Юность-2 (Окончание)

Глава-26 Окончание

Старики, наверное, помнят те незабываемые времена, когда каждое подразделение страны советов, просто обязано было иметь своего личного ударника. Не путать с барабанщиками. Так родились дяденька Стаханов, Паша Ангелина и Робин Бобин Барабек...

Брали незапятнанного и незамутнённого, а главное верного курсу партии Ленина человечишку и делали из него Ударника.

Механизм прост, как педикулёз. Будущему стакановцу подгоняют только первую смену (производительность выше, ибо биоритмы) дают лучшую работу, при которой выработка мегатонная, а расценки Дюпоновски расточительные. На него горбатится вся «подготовка производства», лучший инструмент ясен пень, ему. И вот уже переходящая красная тряпочка гордо полощется на его только что вымытом стиральным порошком ДИП500.

Далее идут фото в заводских многотиражках, архитектурно-важное стояние на трибунах, и кульминация, — депутатский мандат. Его уже не зовут, — эй, Вовка! Его величают Владимир Петрович. Начальник цеха с ним заигрывает, в тайне помышляя о том дне, когда ударник склеит брезентовые ботинки. Но вслух Величает, ибо змея укусила жопу войдя в созвездие Неприкосновенности!

Так было и с Васькиным соседом, дядей Володей Вафлиным. Жил себе человечишко, тихий, начальствопослушный, робкий, и вдруг!

Дядя Вова стал таки ударником. Его фейс засветили в «Мотовилихинском рабочем», дали новенький «Москвич», зарплата понятно выросла в разы. Появился новый продолжатель славных дел, правда, пока не депутат, но соль земли однозначно. И тут же умер нормальный мужик дядя Вова Вафлин.

После того случая, когда дядя Вова писдил горячую воду из радиатора центрального отопления, отец пошёл на разборки.

Диалог состоялся в подъезде, стахановец не пожелал пускать в свой дом всякое чмо.

— Володя, ты хоть понимаешь, что мог кого-то убить? — увещевал Васькин отец, — а если бы та штукатурка упала мне или матери на башку?

— Ты меня не учи жизни Вова, — отвечал Вафлин, включая ударника, — скажи, сколько я тебе должен и пиздуй лесом...

 

Володя Вафлин, осенённый кумачом, совсем забыл, что разговаривать в подобном ключе с Васькиным родителем не рекомендует Минздрав. Но пламя в его груди, раздутое победизмом и личными пидарастическими наклонностями, диктовало иное. Поставить на место зарвавшуюся сявку!

Тут бы оговориться о том, что Васькиного батю знает минимум половина города. Старый заслуженный акробат, пришедший в сей вид спорта ещё в те времена, когда акробатика была цирковым искусством. Росший вместе с акробатикой, носивший знамя РСФСР на спартакиадах народов СССР перед трибунами мавзолея. Воспитавший столько чемпионов и хороших людей, сколько смогли вместить тридцать два года служения спорту.

Вот этому человеку Вафлин сказал — пиздуй.

— Володя, я, конечно, упиздую, но не обессудь. Когда будет горько, вспомни меня, своего соседа, вспомни, как мы с тобой вместе строили этот дом. Как у нас рождались дети. Но главное не забудь вот это своё пиздуй...

— Пиздуй, Вова, я всё сказал, — тон Вафлина был развязан по-барски, — и постарайся не попадаться мне на глаза. Посажу...

— Эх, Володя, — Васькин отец горько усмехнулся, — ладно, бог тебе судья, пойду пивка возьму. Свеженькое привезли, ледяное. И народу никого. Бывай.

После этого диалога Васькин отец искурил полпачки сигарет, и, наконец, решившись, вышел из дому. Через десять минут, сделав пару звонков с телефона находящегося в поселковой бане, он сидел на лавке у подъезда.

Минут через пять ожидания, из подъезда вышел Володя Вафлин и торжественно продефилировал в магазин. Любил Володя водочку, а водочка Володю. Такая вот обоюдная любовь. Но больше всего на свете ударник Вафлин обожал пиво. Сей продукт, действовал на него как валерьянка на кота.

Дядя Вафлин сидел в школьном сквере рядом с магазином и умильно поглядывал на полупустой бидон с «Жигулёвским», когда к нему подошли два красивых советских милиционера.

— Добрый день, распиваем? — милиционер неприятно посмотрел на ударника, — а это случайно, не школьная ли территория?

Вафлин, разогретый пивком и чекушкой беленькой не глядя, буркнул: — свали, не подаю...

— Зато мы подаём, — радостно ответил второй милиционер, взяв стахановца под локоток.

— Забери руки чмо, — рявкнул Вафлин и осёкся, но было поздно...

 

Из вытрезвителя его отпускали на другой день, и не утром (чтобы не успел на работу) а днём, в районе обеда. Наличность передовика и соли земли уральской, украшал замечательный синяк-маска, а-ля Фантомас. Карманы были пусты, один носок утрачен.

А ещё через пару дней флажок ударника откочевал к более достойному представителю славного рабочего класса Мотовилихи. С того дня начался закат Вовы Вафлина, дутого передовика и пакостника. У нас ведь как? Ежели кого поднять, то пара-тройка человек, пожалуй, найдутся, но уж если закапывать, то всем миром выйдем, в выходной, бесплатно...

 

Глава-27

В воскресенье Васька встал ни свет ни заря. Сегодня же «массовка», два цеха-сателлита на зафрахтованном теплоходе едут отдыхать. Будет музыка, водка, девчонки. Ну а чё бы не оторваться, контора платит.

Васька быстро умылся, оделся и в надежде успеть первым, бросился к другу Сереге. Однако на улице его постигло разочарование. Друг сидел на лавке возле подъезда и от нечего делать дрессировал приблудного щенка.

— Привет раностав!

— Сам привет, — хмуро бросил Серега, — чё долго, я тут уже минут тридцать сижу.

Проходя мимо гастронома, Васька обратил внимание на изрядную очередь. С прилавков начали пропадать продукты. Куда? В стране победившего совхозника и раньше было не важно с товарами первой необходимости, но это воспринималось спокойно. Нету, потому что нету! Однако последнее время ситуация перешла в пике. В стране что-то готовилось. Уже сказывалась нехватка того или иного продукта, и на заводе уже начали давать продуктовые наборы. Странно?!

Сегодня автор, переживший все перестройки и измы, понимает. Столица, а именно правительство уже тогда летом знало, что четырежды герою, «целиннику» и другу доярок всея Руси, до «пепельницы» осталось хуйнаны. Но тогда народ недоумевал. Куда девалось масло, почему с ним такие перебои, где колбаса? Коровы перестали доиться, а быков СССР постигла массовая импотенция?

Васька с Серегой остановились и в это время двери магазина нехотя распахнулись. Толпа традиционно голодных земляков с задорным матом ломанулась к прилавкам. Парни вошли в торговый зал. Толпа, радостно галдя, занимала очередь в колбасный и молочный отделы.

Друзья прошли к сиротливому прилавку со стеклянными конусами и автоматической мойкой для стаканов.

 

— Тётя Вера, дай две пачки Дымка и два стакана томатного, — попросил Васька. Соседка тётя Вера молча налила сок, подвинула парням майонезную банку с чайными ложками, наполовину наполненную мутной подозрительной водой и банку с солью. Металлический рубль с Лениным, указующим дланью на время открытия вино-водочного отдела, исчез. Взамен на прилавок сиротливо дренькнув упали сорок восемь копеек сдачи.

Серёга, чтобы не отстать от друга, взял две фруктовые мороженки по семь копеек и гордо поставил одну под нос Ваське. Типа угощаю...

Скоро, очень скоро в магазинах появится водка «Андроповка», а вместе с ней серые личности, изымающие из очереди граждан, упоминающих это название вслух.

Будут подсадные пассажиры в поездах дальнего следования, пресекающие вольности РайХеров и им подобных. Осталось каких-то пять месяцев. Но кто об этом знает?

Васька и Серега, поедая «фанерными» палочками дешёвое фруктовое мороженое, направились на автобусную остановку. Не смотря на выходной день, автобус пришлось брать штурмом. Уже ввели компостеры и абонементы, и упразднили кондукторов. Ну а хреналь? Экономика должна быть экономной, и ниибёт ни разу.

Это была Серегина идея. Берётся блюдечко с водой, в которое замачиваются собранные на остановке проклоцанные абонементы. Затем раскалённый утюг делает своё чёрное дело и новенький, только что с конвейера абонемент готов к употреблению.

До Перми-1 доехали без приключений. На набережной было многолюдно. Прогулочный воскресный народ, чему-то дурацки радуясь, дефилировал вдоль Камы.

«Фёдор Гладков» зафрахтованный руководством ЗИЛа для увеселения ударных цехов, стоял под парами, гремела музыка, сильно хотелось водки.

Через пару часов на корыте, плывущем в сторону Каспия, шумел пир горой. Буфеты работали на перегрузку. Водка, пиво и красное винище лились рекой. Два пьяных в смерть предцехкома пытались навести порядок и соблюсти рамки, но тщетно. Народ разбился по интересам. Кто-то отрывался на танцевальной площадке, иные, рассевшись на лавочках вдоль леера, любовались красотами и трубили зорю в пивные бутылки.

Васька, изрядно пьяный, но пока ещё соображающий, спустился на нижнюю палубу. Разболелась голова, хотелось одного, — спать. Попав в тесный коридор с каютами, он дёрнул первую попавшуюся дверь. Картина, открывшаяся его взору, была заурядна, но по-своему замечательна. Ибо на ней были изображены известные персонажи.

 

На койке, раскинувшись на спине, лежала Лиза Васильевна, главбух цеха. А на ней, явив миру огромную волосатую жопу, скакал не на шутку разъярённый Михалыч. Его жопа, покрытая буйной тропической растительностью, мерно туда-обратно, колыхалась, выполняя свою работу. На правой булке красовалось большое родимое пятно в форме Эстонии...

Васька посмотрел несколько секунд на действо, пьяно удивился темпераменту старшего мастера и тихонько дал задний ход.

Серёга стоял на верхней палубе в гордом одиночестве и зычно с русским размахом блевал в Каму. Резвые чайки с криками налетали ёбнутыми Юнкерсами и с волны подхватывали царское угощение. С танцплощадки доносилась музыка и гогот сотни глоток.

 

Глава-28

Васька пришёл во вторую смену и первое, что увидел, это парус из нержавейки. Витька сварной, вырезав, из вулканитового круга округлый стержень, зажал его в дрель и теперь кропотливо, сантиметр за сантиметром, покрывал нержавку рисунком, именуемым, мороз.

Парень хотел, было поинтересоваться на предмет шабашки, но сердце нехорошо ёкнуло.

Предчувствия оправдались. Рядом с Витькой на верстаке лежала эбонитовая рамка, в которой под оргстеклом улыбалась Люся.

В этот день, едва дождавшись ухода высокого начальства, Васька вскрыл материальную кладовую, и, найдя литровую банку с ректификатом, нажрался в смерть.

До конца смены он проспал буратиновым поленом в комнате мастеров. Серёга, который единственный был в курсе любовных дел друга, сделал всё для того, чтобы Ваську не трогали. Справедливо рассудив, что может быть этот литр спиртяги сегодня дороже бочки импортного корвалола.

Последующие дни Васька в сознании не фиксировал, а вернее всего это само сознание, без Васькиного участия распорядилось так. К чему молодому двадцатилетнему парню такие душевные тяжести? Забыть, немедленно и навсегда. Васька понимал, что навсегда не получится, но как-то стереть всё же надо. Как?! И тут у проститутки судьбы очередной раз прохудился её мешок с ништяками.

 

Подпольная секция карате доживала свои последние дни. Народ потихонечку рассасывался по ведомственным клубам. Очевидно, что в мире рукоприкладств намечалось потепление. Ребята всё так же собирались три раза в неделю и под руководством сенсея Вадика осваивали вражеские ужимки и прыжки.

Васька втянулся, оказалось, что после рукопашки очень даже легко переучиваться в каратека. Уже не болели «порванные» на растяжках связки и сухожилия. Он запросто садился как на продольный, так и на поперечный шпагаты. Ударная и бросковая техника были на высоте. На любовном фронте было затишье. Либидо и эго пришли к некому внутреннему соглашению и не беспокоили парня по пустякам. Удивительно быстро забылась Люся, словно и не было этого увлечения. Даже не саднило.

А дома был содом. В одну прекрасную ночь, матери стало «плохо» и отец, вызвав скорую, отправил её в роддом. Оттуда, через пять дней они вернулись с маленькой сморщенной старушонкой, — Васькиной сестрой.

Теперь настойчивый требовательный писк и ночные брожения матери (Баю-баюшки-баю) стали делом нормальным и привычным.

В пятницу как обычно в половине седьмого вечера собрались на тренировку. Однако вместо Вадика появился его ближайший друг и сэмпай, то бишь старший ученик, Паша: — Ну что мафия, готовы к тренировке? — Паша был явно чем-то расстроен, — а её и не будет. Кто-то нас сдал, прикрываем конторку. Вчера директриса так и сказала, — баста карапузики, кончилися танцы...

В расстроенных чувствах расходились молодые люди. Васька шёл и ломал голову, чем занять себя в последующие выходные? Как вдруг его догнали трое: — Эй, каратюга, подожди, — конечно, заводила опять же Серега. Вот человеку неймётся.

— Чё опять удумал? — Васька с интересом посмотрел на троицу.

— Пошли с нами старшина, не пожалеешь, — Серега с хитрой мордой посмотрел на друга, — вон у Валерки баня топится, сейчас возьмём к бане что положено, посидим, попаримся?

Посидим-попаримся, затянулось до трёх часов ночи. Как водится взятого не хватило, и бегали в синдикат. Валеркин дом находился на угоре, возле самого пруда. Парились и по дощатым мосткам разгорячённые сбегали к пруду. С разгону падали в холодную воду. Потом Валерка принёс из дому гитару. Пиле водку с пивом, базланили песни. Кто-то пытался их урезонивать. Этим кто-то оказался Валеркин сосед, напоили и его, да так, что через час орал громче всех, а родную жену не узнал и послал по известному адресу.

Вырубались, кого, где настигло. Серёга, как самый хитрый спал в предбаннике на широкой лавке. Остальные в летней деревянной беседке прямо на дощатом полу. Васька проснулся от утреннего холода поднимающегося с пруда. Глянул на часы, полпятого утра. Комары зверели, воздух гудел и раскачивался от их мерзкого писка.

Васька нашёл непочатую бутылку «Жигулёвского», открыл её о край скамьи и с удовольствием высосал в одного. Потом на непослушных ногах осторожно спустился к пруду и обалдел. В каких-то трёх метрах прямо перед ним из воды выходила совершенно голая девка!

Высокая, наверное, под метр восемьдесят. Развитые плечи не то пловчихи, не то баскетболистки. Крупная, чуть зависающая грудь вызывающе оттягивалась при ходьбе и подпрыгивала обратно. Соски от прохладной воды отвердели и нагло взирали на утренний мир. Капельки воды, собираясь в ручеек, стекали вниз и оставляли пробор на светлых волосиках. Красивая? Скорее да, чем нет.

Васька увидел девчонку, а девчонка увидела его. Секундное замешательство, а затем голос. Волнующий, с хрипотцой: — Ну, что, так и будешь пялиться или дашь выйти из воды и одеться? Отвернись хоть...

Васька быстро отвернулся, сзади него послышался плеск воды и через мгновение тот же голос произнёс: — Можно уже...

— Чего можно? — Васька пребывал в лёгкой прострации.

Звонкий смех и пригоршня ледяной воды на спину привели его в чувство. Васька подпрыгнул и обернулся. Девчонка уже накинула на себя лёгкий халат, который старательно прилип к влажному телу, не скрывая, но подчёркивая все выпуклости и впуклости. При желании Васька мог видеть всё что хотел, и видел, провались оно пропадом.

— Ну и морда у вас товарищ, — девчонка расхохоталась, — хоть бы умылся. Всю ночь хулиганили, людям спать не дали.

Васька послушно шагнул в воду, тело обожгло холодом. Он пересилил себя и нырнул. Когда воздух в лёгких закончился, он вынырнул и, отдышавшись, поплыл. Через пару минут он вышел на берег, девчонка не ушла.

— Ну, как полегчало? — её глаза смеялись.

— Терпимо, видимо жить буду, разве что не долго, — улыбаясь, ответил Васька.

— Меня Ириной звать, — не дожидаясь расспросов, сказала девчонка.

— А меня Васькой, Василием, поправился парень.

— Ну, этот секрет известен всей округе, — девчонка расхохоталась, — ты так громко орал об этом ночью, что глухонемые во сне ворочались...

Удивительно, но Ваське с новой знакомой было так легко и свободно, словно он знал её всю жизнь. Ни какой тебе скованности, только желание, пусть дольше не уходит. Оно и понятно, природа не терпит пустоты, и при удобном случае тут же заполняет вакантную нишу. Так случилось и в данном конкретном случае.

— А пошли сегодня вечером в кино? — Васька притих в ожидании ответа.

— А пошли, — точно так же легко согласилась Ирина.

— Тогда где и во сколько встречаемся?

— А ты сюда же и приходи, часиков в восемь, — Ирина выжидательно посмотрела на Ваську.

— Годится!

Не прощаясь со спящими друзьями, Васька быстро оделся и пошёл домой отсыпаться. На душе было легко и радостно. Жизнь сулила новые горизонты и потрясения. Впереди были долгие годы-вёрсты становления. Впереди были десятое- одиннадцатое ноября, где смерть бессменного бровеносца ознаменует начало новой эпохи, а страна рухнет в незабываемый и самый великолепный хаос. Впереди была жизнь.

От сада Свердлова, пугая звонком, утренний воздух отошёл первый трамвай, проехала поливальная машина, где-то брякнула дверь. Субботнее Отечество, потягиваясь, зевая и задорно попёрдывая, просыпалось к жизни.