствие.

«Мы занимаемся сексом почти каждый день, и раза два-три в день я мастурбирую в ванной».

Ну, и зачем это всё, хочется спросить. Это сексуально? Катастрофически нет. Молодая какая дурёха почитает, передумает детишек рожать, глупой курицей чайлд-фри останется. За этим, что ли, написано?

Мне вот подумалось, что текст Манойло вполне органично примыкает к рассказу Сергея Шаргунова, который тоже начинается с родов и с физилогии-light, шокирующей, но соразмерной. И мне кажется, что изначально Манойло там и стояла. Но потом её задвинули

 

ОТ ГРЕХА ПОДАЛЬШЕ

А на её место поставили коллегу со-«лицейника» Турбина с рассказом беспомощным, безобидным и глупым. Он бы тоже мог стянуть трусы и писюном потрясти, расписать какие-нибудь манипуляции. Но он так не сделал, потому что робкий, как мы уже замечали. Тем он и лучше оказался. Хотя талантливей, безусловно, Манойло. Её текст оказывает какое-то воздействие, а это — маркер. Искорка в Манойло горит. Просто заигралась в якобы модную игру. Лет через двадцать пройдёт дурное поветрие, когда дамы стягивали с себя нестиранные трусы и водружали их на древко, прилюдно ими размахивая. Все ещё смеяться будут.

А пока, увы, как говорит сама Манойло:

«Меня покормили.

Меня стошнило».

Я, знаете, вспомнил, как в 1995 году решил стать кандидатом наук. И научным руководителем у меня стал человек легендарный, чья фамилия была ненавистна, вызывала корчи у тогдашних пра-шубинцев. Канашкин Виталий Алексеевич — он возглавлял журнал «Кубань», гремевший на рубеже 80-90-х. Первым издал в России Григория Климова, вторым (чуть опоздав) — Эдуарда Лимонова. Кстати, у Лимонова в двух книгах он упоминается. Виталий Алексеевич любил, как ни странно, ковбойские костюмы, расхаживал по Краснодару в стетсонах и кожаных плащах.

«Что ж, Лев, — сказал этот ковбой-мракобес, — давай-ка ты напишешь диссертацию под названием “Иосиф Бродский как исчадие ада”?» От этой темы кое-как удалось отбиться. Но вторая оказалась ещё хуже. «Тогда, — прищурился Виталий Алексеевич, — отдам тебе прекрасную тему: «Влагалищная проза Людмилы Петрушевской»? «Чо?!!!» — Юный Лев Валерьевич испугался. Как людям в глаза смотреть-то, с такой диссертацией? Спросят: «Про что пишешь?». А я им такой: «Про Петрушевскую». В общем, кое-как и от этого отбился.

Но сейчас я, кажется, понимаю, что имел в виду мой мракобес-профессор, предлагая вторую тему.

Движемся дальше, зайцы мои.

Тематически примыкает к Манойло подборка верлибров Татьяны Стояновой «По контуру тела». Перед нами — фрагмент вышедшего в «Эксмо-Inspiria» буквопродукта.

Стоянова пишет от лица жертвы маньяка-расчленителя:

«следующий твой спектакль

сыграют в декорациях

моего вскрытого нутра»

И всякое такое. Детский лепет — особенно для тех, кто в детстве слушал Cannibal Corps и «Коррозию металла». Пожимая плечами и даже не плюясь, проскакиваем эту подборку нерифмованных недоразумений.

И вот наконец-то мы пришли на

 

СБОР БЛАТНЫХ

Кто эти люди? Да просто влиятельные, уважаемые, от которых что-то зависит для издателей. И да — это не писатели (по преимуществу).

И вот странным образом именно потому, что финальная публика к писательскому цеху себя не причисляет — некоторых можно даже читать. Они не выкрутасничают, не блуждают в дебрях синтаксисов и нарочитых приёмов. Просто и без изысков рассказывают, что хотят. В отличие от многочисленных «дарований» из предыдущей страты, которые — ни слова в простоте, для кого рассказать элементарную историю — непосильная задача и адский труд.

Первая авторесса из этой элитной страты — Елена Холмогорова. Вы её не знаете? Зря. Она заведует отделом прозы в журнале «Знамя», распределяет цацки в жюри «Большой книги», преподаёт в Creative Writing School. Она представляет нам эссе под названием «Какого цвета аленький цветочек» — достаточно, в принципе, безобидное исследование о красавицах и чудовищах. Плюс в текст инкорпорирован маленький мемуар, как папа в детстве повёл будущую авторшу гулять, да и побрил наголо в парикмахерской.

Следующим номером у нас идёт всё же писательница (как она сама себя позиционирует), сотрудница музея им. А. С. Пушкина (того самого, где, если верить Анне Матвеевой, у статуи кондотьера происходило шокирование старушки) Анна Хрусталёва. Она представляет нам рассказ «Зинаида Петровна». Текст — про одноногую бабку, которая подслушивает звуки чужого секса.

«Слышимость в хрущёвке была филармоническая, и Зинаида Петровна отчётливо различала малейшие нюансы в сложнейшей партитуре вздохов и стонов, сопровождавшейся мерным скрипом дивана».

Подслушивает, но сама же с источником этого своего удовольствия борется — потому что есть нормы социума, а есть личное. Простенькая история с множеством смыслов, о человеческой природе, хотя перечитывать ни за что не решусь.

Ну, и хватит об этом. Потому что теперь нас ждёт

 

НЕЧТО НЕЛЕПОЕ

Это рассказ «Подтяжка» известного екатеринбургского театрального режиссёра Николая Коляды. Блатная «масть» не вызывает сомнений. От него ждёшь — ну, чего? Театральных баек, наверное. И в первых строчках это ожидание, вроде бы, оправдывается.

«Был у Миши один знакомый режиссёр, который мог пить и рассказывать до середины ночи анекдоты про блядей, а потом вдруг хлопал себя по лбу и говорил:

— Ой, бля, завтра ведь Чистый четверг! Мне в шесть утра на службу, бля, в церковь! — и бежал сломя голову спать».

Вроде бы, байка, согласитесь? Но какая-то грязца чувствуется. Не грязь, а именно грязца, которую горазды производить интеллигенты в первом-втором поколениях, будучи подшофе.

Герой рассказа по имени Миша ложится в больницу сделать подтяжку лица. С ним в палате лежит узбек по имени Владислав. В какой-то момент между ними происходит разговор:

«— А ещё у меня муж молодой, — наркоз отходил-отходил, и Мише захотелось барагозить — вот и ляпнул то, что и в голову не могло прийти секунду назад. (…)

Узбек ответил не сразу… (…)

— Ну, и мне — для мужа, — сказал, наконец».

Что называется, вот и встретились два одиночества. Впрочем, никакой «Горбатой горы» между соседями по палате не происходит. Но когда Миша засыпает, ему снится эротический сон, где он, вместе с узбеком Владиславом оказывается на сеновале:

«— Почему ты меня называешь милым?

— Потому что ты милый!

— А мы что в этом сене делаем?

— Потому что только в сене можно целоваться сильно, до крови...

И тут Владислав обхватывает своими мясистыми губами губы Миши, принимается гладить его тело, лезет рукой под рубашку…»

Да, зайцы мои. И у меня, и у меня тоже челюсть отвисла. Вроде, солидный человек.

Что можно по этому поводу сказать? Единственно, то, что, видно, очень плохи дела у «Коляда-театра». Настолько плохи, что его худрук решил вызвать огонь на себя. И пострадать. Да, зайцы мои. Он, никаким меньшинством, как мне кажется, не являясь, решил вот так поёрничать. Зачем? А чтобы в Европе заметили, как Кирилла Серебренникова, голос возвысили. Вся жизнь прошла, пора биографию делать. Он наверняка сидит сейчас, вальяжно съёжившись, ждёт репрессий. А никто и не возмущается. Потому что из рецензентов никто этот сборник до конца не читал, и не собирался. А простые смертные — ну, прочтут, плечами пожмут, и забудут. А ведь для Коляды, пожалуй, это Великий План По Вылезанию Из Задницы.

Ну, вот Лев Валерьич, возможно, первым из рецензентов досюда дочитал. И какое ему от того счастье? Топить Коляду я не хочу. Он мне не враг. К тому же, рассказ, как по мне, просто по «синей дыне» написан. Это видно по небрежности нарратива, неестественности диалогов, по чудовищной стартовой байке. Такой вот цирк заслуженного деятеля искусств РФ, ищущего приключений. Да, правильно, на то самое место.

Я лет семь назад общался с двумя таджикскими гастарбайтерами, лауреатами «Золотой маски». (Кстати, закруглим тему про поезд «Душанбе-Москва», пассажиры которого могут вернуться домой и с российским театральным «Оскаром».) Не смейтесь. Всё серьёзно. Просто они участвовали в импровизациях Театра. doc на тему миграции, а им по приколу «Золотые маски» и присудили. А денег — не дали, хотя ребята рассчитывали. А оказалось — не дают денег-то! Да ещё и начальник с работы уволил, говорит: «Вы теперь лауреаты, вам много платить надо». Бедно жили потом лауреаты, чем питались — лучше не знать. Но потом улеглась шумиха, и снова устроились на работу.

Забыть и не обращать внимания — вот что бы я советовал. Пусть сидит в региональной своей известности жаждущий хайпа Коляда. А если денег нет — так Новый год не за горами, можно Дед Морозом подкалымить, а не драконить ноосферу психоделическими буквоизлияниями. Хотя, надо думать, что выгодная новогодняя поляна давно поделена, но, с другой стороны, если у автора «Подтяжки» получилось договориться с великой Шубиной, с дед-морозовской мафией тоже как-нибудь сложится.

Но дальше, друзья. Терпите, осталось

 

НЕ ТАК МНОГО

С нами Марина Москвина с рассказом «Хрустальный желудок ангела». Героиня — кукольница, а блатная «масть» авторши несомненна, поскольку:

«Узнав, что я собираюсь ваять трёхметрового ангела и нуждаюсь в трикотаже телесного цвета с аурой близких родных людей, Лена Шубина принесла мне нательное бельё своего папы».

Все вопросы, думаю, отпадают сами собой. Помимо «нательного белья» здесь есть интеллигентный сортирный юмор:

«— Сия композиция, — клянусь, он так и сказал, — увидь её Пушкин, лишила бы нас бессмертных строк об афедроне, Рабле — чудесных пассажей о кишечных ветрах, детей — размышлений о пукательном отверстии и радости, что некуда поставить клизму, а врачей-проктологов — пациентов с геморроем».

Также есть некоторое количество матерщинных студенческих анекдотов, от цитирования которых мы воздержимся.

Едем дальше. Дмитрий Воденников — старый мудрец, выступил с рефератом «Не стыдно». Примерно 70% этого текста принадлежит Эдуарду Лимонову (на что есть ссылка). Такой вольный пересказ книги «Старик путешествует». Видно, для тех, кто любит в пересказе. Или просто сдал мудрец в сборник первое, что из завалявшегося в столе под руку попалось.

Поэтесса, прозаик, эссеист и переводчик Татьяна Щербина представила рассказ «Шея» — нечто нечитаемое, без диалогов, с такими примерно пассажами:

«Мы, голова и тело, то есть я, колесили из страны в страну. Родина умерла как точка отсчёта. Я хоть и радовалась, что от родины-маразматика родится родина-принцесса (можно считать это и операцией по смене пола и возраста), но пока что она была золушкой-замарашкой, и дело даже не в том: она перестала быть точкой отсчёта. В ней строилась новая жизнь, а моя голова решила оставить великую стройку, чтобы поскорее узнать, что там снаружи».

Дальше идёт бред, за который мне, как читателю, неловко. Поэтому давайте не тратить драгоценные буквы. Если бы вы знали, зайцы мои, какой жир нас ждёт в финале, вы бы оценили мою экономию.

Неведомая мне Елена Посвятовская выступила с рассказом «Пятница вечер» про трёх женщин пост-бальзаковского возраста, одна из которых купила фаллоимитатор. И хватит об этом.

Потому что сейчас, прекрасные мои, нас ждёт не то, что crème de la creme, а

 

ЖИР ДЕ ЛЯ ЖИР

Я давно так не смеялся. Дайте-как я и сейчас пойду, проорусь, а то, боюсь, пальцами от смеха перестану попадать по клавишам.

Всё, проорался. Итак, с нами наш недавний знакомец Денис Драгунский и рассказ «После тела» с манерным подзаголовком «Hommage au comte Léon Tolstoï» — типа, подражание Льву Толстому.

Дано: юноша из хорошей семьи (папа — знаменитый хирург). Правда, сам мальчуган попивает с восьмого класса. У героя есть друг — он же кумир, а так же ловелас, дамский угодник. И вот однажды предки нашего хорошего мальчика куда-то уезжают. Естественно, приходит друг, да не один, а с уборщицей неопределённого возраста (герой даже подозревает, что лет сорока пяти). Начинается оргия:

«Вижу — Миша опять дерёт Галину Ивановну; она высоко подняла ноги. У неё были мускулистые икры с волосками и узкие стопы: тёмные подушечки, почему-то поджатые пальцы, бледно-жёлтые подошвы и стёртые пятки с розовыми мозолями.

Я подошёл к ним, взял её ногу, правую. Одна мозоль была заклеена пластырем. Пластырь был влажный после душа — я ощутил это, прижавшись лицом к её стопе, обцеловав и облизав её чуть шершавую пятку. Я чуть не застонал от внезапной радости, когда её пальцы оказались у меня во рту и я тихонько, стараясь только не сделать больно, прикусил их зубами и прижал языком к нёбу».

Простите за цитату, не я её придумал. В общем, после сосания ног всё сладилось. А потом мальчик из хорошей семьи поймал себя на том, что влюбился. Он стал подкарауливать Галину Ивановну, названивать ей в столовку. И вот, наконец, настал момент объяснения. Галина Ивановна говорит:

«— Целоваться — это любовь. А я тебя не люблю. Хочешь, отсосу за трояк? Зайдём в парадное, и пожалуйста. Даже бесплатно могу, ты же Мишкин друг. Я, конечно, дешёвка. Но я не сука. Сука бы в тебя вцепилась как репей. В такую квартирку запрыгнуть. А я не хочу, не могу, не буду… (…)

Я разжал пальцы. Она побежала к трамваю. Я отвернулся, чтоб не смотреть, как она скрывается в дверях и уезжает от меня, — и вдруг услышал страшный, пронзительный, хрипящий её крик.

Обернулся. Она лежала ногами под трамваем».

Да, зайцы мои. Я тоже аж подпрыгнул, когда до сюда дочитал. Но всё обошлось:

(…) Галину Ивановну на носилках втащили в машину. Толпа разошлась. Скорая и милиция уехали. Я подошёл поближе. (…) Между рельсами лежала её нога. Отрезанная по половину икры. В ботиночке и прозрачном гольфе.

Я сразу понял, что надо делать. Я сорвал с себя куртку, нагрёб в неё сырого снега прямо с асфальта — ах, как удачно, что снег только что прошёл! — положил туда ногу, облепил её снегом, окутал курткой, схватил в охапку и бросился наперерез такси, крикнув шофёру: «Тройная оплата!»

Это настолько лютый бред, золотые мои, что у меня просто нет слов. В общем, уборщице пришивают ногу. И вот апофеоз:

«А Галина Ивановна жива. Работает лифтёршей в нашем подъезде. Собственно говоря, поэтому я и не женился, — закончил Иван Васильевич».

И ведь это всё автор серьёзно. Трогательную историю любви излагает. Ох, утрите кто-нибудь кровь с глаз моих!

Прооравшись, давайте отметим, что герой Драгунского — сноб. Хотя он на волне авторского бреда и спас любимую, и та ему наверняка благодарна, но велика пропасть между ними. Она-то — уборщица. А он-то — типа, аристократ. Это для Драгунского непоколебимо. Он — человек иерархии, как мы помним из буквопродукта «Подлинная жизнь Дениса Кораблёва», что в шорт-листе «БК».

Слёзы, слёзы от смеха и боли за русскую литературу. Она — великая, могучая, колебавшая вселенные — выродилась вот в это. Или всё-таки она ещё где-то есть, а её всего лишь хотят превратить в убожество? Будем верить в лучшее, другого не остаётся.

P. S. Завершает сборник рассказ Фридриха Горенштейна — давно покойного писателя-эмигранта, подвсплывшего на волне перестройки и тут же канувшего. Рассказ слабый, да и автор умер, и место у нас закончилось. Так что не будем.

#новые_критики #сборник_тело #аст #реш #екатерина_манойло #татьяна_стоянова #елена_холмогорова #анна_хрусталева #николай_коляда #марина_москвина #дмитрий_воденников #татьяна_щербина #денис_драгунский