Кусочек №0

Худ. Вячеслав Белов.

Агафонов думал, что это уже никогда не закончится. Ее силуэт, солнце, осеннее, дрожащее блеклым светом, било в окно и силуэт ее вычерчивало, он казался каким-то сломанным. Худая, черная, сжатая, как пружина. Пальцы лежали на горячей кружки чая, будто заземленный этим, он чувствовал спокойствие ее тепла и насыщался им как мог, чтобы дольше вглядываться в застывший силуэт.

Застывшее время, подрагивающее, как знойное расплавленное марево вдали. И эта маленькая кухонька, и ее окно, слившиеся с нею в один рисунок, схему влияния. На кого? На все происходящее здесь, хотя и казалось, что ничего уже не происходит, время встало, даже чай не стынет, а он не сделал еще ни одного глотка, боясь прихлебнуть. Неосторожный, резкий звук нарушит пространство, все сдвинется и неминуемо поползет, как взрезанный желток на яичнице по тарелке. Слизывай потом, лови ртом последние искрометные мгновения, вот-вот она скажет, дернется, и ее корпус, ее скованный скелет, надвинется на него. Он хотел и боялся свершения.

- Пойдемте искать вашего сына, - сказал он, все-таки прихлебнув.

Он слышал какие-то слова, что-то про чай, про готовность. Осенью так бывает: вчера еще золотая, сегодня она депрессивно-влажная.

Он слышал какие-то слова, что-то про чай, про готовность. К чему? Всеобщая готовность номер один. Он давно готовый разорваться только и ждал такого решения. Птицы за окном чертили небо, тревожно вскрикивая. Будет дождь. Осенью так бывает, вчера все купается в золоте, дети бегают, радуются последнему солнцу и теплу, и вот сегодня уже сгущаются тучи, пряча всех по домам, лишь поросячьи прилипшие к стеклу носы, и то депрессивно-похмельное, что отличает всех осенних жителей земли от их весенне-летних собратьев.

- Еще минуту, – сказал он, прихлебывая все бесстыднее. Губа его подрагивала, какие-то импульсы, что-то взрывается, срастается, колючие выдрыги нервных окончаний, рука наполняется крепостью, и тут же все схлюпывается куда-то с характерным звуком, как при смыве воды. Желтая в окне осень прохладным задувала в форточку воздухом.

В этом времени что-то двинулось. Разящее, как марево вдали, все расплывалось, слепок отрывался от образца – от своего бога. И пьяная обезьяна события торжествовала в этом бешеном танце времени и пространства. Казалось, все исчезает и снова появляется, кадр повторяется, зажеванная пленка, и птицы чертят в желтом небе черные полосы, давят небеса и вскрываются вены подземных соединений, что ведут из ниоткуда в никуда.

 - Я не против.

Худ. Вячеслав Белов. "Осенний спринт".

P.S. Расскажите кто-нибудь непосвященному, что за поебень с дефисами, которые самозаменяются жирными кругляками? Во всех соцсоциальных редакторах такая хуйня. Ебанный автоматизированный мир становится невыносим.