Ева, сервируй!

— Джулия Робертс-то ваша — всё! Постарела! — Толик ввалился в квартиру.

Шапка ухарски набекрень, молния на ветровке разошлась, шнурки левого кроссовка беспрепятственно гваздались по несовершенству коридорного коврика. Расхристанный, расхлябанный, но в наивеселейшем расположении духа — Толик.

— Никогда она нашей не была, — супруга на кухне обваливала котлеты в панировочных сухарях, предвосхищая ужин. — Ты от собак убегал что ли опять? Выглядишь.

— Хоба! — Толик пренебрёг ответом и, затолкав в гардероб верхнюю одежду, совершил высокохудожественного прыжка на диван. Принялся ответственно его давить. — Начинали, говорю, смотреть с Андрюхой фильмец. Про Джулию Робертс. Были раздосадованы её старостью.

— Шашечки, наверное, свои обнажили и тут такая досада: старая женщина в кадре, — хохотнула супруга.

— Нет! Мы же не юнцы, чтобы шашечки наголо, — Толик запросто отмахнулся от колкости. — Поставили «Том и Джерри» и получили двойную порцию удовольствия.

— По сорок лет вам, Толь, доходит с Андрюхой твоим, — жена заглянула в гостиную. — По сорок. Уже машет вам из лесополосы юбилей, который не принято отмечать. А вы видик гоняете. И ржёте вечно над чем-то. Просто так. Без причины.

— Видик, — Толик воздел перст. — Видик, Юля! Ни интернеты, ни DVD, ни даже кабельное телевидение. Мы смотрим видеомагнитофон! Раритетище! Глас эпохи! Мы смотрим великих ребят эры VHS. А ты рилсы смотришь...

— А я, вот, думаю: то ли, Толя, мне начать потихонечку разводиться? Мне становится немного тесновато листать рилсы, рядом с такой насмотренной глыбой! — супруга вернулась в царство кухни, и обвалка котлет стала демонстративно шумной, со спецэффектами.

Толик был всегда готов к подобным стычкам с женой. В этом плане он был уже усат. На опыте. Самое верное сейчас — найти себе важное занятие. Которое следует начать выполнять незамедлительно. И, главное, оно должно быть как можно дальше от жёниного гнева. На помощь Толику всегда приходила его прямота. Когда он говорил: «Я туда-то туда, чтобы глаза твои меня не видели» — он уже наполовину разряжал обстановку. И сейчас, возлегая и энергично шевеля пальцами на ногах, он прикидывал себе деятельность. Зацепился за окна на даче, которые грозился запенить. На зиму. На выходных. Выходных оставалось несколько часов плюс сон. За это время на дачу даже не доехать: даль несусветная. Зато можно неторопливо поискать монтажную пену — переждать смутное время. А на следующих выходных решить дачный вопрос наверняка.

— Ладно, терпимо, — Толик с лёгкостью покинул диван. — А где у нас законнорожденная дщерь?

— Страдает! — послышался из комнаты глас дочери.

— В твоё сердце вновь пришло расставание?

— Типа того...

— А магазинным путешествием не хочешь сбросить с себя пелену несчастной любви? — Толик уже орал из коридора, облачая себя в несколько минут назад снятую одежду.

— На маминой машине или на «Безумном Максе»?

— Второе.

— Не поеду. Страдать буду. — И продолжила страдать.

— Только не говори, что ты опять будешь позорить меня на этом танке, — напутственно поинтересовалась из кухни жена. — Куда тебя на ночь глядя вообще сдувает?

— За пеной монтажной я. С глаз твоих долой.

— Толь, поедь, пожалуйста, на нормальной машине.

— Я на нормальной и поеду!

И шагнул из квартиры.

Воскресный двор был благодатно безлюден, и лишь редкая ребятня героически покоряла железные изваяния детской площадки. До гаража с «маминой машиной» было рукой подать. А вот отцов «Москвич», который Толик неоднократно перебрал до винтика, стоял в гараже соседнего двора. Гараж этот услужливо сдавал за копейки Валерон Осиярцев. К нему, беспечно насвистывая мотивирующие мотивчики, и держал Толик свой путь.

В скверике, один-одинёшенек, праздновал приобретение «фунфырика» Пётр Андреевич Мерентьев. Глаза его сияли от счастья, а лицо — чернело от гематом.

— Анатолий, добрый вечер, — поприветствовал он, стянув с головы потрёпанный головной убор о надписи «Лыжня 80». Воздух ноября немедленно заволновался паром от засаленных колтунов.

— Здрасте, Пётр Андреич.

— Не желаете ли пригубить? — указал взглядом на напиток истинных интеллектуалов.

— Да я сейчас буду максимально за рулём, вынужден отказать, — поймал Толик вайб светской беседы. — А чего вы это чёрен, как ворон из баллады Жуковского?

— Небольшая поправка. Не из баллады Жуковского, а из произведения Эдгара По. Причем, этот великий автор не просто Эдгар По, а Эдгар какой-то там По. Анал, кажется?

— Аллан, всё же, — поправил Толик.

— Вот! — Согласился Мерентьев. — Именно у него есть произведение «Ворон».

— В переводе Бальмонта, — усмехнулся Толик. — А с лицом-то чего?

— Лицо моё, Анатолий, — Пётр Андреевич закинул ногу на ногу, предуготовляясь к повествованию. — Является следствием чреды горьких поворотов судьбы. Не богат табачком?

— Не курю же, — Толик полез в карман. — Но в автосервисе кто-то забыл пачку. Приватизировал. Угощать чтобы.

Мерентьев с благодарностью выудил из пачки сигарету, элегантно прикурил и высокохудожественно затянулся.

— Третьего дня, — не без удовольствия продолжил он. — Возвращаясь восвояси, я решил получить немного любви и тепла. И ноги мои сами повернули прямиком к Алле.

— Это которая?

— Ну, Алка Оргазм! С тридцать второго дома, — привнёс Мерентьев бульварную правку в классическое повествование.

— Понял. Ладно, терпимо. И?

— Ясное дело, у меня с собой было. К барышне всё-таки иду, а не на поминки. Но, пришед на адрес, я обнаружил, что Алла уже принимает гостей. А гости эти — горячие, дерзкие ребята аж с Томилино.

— Люберецкие, — ахнул Толик. — Драматургия.

— Будучи местным и выпивши, — Пётр Андреевич бережно притушил сигарету, оставив добрую половину про запас. — Я взял слово. Внёс правки в поведение молодых людей, указал на отступления от гостевого этикета.

— И прогадал.

— И прогадал, Анатолий. Вместо любви и тепла, я получил оглушительных пиздюлей. И напиток отняли.

— Алка не вступилась?

— Алла к тому времени была, мягко говоря, под бокальчиком. Сидеть за столом она ещё могла, а стоять уже нет. Но я видел её глаза, когда негодяи учиняли надо мной расправу. Глаза, полные трагизма. И сочувствия, Анатолий.

— История, конечно, Пётр Андреевич, — участливо покивал головой Толик. — А Валерон вам, случаем, не попадался?

Мерентьев самодовольно крякнул, указывая на абсолютное владение информацией:

— Засекать не засекал, но уже час и семнадцать минут как Валерий вошел в лоно «Парижа».

«Париж» с лавки Мерентьева было видно прекрасно. Это дворовый пивняк, где от Франции в интерьерах — преступно пошлые обои с Эйфелевой башней и томные песни Милен Фармер на репите. Местная падшая интеллигенция имела в «Париже» функцию распития в долг, с записью в тетрадь. Брассери, больше смахивающая на опрокинутый ржавый таз, имела успех у публики не склонной к буйству. Оттого, беспощадные войска домоуправления снисходительно прикрывали глаза: если аккуратно и вполсилы, то пейте, куда вас девать.

Отсыпав Мерентьеву ещё сигарет и пожелав доброго здоровья, Толик направился было в тошнотворную прохладу «Парижа», но Валерон вылетел оттуда сам. Зашагал непосредственно к Толику.

— Здаров, — заулыбался Толик. — Ключи бы от гаражишки.

— Толя! — Валерон был человек громкий. — Толя это звездец! Это всё! Это случилось! Ева Грин в городе!

На излёте перестройки Валера Осиярцев из армии угодил прямиком в видеосалоны. Увлёкся созерцанием кино. Вместо серийного производства на предприятиях он отдал предпочтение серийным убийцам на голубых экранах. Не пил, не загонялся, не болтался особо. Смотрел кино, по его выражению — пачками. В один роковой день, он нарвался на «Мечтателей» Бертолуччи. И помешался на Еве Грин. Не влюбился в актёрский талант актрисы, не восхитился природными данными роковой француженки, а помешался. «Мечтатели» были просмотрены под тысячу раз, биография была вызубрена — буди ночью! 

Никто с уверенностью не мог сказать, смотрел ли Осиярцев хотя бы ещё какой-нибудь фильм помимо шедевра Бертолуччи. Скорее всего нет. Его полностью устраивала Ева Грин именно там. В том образе и том виде. В конце концов, Валерон решительно заявил:

— Нечего, короче, рассусоливать. Собираться да ехать, понял? Скажу: «Ты, Ева, давай — ни это самое... Доставай самую чистую скатерть, самые глубокие тарелки. Понеслась!»

Он начал скрупулёзно, маршрутизировано изучать Францию. Он стал галломан и евагриновед. Он мог подробно нарисовать схему, как «хоть на велосипеде» добраться до города, который увидеть и умереть. Во сколько выехать, чтобы без помех добраться от МКАД до Минского шоссе «Северный обход Одинцова». Сколько радаров по трассе на Белоруссию. Кому и сколько сунуть на пересечении границы с Польшей и что этих самых мест — пять. Как безболезненно пересечь Варшаву и обойти платную магистраль в Германии. Где перекусить на «краю земли» — в Финистере. Единственное, чего не изучал Валерон это французский язык. Объяснял доходчиво:

— Любовь это не разговорчики, а язык тела, понял! Доставай, Ева, плошки для кофе. Кофе пить станем.

И, вот, вселенная рассмотрела заявку Валерона, сделала ему скидочный бонус, сократила расстояние до мечты: Ева Грин в России.

— Проснулся сегодня в пятнадцать часов утра и полез в соцсети, — Валерон взволнованно дышал. — А там всё завалено фотками Евы из наших винных магазов, понял? Люди с ней везде фоткаются. Простая, как две копейки. Даже из «Пятёрочки» есть фотки, понял! Тараканы в щёлочке, Ева Грин — в «Пятёрочке»! Всё, Толя! Заводи, давай свою «Победу» и похуячили.

— «Москвич» у меня. «Победа» — это у деда моего машина была. Он там бабку хранил. Сколько её помню, она всегда сидела на пассажирском в «Победе». Нигде её больше не помню, — Толик растерялся. — А куда едем?

— В «Ритц-Карлтон». Я пробил, где она остановилась уже. Двести запросов в поисковике и ты во всеоружии, ёптыть. Встанем на парковке служебной и ждать. Я знаю, кому сунуть, чтобы оттуда не нагнали.

— На работу завтра мне. И вечером с Андрюхой «Кобру» смотрим...

— Какая работа? Какая Андрюха? Ты видишь меня сегодня в последний раз, Толя. Мы с Евой — всё. Покидаем ваш душный мирок! Я быстро сейчас надену пальто красивейшее и чемодан возьму. Мигом. Обожди.

— А чего бы ей здесь делать-то? Ничего не путаешь? — уже мчась по объездной на «Безумном Максе», спросил Толик у обезумевшего Валерона.

— Кинишко какое-то снимают, — отмахнулся Осиярцев. — Про космос что ли. Про звёздный городок.

— Как же ты, такой знаток Евы Грин и не в курсе, что за кино, — упрекнул Толик.

— Ты завязывай, братан! — Валерон дружелюбно дал со всей силы Толику в предплечье. — Кино это работа. А жизнь это жизнь. Я скажу: «Ты, Ева, давай, ни это самое... Кино это потом. А сейчас, ну-ка, накрывай. Супы, борщи, понял?»

— Не умеет она, поди, в супы, борщи...

— Да то ли, Толя, я свою Еву не научу супишко сгандобить? Скажу: «Ты, Ева, давай, ни это самое... Сервируй! Я сейчас тебе всё покажу!» А чё ты запарился за её кулинарку? Отбить задумал, паршивец? — Валерон неприятно захохотал. Нервно, беспричинно, жутковато.

Встали на светофоре.

— Не, — Толик зевнул. — У меня Юлька евагринистей в миллион раз. Мне отбивать кого-то необходимости нет.

— Ну, это кому как, братан. Это кому как. — Валерон ёрзал на сиденье, волновался. — Кому побольше, кому поменьше. Смотрел видос недавно: в какой-то стране живёт граф Уппа, понял. Там замок — это всё! Вот, показывают зал графа Уппа, а он с ВДНХ размером. Балы, игрища, пиры. Едят, веселятся.

— Они едят, а вокруг зал Уппа? — уточнил Толик.

— Да! Огромная, куполообразная зала. Масштаб! Мощь, сила, понял! Кому побольше, кому поменьше! Только так, Толян. Сверни сейчас вон туда, во дворик. Там винный огромный и коньяк есть козырный. Будешь коньяк?

— Не. Я ж максимально за рулём.

— Маленький тогда возьму коньяк. И фляжку куплю! — Валерон раздухарился, помешательство достигло агонии. — Во фляжку перелью и, такой, понял — достаю фляжку из пальто. Скажу: «Ева! Давай-ка, родная, ни это самое... Ебани. Сейчас всё будет, сейчас всё сделаем, всё решим с тобой». Сильно, а? Толян?

— Вообще сила, — согласился.

Винный был действительно огромный, строгий.

— Засекай! — Валерон вынырнул из салона и поспешил навстречу напитку, произведённому во французском департаменте Шаранта.

А Толик принялся рассматривать переростка, который восседал в глубине двора на железной горке и никак не мог поехать с неё. Он помогал себе ногами, вероятнее всего возмущённо сопел, но не ехал. Не было радости скольжения, а лишь унизительные прыжки на заднице по хлади примитивного аттракциона. Толику захотелось домой. К строгой супруге и страдающей дочери. К видам из окна кухни и к вечерним разговорчикам всем семейством. С беспричинными смешками, с беззлобными подшучиваниями. С чаем и пряниками.

— Пену опять, сука, не купил, — вздохнул он. — Ладно, терпимо.

По капоту будто хлопнули ладонью. И тут же раздался заливистый женский смех. Толик посмотрел, и кровь покинула лицо. Возле «Безумного Макса» стояла Ева Грин. Стояла, хохотала и махала ему рукой. В шапке-носке, в каком-то не статусном пуховике, но самая что ни на есть Ева Грин. Она крикнула что-то из серии «Roulez-moi sur cette merveilleuse voiture ser». Мол, прокатите, меня на вашем автомобиле. Что-то такое: Толик был не Лев Толстой, не ловкач по-французски. Он неистово закрутил головой, всеми своими движениями пытаясь ускорить возвращение Валерона. Толик, впервые за много лет, по-настоящему оробел. А огромные мужички в одинаковых костюмах уже аккуратно сопровождали взбалмошную актрису к джипу. 

Никаких лимузинов, вечерних платьев, фотовспышек, фанатов. Только беспрепятственная покупка вина заморской актрисой, нескользкая горка и тормоз Валерон, чьё счастье секунду назад отъехало восвояси.

Осиярцев залез в салон, когда тончайший аромат французских духов был окончательно заглушен запахом закуренной кем-то сигареты.

— Короче! — Валерон ничего не знал, его сердце билось радостно. — Сейчас уже на кассе поймал свежую фотку из этих краёв, понял! По-любому сюда явится за вином! Ждём пока тут. Замерли!

Толик хватанул воздуха, сам себе решительно кивнул и...

— Может, возле гостиницы всё же тебя зарядим, предстоящий парижанин? — ничего не сказал он Валерону. — Я бы сильно не прочь оказаться в объятиях любимой жены.

— Брата-а-ан! — Осиярцев оценил «предстоящего парижанина» и вновь отсушил Толику предплечье. — Сидим и сидим, чего ты! Котлеты у тебя дома что ли?

— Именно так, кстати!

— Ну, разогреешь, не беда. Я в ожидании, ты — чисто поржать в классной компании, понял!

И Толик понял. Всё понял. И что Валерон тоже увидел объект своего воздыхания. И что не один Толик оробел. И что, вообще, нечего лезть в чужие мечты. Они имеют право мечтами и оставаться. И что видеокассету с «Мечтателями» не помешало бы раздобыть. Посмотреть. С Андрюхой.

— Ну, тогда давай ждать, — Толик отстегнул ремень безопасности. — Шоколадку, надеюсь, купил.

— Бестактный вопрос.

Валерон достал из карманов красивейшего пальто шоколад и изящную фляжку, обрамлённую под золото.

<2023>