«1958» глава 8 (часть 2 из 2)

Настя пришла к ним в класс в сорок восьмом, она уже тогда привлекала внимание всех мальчишек, хотя сама была, как мальчишка.

— Ну ясно, зассал, — рассмеялась она тем вечером и прыгнула в воду.

Их тогда было человек десять, заспорили, кто переплывет реку в самом широком месте. Была гроза, другой берег даже просматривался плохо сквозь сплошную стену дождя. Иван вызвался, но в последний момент засомневался. Рассудительный Генка поддержал, следом за ним и остальные, но не Настя.

— Яйца-то, кажись, только у Наськи есть, — заржал толстый Ардалион. — Я б переплыл, если б плавать умел.

Никто не смеялся. Ардалион был знатным шутом, он презирал опасность, поэтому держался от нее подальше.

А Настя уже преодолела не меньше десяти метров.

Иван с тревогой всматривался в водную гладь. Да, кажется, тогда он впервые ощутил что-то, какой-то укол, бойкая девчонка, сама того не желая, проникла в его сердце.

Ветер куражился над водой, меняя направление струй, поднимая волны. Насти почти не было видно. Ваня скинул майку и прыгнул в воду. Он мчался вперед, размахивая руками словно мельница, глотая воду ртом и носом, борясь с волной. Впереди маячила красная ленточка в косе.

Его сносило течением, чем ближе к середине реки, тем сильнее. Настя, как назло, оказалась крепкой, если он и догонял ее, то делал это непозволительно медленно. Гребок. Еще один.

Обернулся — ребята стояли на берегу, никто не смеялся. Огромные капли сплошным гулом барабанили по поверхности реки, которая была черной и пугающе большой.

Красная ленточка пропала. Тщетно он вглядывался, пытаясь увидеть хоть что-то. Толкнувшись ногами и руками, как морская черепаха, чуть поднялся над водой. Ничего. Сделал еще несколько гребков и снова начал вертеть головой. Насти нигде не было. Ваню охватили страх и отчаяние, а они точно были худшими помощниками из возможных. Заныло плечо.

Вновь поплыл вперед, занырнул, несколько метров преодолел под водой, затем вновь оказался на поверхности. Показалось, или впереди слева мелькнула красная ленточка?

Точно, она! Ваня с утроенной энергией бросился туда. Ленточка ушла под воду. Настя уже не плыла, она пыталась не утонуть. Слишком далеко.

— Наастя! — заорал он, стараясь перекричать стихию, но только нахлебался воды.

Нырнул вслепую. В такую непогоду под водой не видно ничего. Вынырнул совсем рядом с тем местом, где, как ему казалось, он видел ленточку в последний раз. Мальчишек на берегу он уже не различал. Далеко.

Настя была близко, где-то очень близко, но не на поверхности. Он вновь нырнул наудачу, и удача его отблагодарила — он буквально врезался во что-то скользкое, гибкое и податливое. Ухватился за руку или за ногу, и попытался всплыть. Ей нужен воздух. Хотя бы один вдох. Быстрее бы на берег, если в легких вода, а она наверняка там, ее дела плохи.

Настя как будто подала признаки жизни, закашлялась что ли? Ваня не видел, он попытался уложить ее на спину, чтоб самому подплыть под нее и обхватить одной рукой под мышками. Так его учил отец. Потом нужно работать ногами и второй рукой, медленно, плавно, без резких движений, не расходуя последних остатков сил.

Вроде получилось. Как брошенная на спину лягушка или беспомощный жук, перевернутый брюшком кверху, он судорожно дрыгал ногами, помогая себе правой рукой. Есть. Очень медленно, но они направляются к берегу. Только бы хватило сил. Только бы не начались судороги. Даже более опытные, вдесятеро более сильные пловцы становились жертвами судорог, об этом тоже говорил отец.

Настя очухалась и ухватила его за шею. Этого Ваня не предвидел, и они оба ушли под воду.

— Кхрл... бфл... мрр.. — все, что он смог произнести.

Нужно вынырнуть на поверхность. Но как это сделать, когда железная хватка сдавливает твое горло? Они утонут вдвоем. Безрассудная детская выходка, унесшая две жизни.

Если он хочет спастись, нужно любой ценой отцепиться от Насти. На обоих ему уже просто не хватит сил. Руки и ноги стали деревяшками, жаль, не теми, что всплывают на поверхность.

Спасайся сам! Ты еще можешь выжить. Брось ее.

Сил на то, чтоб куда-то плыть, даже одному, не было. Единственным, что можно попытаться сделать, было высвободиться из холодных объятий. Нужно принимать решение, возможно, последнее в жизни.

«Я не могу ее бросить. Не могу. Не могу. Не могу!»

Выбор сделан. Страх уходит. Приходит легкость.

Мама, наверное, расстроится.

Он сдается на милость реки, которая обнимает его не в пример нежнее Насти, и несет куда-то вперед и вниз, вперед и вниз...

Стопы ударяются о камень, большой валун.

«Да и черт с ним» — говорит внутренний голос, мягкий, обволакивающий, комфортный.

«Значит, достигли дна. Значит, неглубоко. Значит, берег рядом. Оттолкнись!» — этот голос настойчивее, злее.

Ваня не собирается, но ноги сами толкаются, вступая в прямое неподчинение голове, допуская нарушение нейронно-мышечной субординации. Он делает движение, еще одно.

И его подхватывают чьи-то длинные и сильные руки. Вытягивают наверх, он подчиняется.

Их вытащил Генка. Вообще, все пацаны бросились в воду, разошлись цепью, пытаясь найти «утопленников». Ваня действительно почти доплыл до берега.

И теперь он лежал на траве, выблевывая из себя тухлую речную воду, остатки еды и остатки беззаботного детства.

— Как она?

Ваня поднялся, как только смог. Настя лежала на боку, над ней колдовал Генка, вода выходила из нее, как из фонтана у краевого драмтеатра, который Ване довелось увидеть однажды.

— Не дышит... — произнес Генка.

Ваня оттолкнул его, прильнул губами к губам, делая искусственное дыхание. Поднялся, надавил на грудь — пошла новая порция воды. Снова искусственное дыхание. Ее губы были холодными. Он в исступлении повторял попеременно снова и снова. И когда в очередной раз прильнул к ее губам, она открыла глаза.

— Дурак... — одними губами, так тихо, насколько это было возможно.

Это была лучшая благодарность. Ваня откинулся, растянувшись на траве, подставив лицо летящим с неба каплям дождя.

Это было десять лет назад.

Следующие четыре года их не называли иначе, чем жених и невеста. Настя принимала это, как должное, Ваня часто дрался по этому поводу с пацанами, хотя в душе был горд. Все было само собой разумеющимся, с ней сердце замирало, без нее щемило. Потом она его поцеловала. Потом наступила пора новых дорог.

— Я буду тебе писать, — просто сказала Настя. Они сидели на том же берегу реки, что и четыре года назад.

— Ты можешь и не уезжать, — так же буднично произнес Иван.

— Не могу. — Настя отвернулась. — Я давно для себя решила, буду археологом, поступлю в МГУ, родители поддерживают, ты бы видел маму. Отец тоже сказал, что все правильно, нужно следовать за мечтой.

Ивану многое хотелось сказать, это многое копилось в нем, варилось все эти годы, выпирало наружу, но он крепко сжимал челюсти, боясь выпустить хотя бы одно слово. Скажи он, Настя могла бы остаться.

— Но ведь может быть так, что, следуя за одной мечтой, ты оставляешь другую? — спросил он.

— Да, так обычно и бывает, — ответила Настя. Что это на ее щеке, кажется, слеза?

Небо затянуто тучами, ночь темна. Сорвались первые робкие капли.

Больше они не произнесли ни слова. Иван завел мотоцикл, Настя села сзади, прижавшись к нему, крепко обняв. Он не включил фару.

Они ехали в полной темноте, куда, одному Богу известно. Он знал каждый метр этой дороги, она ему полностью доверяла. Двое, как одно целое.

Иван подумал, что, если разогнаться посильнее и закрыть глаза, они могли бы остаться вместе навсегда.

А потом наступило утро.

 

Порой слова не нужны, ведь их надо кропотливо подбирать, чтоб описать всю прелесть мгновения, искать определения, синонимы, аллегории, точно охарактеризовать видимые и невидимые энергии, чувства, эмоции. И если все сделать правильно, выйдут волшебные стихи.

Иван не был поэтом. Он просто чувствовал окружающий мир, окружающий миг, он просто был счастлив.

Июльская жара, курган, профессор, жаворонки, пшеница, все это было не здесь, где-то далеко за пределами его мира. Весь его мир был в ее глазах, и эти глаза улыбались.

— Ты совсем не изменилась.

— А ты отрастил смешные усы.

— Я смотрю, вы уже знакомы, — буркнул профессор Вайцеховский.