Гипнофобия (8)

Барабанщица снова стала мелькать в сновидениях, пока еще очень бледно и тускло, на обрывках смысла. И она пришла, во весь рост, вместе со всей своей армией...

Хорошо, что Алины не было, она не звонила, не приходила несколько дней. А, вдруг, была? Убежала среди ночи и больше не вернется. Надо подождать, пока память проморгается...

А что же тогда было?

...Ржание лошадей. Солдаты в шинелях толкали из грязи телегу. Он видел это все из сарая, смотрел в щель между досками. По дороге, взбивая слякоть в огромных лужах, двигалась мимо конармия. Из избы напротив, вышли несколько красноармейцев, направились к нему. Дверь распахнулась, его выволокли на улицу, проводили грубо в ту самую избу и оставили ждать в сенях. Рядом на полу сидели еще несколько трясущихся мужичков, у всех были связаны руки. Он пока ничего не понимал, один мужичок плакал, красноармейцы слонялись мимо из избы на крыльцо и обратно. И вот, позвали всех сразу...

В горнице вокруг стола, четверо в кожанках и портупеях, склонились над картой. Тусклая лампа на длинном, крученом шнуре утопала в никотиновом тумане...

Седой дядька с добрым лицом обернулся и весело спросил:

— Ну что, братцы, с вами делать прикажете?!

Все обернулись. Один из командиров задел фуражкой лампу, та качнулась, осветив на мгновение угол комнаты. Какие-то лица, и среди них — она, сидит в углу и глаз не сводит...

— Наздратенко!

Вошел красноармеец с винтовкой.

— Возьми с собой еще двоих и давай, где-нибудь подальше...

Мужики запричитали, старший отвернулся, положил ладонь на карту, продолжил прерванный разговор. Кто-то командовал насчет обеда. Про них сразу забыли кроме Наздратенко, он вытолкал пленных в сени...

Вдруг, раздался грохот, дверь снова распахнулась, усатый в фуражке крикнул конвоиру:

— Этого оставь!

Мужичков увели, усатый спросил:

— А ты чего без сапог?

Хлопнул в ладоши и заорал:

— А ну-ка выдать ему шикарные...

Последнее слово он выцедил сквозь зубы, прищурившись злодейски. Выскочили откуда-то бородатые в папахах, потащили, уронили, поволокли, голую ногу закинули на козлы. Один крепко обхватил колено, второй натянул сапог.

— Теперя не слятить.

Второй достал из кармана несколько гвоздей, и стал забивать их в каблук короткими точными взмахами молотка. Гвозди прошивали подошву, дробили кости. Ржавые наконечники выскакивали с наружной стороны стопы, кровь хлестала из голенища, бородатые зверски хохотали...

Она смотрела сверху, ее перевернутое лицо с открытым ртом и бровями, скосившимися в жалобный домик, дергалось в такт ударам молотка. Она сунула руку ему в оскаленный криком рот, схватила за язык и дернула, он услышал треск разрываемой плоти...

Орал долго, крик ушел в дыхательный спазм и тяжелый кашель. Едва вывалился из параллельного измерения, сном это нельзя было назвать, еще дергался, как марионетка или эпилептик и заорал в потолок картавым от увечий ртом:

— Пошла нахуй!

Как теперь спать? Еще несколько таких «сеансов» и она добьет его, прихлопнет физически прямо во сне. И почему явилась через двадцать лет? Не значит ли, что он скоро подохнет, и она там его ждет. А если правда, что ад существует, для него он будет выглядеть, примерно, так...

Герман хромая бродил по квартире, сто раз проверил, включен ли звук в телефоне. Ноги ныли фантомной болью, во рту единственная рана — он прикусил верхнюю губу, это не страшно. Смотрел в окно, сидя на подоконнике.

Он всегда сидел на этом месте, когда звонила Алина и говорила — скоро буду. Слышал ее шаги эхом, потом падала тень из полукруга подворотни, ее плечи и капюшон, носки ботинок и джинсовые коленки. Он все ей расскажет, ну почти все, если не испугается, пусть живет здесь и всегда будет рядом. Он даже повеселел. 

Впервые она не ответила на смс-ку. Подождал десять минут...

— Алло...

— Привет. Я в полиции, мама умерла.

— Тебе помочь?

— Не, пока не надо. Перезвоню.

 

Алина сидела в коридоре отделения на диванчике, зачем сама не знала. Уже подписала все, что ее просили, и должна давно быть дома. Просто была ошарашена «справедливостью», наивно ждала, вдруг, ее позовут, станут извиняться и просить прощения. А если бы не подписала, зависит ли вообще, чего-либо от ее росписи?

Врач констатировал смерть от естественных причин, что-то с сердцем. Полицейскому в отделении Алина сказала, что мать звонила последний раз в полночь, говорила, что ее заперли в какой-то подсобке, просила вызвать полицию и что ей плохо. Мужчина в форме пожал плечами — свидетели говорят совсем другое...

Вот они стоят в коридоре, толпа «свидетелей». У них были круглые от праведного гнева глаза. Встали кружком, что-то шепотом орали, махая руками. Алине показалось, что слышала знакомые слова:

— Чахабили! Хачапури!

Через минуту вышел и этот в форме с папочкой под мышкой. Запер кабинет, взглянул на Алину, та на него...

— Здесь не надо сидеть, идите домой.

Она шла сквозь толпу «свидетелей», вдыхая смрад из распахнутых ртов, чувствуя занозистые взгляды на своем лице. Шла, глядя вперед, и почти улыбалась. Рухнуло ее детское понимание жизни, здесь все легко и просто решилось в пользу денег. А ведь, как замечательно полиция несколько лет назад, избавила ее от отчима. Как он верещал в лифте, Алина еще помнит, будто это было вчера, щелчки по ебальнику и грохот кабины о стены шахты...

Заплакала только когда пришла домой. Включила телевизор, последний раз она его смотрела, наверное, еще в детстве. На экране мелькала какая-то невероятная чушь, но это именно то, что сейчас было нужно.

Кто-то стучал в дверь, она сделала звук тише, никто не должен видеть ее слез. Она справится, одна. Позвонила на работу, сказала, что не придет в ближайшие дни, и неплохо бы получить зарплату, а то похороны, все дела...

В морге какие-то мужчины в белых халатах помогли поставить гроб в специальный автомобиль. В крематории все в обратном порядке, и везде денежки, денежки каждому за доброту и сочувствие. Отстояла очередь одну, другую, третью, наконец, получила урну с прахом, пошла искать «бригадира».

Дядя в синем комбинезоне замуровал мать в стену, присобачил табличку с именем и датами. И только тогда Алина почувствовала, как одинока. Глотая слезы, бежала на маршрутку по асфальтовой равнине мимо серых корпусов, задыхаясь вонью из печей. Скорее отсюда домой, в ванну, смыть с себя запах крематория и согреться, она страшно замерзла.

— Алло.

— Ну как?

— Все...

— Приезжай.

— Да-да...

— Собирай вещи и ко мне.

— Хорошо.

Что ж, ближайшее будущее хоть не в тумане. И что собирать? Все вещи на ней...

Лифт был сломан, поднималась пешком, почти пришла. Струйка пота скатилась по виску... На площадке между этажами, где мусоропровод ее ждал тот самый, из полиции. Он улыбался, руки держал в карманах пальто.

— Привет. Я к тебе.

Это было внезапно. Чего еще ему надо?

Его лицо свело в страшную маску, перекосило маньячной свирепостью, это был уже не полицейский. Бежать бесполезно, наверное, еще сомневалась...

Убийца растопырил руки, пальто распахнулось, он превратился в гигантскую белку-летягу, бросился на нее. И тут же заверещал, схватившись обеими ладонями за пустую глазницу. Она бы его убила, или оставила слепым на оба глаза, если бы не электрошокер. Алина упала, он прыгнул сверху, вбивал ее голову в каменный пол, месил лицо кулаком, разбил пальцы о зубы.

Ему показалось, что она уже не дышит, но для верности решил сделать контрольный выстрел — сломать горло, задушить двумя руками...

...Этажом выше брякнул ключ, раздались детские голоса. Убийца ошалел, он подвывал от страха, руки тряслись с безумной амплитудой. Она покалечила его! Как это могло случиться?! С ним? Подобрал глаз, вытер лицо подолом рубашки, легкими шагами побежал вниз по ступенькам. Успел вытащить щепку между дверями лифта, кабину тут же вызвали наверх...