Киноповесть «Осколки студёного лета». Глава 4
Глава 4
Маша сидит за столом на кухне. Наклоняется, гладит лайку, которая улеглась у ее ног. Пес по кличке Белый явно к ней расположен, переворачивается на спину и подставляет брюхо. Маша смеется и вовсю чешет ему пузо.
Валера ставит чайник на печку, проверяет кухонные шкафчики — ищет кружки.
— Ничего, дед отойдет. Он мужик крепкий, и не такое видел. Подумаешь, незаконнорожденная внучка! Дело житейское. — Он пожимает плечами.
— «Санта-Барбара», — усмехается Маша.
Собака ложится у порога и закрывает глаза. Валера находит чашки, чай, ставит на стол.
— Я с ним поговорю, я его любимый внук, — заговорщицки шепчет он и кивает на сервант. — Там раньше целая полка с моими фотографиями была.
Маша смотрит на полки и улыбается. Теперь и Валера видит портрет лайки и ее совместное фото с дедом. Хмыкает.
— Закусился он из-за открыток, конечно. — Он поворачивается спиной к серванту. — А ты ничего такая, борзая. Приперлась без приглашения, права качаешь...
— Прав у меня не меньше, чем у тебя. Мамка в суд на него подала, на признание отцовства. Он в моем свидетельстве о рождении вписан. — Девушка даже не пытается произнести слово «отец».
Закипает чайник. Валера наливает кипяток в заварник. Ищет сахар, слушает Машу. Он всю эту историю знает совсем чуть-чуть. Пару раз подслушал, как мать на батю орала после рождения этой девчонки и после суда. При сыне родители эту тему не обсуждали: «Не твоего ума дело, Валерка, займись своими делами. Это тебя не касается, сынок». Угу, как бы не так! Матушка сначала в поселок, в рабочую общагу, его забрала, а как рудник закрыли — и вовсе: контейнер, самолет, Новосибирск. Валера уже был взрослый, но матери не перечил. Дед после закрытия рудника стал совсем дурной, отец в тайге пропадал и ничего не рассказывал. Казалось, что в Новосибирске все будет по-другому, что там жизнь ярче. Ага, так ослепила, что в Сибирь ему теперь лучше не соваться...
— И тут она меня тоже зарегистрировала. Мне поэтому после интерната квартиру и не дали. Типа, родаки живы, к ним и вали-гуляй. — Девушка снова гладит собаку.
— И где ты обитаешь? — Валера рассматривает сестру.
Маша пожимает плечами.
— Чем занимаешься? — Он приподнимает брови.
Маша опять дергает плечами и молчит. Она совсем не хочет рассказывать о себе и пытается перевести разговор:
— А ты?
— А я — пират. То тут, то там. Жизнь такая штука интересная, никогда не знаешь, где грузовик с печенюшками перевернется. Так что кочую и держу нос по ветру, — подмигивает Маше Валера.
— Безработный. — Его сестра оказывается не по годам прозорливой.
— Муж есть? — Он перехватывает инициативу.
Маша качает головой.
— Я вот тоже все ищу свою принцессу. Пока одни лягушки рогатые попадаются, — вздыхает Валера.
Маша не выдерживает и смеется.
— Я тебе серьезно говорю! Так посмотришь — ну королева, Клаудия Шиффер! А поближе подойдешь — ква-ква, лопочет что-то, не разберешь. То бодается, то ругается. Вот и мучаюсь холостой.
Маша смотрит в сторону и закусывает губу.
— Не, я не как наш покойный батюшка. — Валера неожиданно становится серьезен. — Детей точно на стороне не нажил. Я сам отца десять лет не видел, мать же со мной в Новосиб рванула вскоре после развода.
После слов Валеры «не как наш покойный батюшка» Михалыч в своей комнате морщится, как будто его ударили. Он тихо идет к кровати, ложится на нее и поворачивается лицом к стене. Сверху на голову кладет подушку, чтобы не слышать разговора внуков. Их голоса сливаются для него в ровный гул.
Маша медленно пьет чай — уже вторую кружку — и мысленно репетирует, как она попросит Валеру приготовить ужин. Или просто спросит, чего бы съесть. Утром в квартире Аниного любовника она успела только надкусить один чебурек и убежала на автовокзал. Потом четыре часа ждала, пока появится автобус из Магадана: вдруг приедет попутчик до Веселки. Потом они вместе с Валерой — тогда на радостях Маша даже не спросила, как его зовут, — уговаривали местного таксиста отвезти их в заброшенный поселок. Два часа тряслись в машине. Ох и жутко ей было с двумя посторонними мужиками! Про еду и не вспоминала. А теперь у нее сводит живот от голода, но до одури страшно встать и заглянуть в какой-нибудь кухонный шкафчик. Она боится, что этот (так она зовет деда) выскочит из своей комнаты и погонит ее из дома — заявилась тут воровка.
Она мысленно напоминает себе, что треть этой избушки теперь ее, по праву наследования. На фиг она ей не нужна, за эту кучу бревен у черта на куличках и ста баксов не дадут. Да и землю — она узнавала — никто в собственность так и не оформил. Дом прописан в документах еще с восьмидесятых годов, но на чьем участке стоит — непонятно.
Холодильника в доме не видно. Да и электричества нет. Наверно, старый хрыч, прячет все запасы в подполе. Маша смотрит наверх, на пыльную люстру. Когда-то свет здесь был, но после расселения Веселки все электролинии отключили и разобрали. На столе в металлических чашках воткнуты три толстые свечи — вот и все освещение.
Из комнаты этого выходит Валера с фотоальбомом в руках. В отличие от Маши он явно доволен жизнью.
— Гляди, что нашел! С собой заберу. Тут и отец, и мать... тут я маленький, смотри! И даже мой дневник школьный есть! — Валера сует находку прямо под нос Маше.
Она отодвигается, но брат как будто не замечает.
— Листы из дневника, я его от матери спрятать не успел. Одни колы и замечания! И какие, слушай: «Ваш сын пел на уроке». На уроке математики! — Валера бережно перелистывает страницы.
— Подожди, сейчас свой найду. У меня тоже с виньеточками. — Маша кривится и внезапно говорит то, что не собиралась: — Там вся семья в сборе — сто двадцать малолетних придурков в одежде с чужого плеча.
— Зато не скучно было, столько друзей... — Валера откладывает фотоальбом и внимательно смотрит на сестру.
— Ага, не соскучишься. Каждую ночь то кого-то бьют, то еще что... Мы с вечера в комнате у старшей воспиталки прятались и двери запирали! — зло выпаливает Мария.
— Ого. — К такому потоку откровенности Валера не готов.
Он наливает себе чаю. Хочет сесть, но оборачивается, роется в кухонных ящиках, находит печенье, кладет на блюдце и ставит перед Машей.
— А у тебя что — кино и мороженое по воскресеньям с папой и мамой? — Сестра быстро хватает угощение, но давится печеньем и начинает кашлять.
— Типа того. — Валера собирается постучать ей по спине, чтобы откашлялась, но Маша молниеносно оказывается в метре от него. Юркнула в сторону, что тот заяц.
— Ну и отвали со своим счастливым детством! Рада за тебя. — Маша перестает кашлять и снова берет печенье.
Валера садится за стол — максимально далеко от девушки. Он наконец замечает, что в ее взгляде нет даже любопытства. Одна сплошная неприязнь и злость. Брат пытается увидеть себя ее глазами. Дорогой и качественный прикид, пусть и прошлогоднего сезона, кожаные туфли с острыми носами. Тяга к щегольству у него от бати и деда. Те, пока рудником рулили, еще в советские времена, одевались чисто в фарцу, и плевать, что практически в лесу жили. Все импортное, новое, матери и бабке штопать одежду запрещали, сразу выкидывали.
Тут и нерпе тупой понятно, что они с Машей разного полета. Валера пытается незаметно оценить стоимость ее одежки: все с китайского рынка, дешевая синтетика, кое-где уже просвечивает, на локтях и коленях пузыри. Но сестре, видимо, наплевать. Странно, молодая совсем девчонка. Он вспоминает своих любовниц — все в мини-юбках, джинсах клеш, обтягивающих топах, так что и живот виден, и грудь еле прикрыта. А эта, видимо, даже не красится. Да и волосы как попало подстрижены, торчат в разные стороны, будто топором рубили.
— Национальные традиции? — аккуратно спрашивает он.
— Национальный трындец. Сохранение, мать его, обычаев коренных малочисленных народов Крайнего Севера. Это еще с советских времен пошло: взрослые — в тундру тусить, а дети пусть в интернате побудут. Лучше бы сразу всех в город вывезли! — Маша говорит и жует одновременно.
— Хотели как лучше, наверно...
Маша успела съесть все, и Валера снова встает поискать чего-нибудь к чаю.
— А получилось как всегда! Никто из тех интернатовских ни оленей не пасет, ни рыбу руками не ловит. Ну, кто-то — да, но их по пальцам пересчитать. Они далеко — в тундре. А я вообще... и не русская, и не эвенка. И ваши на меня смотрят как на пустое место, и мои — как на чужую.
Девушка прикусывает язык и пытается понять, зачем она этому клоуну столько про себя рассказывает.
— Говори всем, что ты японка. Щас мода на все восточное — аниме, суши... — Валера снова в своем репертуаре.
— Офигел? — Сестра кидает в него ложкой. — Это шуточки для тебя, что ли?!
— Ну а что? Тебе пойдет красное с золотом. Мне вот идет. Это у нас семейное! — Валера разводит руками.
Маша уходит из кухни.
— И тебе спокойной ночи, сестра! — кричит ей вслед Валера.
Он смотрит на комнату деда и думает, слышал ли тот хоть что-то из этого разговора.
