«1958» часть III, глава 1 (1 из 2)
Дождь зарядил в полночь и не думал заканчиваться. Все полевые работы встали в самое неподходящее время. Тяжелые капли громко барабанили по жестяным оконным отливам, их монотонная дробь проникала прямиком в мозг, будто и не было в недавно окрашенных деревянных рамах никаких стекол. Панас Дмитрич изучал потолок, но делал это не сказать, чтоб очень внимательно. По его взгляду непонятно было даже, осознает ли он, что перед ним потолок, а не что-то другое.
Он лежал на больничной койке. Лежал, как и подобает больному, спокойно, не доставляя хлопот персоналу. Совсем не как находящийся на соседней кровати следователь Спирин. Тот периодически стонал, звал сестру, просил пить. Но у Спирина, было много переломов, а у Котеночкина — ни одного. И, справедливости ради, это Котеночкин сбил Спирина, а не наоборот.
Внезапно глаза Котеночкина наполнились осмысленностью, как-то мгновенно и вдруг, и будь в этот момент поблизости Андрюша с кинокамерой, такая метаморфоза была бы очередной его творческой удачей. Котеночкин рывком сел, но перед глазами все поплыло, и с не меньшей стремительностью он опустился обратно. Наученный горьким опытом, вторую попытку предпринял в гораздо более плавном ритме, повернул голову набок, увидел, что соседняя койка занята, затем посмотрел в окно — прямые, жирные струи дождя размывали пейзаж из яблонь и забора в больничном дворе. Но за окном определенно был день, хоть и не самый погожий.
Панас Дмитрич попробовал вспомнить предшествующие события и в полной мере не смог. Пред глазами стояла Тамара, но Котеночкин не был уверен, видел он ее до аварии или уже после.
Он очень медленно, так, как если бы его голова была аквариумом, из которого нельзя было пролить ни капли, поднялся с кровати и подошел к лежащему Спирину.
— Панас Дмитрич! — раздался заискивающий, но одновременно властный голос за его спиной. От неожиданности с ним могли приключиться всякие вещи, но Котеночкин прошел семь кругов партии, к тому же был почетным целинником, поэтому мог позволить себе разве что на один краткий миг дернувшийся глаз.
В дверях стояла крепкая женщина средних лет в больничной пижаме, если можно было это одеяние назвать таковым. Она робко улыбалась, очевидно желая продолжить разговор.
— Варвара Осокина я, помните?
Панас Дмитрич не помнил. Варвара Осокина могла быть кем угодно. На всякий случай он утвердительно кивнул головой и криво улыбнулся.
— Не помните, — понимающе сказала Варвара Осокина и подошла ближе.
Панас Дмитрич пожалел, что не остался в постели с закрытыми глазами, в неподвижном размышлении о сущности бытия.
— Варвара Федотовна Осокина, доярка из «Победы», забыли? Вы когда к нам приезжали, все спрашивали, как живем, как работается? Нет ли жалоб? Ну, вспоминайте?
Теперь Котеночкин вспомнил. Да, было дело, когда случилось объединение, и он впервые приехал в «Победу» и «Чапаева», был немало удивлен запущенности дел.
Доярки в «Победе» по большей части отмалчивались, но не Варвара Федотовна. И сейчас она тоже молчать не собиралась.
— Ага, вспомнили, — Осокина по-хозяйски прошла в палату, села сначала на край постели, а потом устроилась поудобнее, так, что Панасу Дмитричу не осталось ничего другого, кроме как облокотиться на подоконник из положения стоя.
— Вспомнил, — согласился он, отвернувшись к окну, созерцая дождь. Все выглядело таким образом, что разговор окончен, но, как оказалось, не для Варвары Федотовны.
— А ведь я, Панас Дмитрич, много думала, что нужно сделать, чтоб труд доярок облегчить. К вам в правление, понятное дело, на прием не попасть, но сейчас-то вы удачно, так сказать, в аварию угодили. Не отвертитесь, выслушаете.
Котеночкин с большим удовольствием выслушивал людей, будь то в бригадах, на полевых станах или прямо на улице, не отказывал никому, бывало и сам ходил по дворам, но сейчас ему было весьма посредственно, это если мягко сказать, а если назвать как есть — плохо.
— Так вот вы спрашивали — а я отвечу! — не унималась Осокина. — Мужиков нужно в доярки брать, понимаете, мужиков!
И она вскочила с постели, подошла к Котеночкину и тоже начала изучать окно, искоса глядя в лицо председателю.
— Мужиков, — вяло проговорил Котеночкин. — Дояров что ли? — уточнил он. Голова закружилась, и Панас Дмитрич зажмурился.
В это время в коридоре послышались приближающиеся шаги и несколько негромких голосов — один что-то рассказывал другому. Еще через несколько секунд в дверях палаты оказалось двое мужчин — один невысокий, коренастый, в белом халате, его Котеночкин узнал сразу — главврач Петухов, эскулап с большой буквы Э, а второй высокий в светлом чесучовом костюме и широкополой шляпе, блестящих лакированных туфлях, как киноактер вестерна, вне площадки не вышедший из роли ковбоя. Память хотела было подвести Котеночкина, но не решилась, и в голове всплыло — Полянский!
— Осокина! — негромко, но весьма требовательно произнес Петухов, глядя на доярку, — вы почему не в палате? У вас грыжа, вам покой нужен!
Варвара Федотовна очень хотела возразить, дать мотивированное пояснение своего нахождения именно тут, а не в своей койке, но отчего-то не стала этого делать, а опустила глаза и бочком вышла.
— Панас Дмитриевич Котеночкин, председатель колхоза «Светлый путь», — взял инициативу в свои руки Петухов, — Дмитрий Степанович Полянский, председатель Совета Министров.
Полянский, видя самочувствие Котеночкина, легко преодолел расстояние до окна и крепко пожал руку Панаса Дмитрича.
— Очень приятно!
— Не ожидал вас увидеть, — начал было Котеночкин, и спешно добавил, — так рано...
— Это ничего, — рассмеялся Полянский. — Меня многие не ожидают видеть так рано или так поздно. Жизнь кочевая, знаете ли, учит не оглядываться на время.
Полянский обернулся к Петухову.
Тот, предугадав, откланялся:
— Я пойду, обход, сами понимаете. Если не нужен, разумеется...
— Спасибо, Сергей Сергеевич, — махнул рукой Полянский, и главврач удалился.
Некоторое время смотрели в окно. Сплошной гул навевал на сравнение с производственным цехом, небо было низким и черным, но самое удивительное, что оно не было таким до самого горизонта, а дальний край и вовсе казался безоблачным. Наконец Котеночкин спросил:
— Орден, стало быть, вы будете вручать?
— Точно, — твердо проговорил Полянский. — Никита Сергеевич любит Кубань, но вы, наверное, помните, чем ознаменовался его прошлый приезд.
По всей видимости Полянский имел ввиду выступление Хрущева в прошлом году на совещании работников сельского хозяйства в Краснодаре, которое началось за здравие с лозунгов «Превратим Кубань в фабрику мяса и молока!» и «Тамань — в советскую Шампань!», а закончилось отстранением тогдашнего первого секретаря крайкома Суслова, на смену которому и пришел Полянский.
— Помню, — согласился Котеночкин, — отчего же не помнить. Я правда, тогда в Москве, в Министерстве трудился. С Казахстана пришлось уехать.
— Да, ознакомился с вашей биографией, — повернулся Полянский, — достойна уважения. На таких людях и держимся, что называется.
— Спасибо, Дмитрий Степанович, — ответил Котеночкин, — мне кажется, вы преувеличиваете.
Сам Полянский, хоть и был весьма молод, опыта имел предостаточно. Они с Котеночкиным оба были ровесниками Революции, рождения тысяча девятьсот семнадцатого года, только Полянский в патриотизме пошел еще дальше и родился седьмого ноября. Он успел побывать первым в Крымской и Оренбургской, тогда еще Чкаловской, областях, стать самым молодым первым в Краснодарском крае, хоть здесь тоже не задержался — пробыл в должности чуть больше года, но дал такой мощный стимул развитию промышленности в общем и механизации села в частности, что за эти несколько месяцев после его отъезда, экономика края ехала про проложенным им «рельсам».
— А поедемте в поля? — предложил вдруг Полянский и тут же добавил, — если, конечно, самочувствие вам позволяет.
Котеночкин утвердительно кивнул. Куда еще может тянуть Полянского, как не в поля? Он же не Рощин какой-нибудь.
— Почему нет? Давайте. Мне только кажется, не очень-то вы для полей соответствующе одеты.
Полянский смотрел свой светлый костюм и лакированные туфли, шляпу, что держал в руке, и пожал плечами.
— Вы находите? А я думаю — вполне.
Котеночкин чувствовал исходящую от Полянского энергию. Раньше они не были знакомы, но сейчас, пообщавшись всего минуту, он понимал, почему о Полянском так положительно отзывались все, кто с ним работал. Достоверными казались и слухи, приписывающие ему роман с Евгенией Белоусовой, которую Котеночкин уже успел лицезреть на сцене музыкального театра комедии. Высокий, подтянутый, взгляд серых глаз проницательный, но не изобличающий, волосы зачесаны назад и будто покрыты лаком. Неудивительно, что за время командировки в Соединенные Штаты его часто принимали за своего. Именно оттуда Полянский привез идею перегнать Айову, которой грезила сейчас вся Кубань.
— Тогда решено, — согласился Котеночкин. — В конце концов именно с вашей, пусть и не прямой, помощью, мы получили такие механизированные тока в бригадах.
— Вот давайте их и посмотрим, — кивнул Полянский, — это я завсегда и с удовольствием, а то от кабинетной работы задница становится квадратной, да и голова тоже.
По распоряжению главврача сестра-хозяйка принесла Котеночкину одежду.
— Панас Дмитрич, все же я рекомендовал бы вам вечером вернуться на осмотр, и ночевать в больнице, под наблюдением, — важно сообщил Петухов, делая какие-то пометки в карте.
— Обещаю вернуть его в целости и сохранности, — заверил главврача Полянский, и эти гарантии звучали вполне убедительно.
— Вот еще что, — добавил Петухов, подходя к креслу, через спинку которого были перекинуты дождевики. Протянул их Котеночкину и Полянскому, — думаю, вам пригодятся.
На крыльце вновь остановились. Вода стояла натуральной стеной.
— Знаете, Дмитрий Степанович, — потер виски Котеночкин, — мне кажется, в наш план затесался небольшой изъян. На Победе мы вряд ли куда-нибудь уедем, да я и водителя почти не привлекаю, на своем «козлике» всегда сам за рулем, но чувствую себя для шоферства неважно.
— Мне Волгу с водителем в крайкоме выделили, — отозвался Полянский, указывая пальцем куда-то в пелену дождя, — вон она стоит. Но не уверен, что на ней по такой погоде проедем везде, где хотелось бы. Если у вас, конечно, не к каждому полю асфальт проложили. А сам давненько за руль не садился — «несолидно», «по должности не положено», «а вдруг чего?» Да и нет у меня своего автомобиля, с утра до ночи на работе.
Но иногда обстоятельства складываются, как карты в крапленой колоде. На площадь выехал «пятьдесят первый» ГАЗ, дав крутой разворот, подкатил почти к самому забору больницы.
Полянский и Котеночкин переглянулись. Обсуждать было особо нечего — судьба, она и есть судьба. Из грузовика выскочил невероятно долговязый парень в кепке и добежал до крыльца больницы в каких-то пять-шесть шагов.
Подняв голову, он увидел Котеночкина и Полянского. Не признав высокого чина, обратился сразу к председателю.
— Я к вам, Панас Дмитрич. Дело есть. Поговорить.
С козырька кепки струями стекала вода, а сам он был мокрым, как будто только что искупался в речке. Долговязый вытер лицо ладонью.
— Я могу ошибаться, — посмотрел на него Котеночкин, — но вы, по-моему, со станции жэдэ? На косовицу на подмогу, так сказать. Ивана Никанорова друг.
— Бывший, — бросил Генка, а это был именно он. — Об этом и поговорить пришел. В общем, заранее прошу извинить, что обстоятельства так складываются, но в колхоз насовсем я не пойду. Уборку закончим, и прошу отпустить меня обратно. И вот еще... — Генка запнулся. — Мне бы, Панас Дмитрич, комнату какую-нибудь на время. Съехал я от Никанорова.
Котеночкин пристально посмотрел на Генку.
— Очень интересно, Геннадий, хоть и ничего не понятно. Вас же Геннадий зовут, я не ошибся?
Генка кивнул в ответ.
— Вот что, Геннадий, — вздохнул Котеночкин. — Предлагаю обсудить по дороге. Закрепляю вас своим распоряжением за председателем Совета министров Дмитрием Степановичем Полянским, — председатель повернулся в сторону московского гостя, а Генка при этом даже немного крякнул от неудобности случившегося, — и за собой. Нам нужно по бригадным токам прокатиться, раз уж непогода все карты спутала. А туда только на вашем агрегате и можно, сами понимаете.
— Понимаю, Панас Дмитрич, — приободрился Генка. Все ж таки видно было, что человек он деятельный и активный, а грустить не привык совсем. — Надо — сделаем!
-
Мужиков нужно в доярки брать! (с)
Гениально!
Председатель Совета Министров в больничной палате, а потом в полях? Как-то не верится. Мне кажется, они только кортежем ездили, длиной в километр, и вокруг них столько охраны толпилось - ближе ста метров не подойдёшь. А тут один, такой простой, председателя слушается...
1 -
-