«1958» глава 5

— Никуда не годится, — сделал вывод профессор Вайцеховский, вылезая из грузовика, — форменное безобразие.

Он осторожно выбрался из кабины ЗИЛа, успев прокатиться на двери, как на карусели. Потом раскинул руки в стороны, словно собираясь обнять весь мир, хотя гримаса на лице вполне отчетливо сообщала, что никого он обнимать не собирается. По крайней мере, не в этой вселенной и не в обозримом тысячелетии.

Затем Вайцеховский положил руки на ягодицы и начал вращать тазом, делая особый акцент на движении вперед. Туда-сюда, туда-сюда.

С водительской стороны выпрыгнул шофер, молодой парень в кепке набекрень и с любопытством наблюдал за профессором.

— А ты бы не пялился, а сам бы размялся, — укоризненно бросил Вайцеховский, — лучшая профилактика простатита. Особенно с твоей сидячей профессией. Два-три года, и все, инструмент нерабочий. Жена уйдет. Соседка за солью не заглянет. В тридцать лет импотент. Да, незавидная у тебя судьба, мальчик.

Водитель решил не связываться с нерадивым пассажиром, и рад был, что прибыли в пункт назначения. За час езды от Краснодара наслушался всякого.

Профессор Вайцеховский заведовал кафедрой археологии МГУ, был доктором наук и вообще видным деятелем. Одет был в светлый льняной костюм и пробковый шлем, который не снял даже в кабине грузовика.

— Ты, мальчик, так водишь, что будь у меня три шлема, я б их все надел, — сказал он на выезде из Краснодара.

— Я не мальчик, мне двадцать пять, — ответил шофер.

— Я бы этим не гордился, а всячески скрывал, — прищурился Вайцеховский.

Это был единственный диалог, в дальнейшем шофер молча крутил баранку, а профессор высказал все, что он думает о мироустройстве в общем и о краснодарской жаре, в частности.

Вайцеховский был высок, почти метр девяносто, худ, и за общее сходство во внешнем образе с литературным персонажем, коллеги за глаза называли его Поганель. Именно так, через «о», ибо характер...

Навстречу ему вышел Панас Дмитриевич Котеночкин.

— Профессор, рад приветствовать вас на нашей земле. Надеюсь, хорошо долетели?

— Так долетел, словно из Москвы в седле добирался. Как будто в коридоре турбулентности длиной в тысячу километров прогулялся. Даже такая оказия не миновала.

И он показал желтые капли на своих белых штанах.

— Пока я стряхивал, и самолет тряхнуло. Так-то. И вообще, могу с уверенностью сказать: насколько «Ил» прекрасный самолет, настолько Симоньян — отвратительный пилот. Я бы на его месте вообще не представлялся по громкой связи с такими навыками пилотирования или называл бы чужую фамилию, чтоб не позориться.

Вайцеховский пожал протянутую Котеночкиным руку, прищурившись посмотрел на него, внимательно разглядывая, ища подвоха.

— Вы мне этого джигита специально дали? — спросил он, кивнув головой в сторону шофера, не стесняясь его присутствия. — Если да, то, когда до Керчи поедем, я бы попросил другого.

Профессор Вайцеховсий оказался в колхозе «Знамя Кубани» не случайно, хоть к вручению Ордена Ленина никакого отношения не имел. Зимой руководство района приняло решение укрупнить колхозы. В «Знамя Кубани» влились «Память Ильича» и «Победа». Котеночкина для проформы, конечно, позвали и спросили его мнения, и даже дали высказаться.

— А как быть с тем, что за «Победу» за два последних года мы внесли государству шестьсот центнеров пшеницы, и за «Память Ильича» еще триста. И это только хлебопоставки. А еще на семена давали. Что, получается, эти сто тонн мы теперь вроде как сами себе должны будем? Или простим все, и черт с ними, с дебиторскими задолженностями?

— Правление района ваше мнение, Панас Дмитрич, услышало, — кивнул Берков. — Обсудим, проработаем. Примем решение.

Решение приняли, колхоз укрупнили, задолженности простили.

Вместе с распаханными землями от «Победы» получили несколько полей почти целинных — неудобно расположенных, уклонных, чуть холмистых, перед самой балкой. Их не обрабатывали просто потому, что «Победе» не хватало техники и людей, даже когда этим занималась Динская МТС. Механизаторам-то что, с мягких гектаров оплата идет, а что там у колхозов — наплевать.

И вот, Котеночкин решил эти земли распахать под кукурузу, все равно ведь заставят засеивать неимоверными площадями. Трактор пошел, на одном из холмиков грунт просел, и машина чуть не исполнила па-де-де. Пришлось вторым трактором вытаскивать. Оказалось, не холм, а курганчик, просто очень мелкий, почти равнинный. Но где земля провалилась, обнаружилась общая могила. Деревянные балки прогнили, под весом трактора рухнули вниз. Работы остановили, связались с Краснодаром и Ростовом. Вроде мелочь, но там как раз оказался Вайцеховский, читал курс лекций. Назвал всех варварами и дебилами, позвонил в Москву, добился запрета на проведение любых работ, пригрозился через месяц сам заглянуть по дороге на раскопки Керченского некрополя.

Поганель сказал — Поганель сделал.

— И вообще, есть у вас холодный квас или нет? — с нажимом спросил он.

— И квас есть, и шашлычок, и коньячок, — ответил Панас Дмитрич. — Вы, наверное, не завтракали толком.

И он указал рукой на колхозную столовую с вывеской «Рустави».

— У нас повар — грузин, — объяснил он.

— Да хоть армянин, — пожал плечами Вайцеховский. — А вот то, что вы с утра пораньше коньяком балуетесь, вполне характеризует методы вашей работы. Удивительно, как вы трактор целиком в скифскую могилу не уронили.

Панас Дмитриевич коньяка не пил совсем, и тем самым трактором тоже не управлял, но дискутировать со светилом науки не собирался.

В это время через борт кузова непринужденно перебралась фигура в белом, в несколько ловких движений спрыгнула сначала на колесо, а с него на землю. Белый хлопковый костюм по фигуре, парусиновые тапочки и белая кепка. На светлом фоне ярко выделялось загорелое лицо и пышные каштановые волосы. Лицо, кстати, улыбалось.

— Анастасия Романовна, — строго обратился к ней Вайцеховский, — наконец-то! Я уж думал, вы там ночевать собрались. Нам тут коньяк предлагают, вы что думаете на этот счет? Есть у вас свое мнение или нет?

Панас Дмитриевич удивился, хоть и постарался свое удивление скрыть. В его оси жизненных координат было не совсем нормальным, когда девушка едет всю дорогу в кузове грузовика, пока здоровый мужик прохлаждается в кабине. Но у археологов, видимо, все устроено несколько иначе.

— Конечно есть, Аркадий Евграфович, — мелодичным голосом ответила девушка. — Коньяк я не буду, а вот от яичницы не откажусь и от стакана кваса тоже. Доехала хорошо, если вам вдруг любопытно.

Вайцеховскому было все равно, а вот Панас Дмитриевич порадовался за девушку. Он поймал себя на мысли, что невольно залюбовался ей, что она была по-настоящему красива, и красота ее подкреплялась какой-то внутренней силой, харизмой, и судя по всему, она вполне нашла подход к профессору и его снобизм и зазнайство нисколько не угнетали ее.

— Анастасия, — представилась она, протянув руку.

Котеночкин ответил на рукопожатие и подумал, было бы уместным поцеловать ее? Руку, разумеется. Решил, что нет.

— Наш багаж пока не разгружайте, — бросил через плечо шоферу Вайцеховский, направляясь к столовой, — мы отсюда сразу к курганам, там и разобьем лагерь.

Шофер, судя по его виду, ничего разгружать и не собирался. Более того, еще в аэровокзале его смутила бесцеремонность профессора, уверенного, что заимел себе личного раба с колесницей, и, если бы не девушка, которая сама тащила все вещи, и которой шофер с радостью помог, профессор столкнулся бы с жестокой реальностью этого мира, а ведь его наверняка давно не посылали на хер.

— Ну, вы идете? — поинтересовался Вайцеховский у опешившего на секунду Котеночкина и почти счастливо осматривавшейся по сторонам Анастасии.

В столовой всем подали отличные, вкусные блюда, шашлык, салат из свежих овощей, закуски и отменный ледяной квас. И только профессору Вайцеховскому достался «какой-то жесткий кусок свиньи, он у вас с жилами что ли?», в салате «огурцы горькие, что это за сорт такой, "Краснодарский несъедобный"?», и «ну хоть квас нормальный, только кислючий, но зато холодненький».

Вайцеховский поделился планами закончить все в три-четыре дня — «больше он тут не выдержит», и Панас Дмитрич с удовлетворением подумал, что это взаимно. Ситуацию сглаживала Анастасия Романовна, по всей видимости выработавшая иммунитет к токсичности профессора, и вообще выглядевшая настоящим живым человеком, оптимисткой, комсомолкой и просто сногсшибательной молодой женщиной. Даже Котеночкин внутренне почувствовал себя как-то моложе.

— Значит так, — жевал невкусный шашлык профессор, — мне нужно будет человек двенадцать, чтоб копать, и не школьников каких-нибудь, от этих олухов ничего путного не добьешься, из техники — бульдозер. На охрану никого не надо, сам буду ночевать на раскопе, а то знаю я вашего брата, колхозников — что вечером откопаешь, с тем наутро прощаться можешь, если хотя бы единожды за ночь моргнешь. Про сон я вообще молчу.

Панас Дмитрич не очень представлял, как в самый разгар косовицы дать профессору двенадцать человек на три-четыре дня, и потому решил дать одного-двух. Дед Пономарь, сторож, старый человек, возможно даже ровесник кургана, и характер весьма склочный — первый кандидат, пусть они с профессором друг с друга спесь посбивают. Антоша Шпала, тунеядец, не сподобившийся больше, чем на минимум трудодней ни разу за пять последних лет. Плотник отличный, по соседним колхозам сшибающий сдельные договора с натуроплатой, родные трудодни не уважал совсем. Вот пусть в земле поковыряется. А как быть с бульдозером? Допустим, трактор с отвалом найти можно, но кого дать, чтоб дело не загубил?

Внезапно Панасу Дмитриевичу пришла в голову дельная мысль. Вчера подрались Никаноров с Курбаном, да так, что второй оказался в гипсе и с неутешительным диагнозом. Котеночкин не знал всех деталей, но умел разбираться в людях, а потому заочно готов был занять сторону Ивана Никанорова. Надо бы еще участкового заслушать, чтоб дело нужной стороной повернуть — не травма на производстве, а личная недисциплинированность. За Курбаном не заржавеет, подаст в суд на колхоз и плати ему потом пенсию пожизненно, для механика ведь руки — главный инструмент. Тем более, такие решения суды выносили сплошь и рядом. Да, от греха подальше нужно Никанорову на эти три-четыре дня сменить обстановку, курган пораскапывать, отдохнуть, так сказать, без отрыва от производства.

— Будут вам люди! — Котеночкин энергично потер ладони, — количеством, может, поменьше, но качеством — ммм...

Панас Дмитрич закатил глаза, показывая высший уровень качества выделенных профессору людей.

— Обычно, когда так говорят, подсовывают профнепригодных, — жуя, заметил профессор. — Надеюсь, хоть коньяк по утрам они не хлещут.

Когда прикончили квас, профессор засобирался.

— Хотелось бы до темноты расположиться, провести, так сказать, рекогносцировку на местности.

В это время за окном послышался приближающийся треск мотоциклетного двигателя. Не прошло и минуты, как на пятачке, дав лихой круг, остановился мотоцикл с коляской.

Водитель бодро спрыгнул с железного коня и снял шлем с очками. Он был в модной куртке с косым воротом, штанах и высоких ботинках. Панас Дмитрич узнал его и улыбнулся.

— День встреч, не иначе. Прошу, господа, пойдемте на улицу.

На улице было жарко, о чем не преминул заметить профессор. Водитель мотоцикла и председатель колхоза шагнули навстречу друг другу и крепко обнялись.

— Семен Ильич! — обрадованно произнес Котеночкин. — Сколько лет, сколько зим!

— Панас Дмитрич! — воскликнул Семен Ильич. — Я как узнал, что тут председательствуешь, сам вызвался в командировку. Знал, что где ты, там материала ого-го. Такие кадры не подводят!

— Семен Ильич Подкова! Заслуженный киноработник. Режиссер с большой буквы «Р». Или «П». В общем, лицо Ростовской киностудии. — Представил его остальным Котеночкин.

Подкова в свою очередь показал рукой на оставшегося незамеченным человека, который с трудом вылезал из коляски. Делал это неуклюже, но, кажется, только оттого, что был завален атрибутами кинопроизводства — кофрами, чехлами, коробочками и ящичками.

— А это Андрюша, мой ассистент, оператор, сценарист, будущий режиссер. Вот такой, — Подкова поднял вверх указательный палец, — мировой парень! Я его с Одесской киностудии переманил. Он ведь оператор, талантище, так кадр ставит — глаз не оторвешь. Пришлось пообещать полную свободу творчества, и ничего, что у нас документальное кино, оно советскому человеку может быть даже роднее и ближе.

Мировой парень снял очки, и подошел к остальным. Он, очевидно смущался такого пышного представления и был еще совсем молод, на вид не дашь и двадцати.

— Андрей, — представился он.

Мужчины пожали друг другу руки. Андрей посмотрел на Настю и засмущался еще сильнее, покраснел и отвернулся.

Панас Дмитрич взял инициативу в свои руки.

— Это профессор Аркадий Евграфович Вайцеховский, — представил он Поганеля, — почтил нас своим присутствием. Вернее, не нас, а курган, чудом оказавшийся на нашей земле. А это Семен Ильич Подкова, заместитель директора Ростовской киностудии. Мы с ним знакомы еще по целине, приезжал к нам в совхоз корреспондентом, репортаж делать.

— Тот самый Вайцеховский! — воскликнул Подкова, — да вы что? А я же слежу за вашими открытиями! Ваша работа про городища на Днепре — ух и сильная. Жаль, мы про вас фильм тогда не сняли.

Кажется, Подкова быстро раскусил профессора. Котеночкин уважительно покачал головой и даже позавидовал прозорливости товарища.

Вайцеховский принял комплимент как само собой разумеющееся.

— Да, жаль. Про шахтеров сняли. Про трубопрокатичков сняли. Про виноделов сняли. Про железнодорожников два фильма только в этом году сняли. Про колхозников — без счета. А про археологов — ну да, зачем...

Котеночкин улыбнулся. С Вайцеховским Подкове придется еще повозиться.

— А снимем! — парировал Семен Ильич. — Вот возьмем и снимем прямо здесь, на раскопках. Пленки у нас с запасом. С сюжетами тоже, думаю, проблем не будет. Снимем же? — поинтересовался он у Андрюши.

— Обязательно снимем. Про таких археологов как не снять?

И он украдкой посмотрел на Настю. Наткнулся на ответный взгляд и обезоруживающую улыбку, быстро отвернулся и залился густой краской.

— Лучше бы, конечно, в Керчи, там некрополь солидный и пейзажи фактурнее, — почесал бородку Вайцеховский, — но с вашим братом, киношниками, надо быть начеку. Вам спуску дай, только вас и видели. Потому снимайте здесь, может что путное и выйдет. Только все отснятое согласовать с кафедрой в обязательном порядке. Я за вас краснеть не собираюсь!

И он направился к кабине грузовика, где придремал шофер. Звонко хлопнул ладонью по водительской двери, отчего тот чуть не подпрыгнул.

— Мальчик, всю жизнь проспишь, а она стоит того, чтоб в нее хоть иногда просыпаться.

Шофер спросонья хотел дать адекватный ответ, но вновь промолчал.

Археологи уехали к кургану.

— С дороги, может, позавтракаете? — спросил Котеночкин у Подковы. — Шашлычок, коньячок, салатик, квас.

— От коньячка не откажусь, — рассмеялся Подкова, — а тебе, оператор, — он повернулся к Андрюше, — только квас. «Длань, держащая камеру, да тверда будет» — процитировал он кого-то из коллег по цеху.

— Ищущий да обрящет, алчущий да откушает, — парировал Андрюша.

— Интеллигенция, — подмигнул Котеночкину Подкова, — что с них взять?

День обещался быть насыщенным.