По пути

Я бреду по лабиринту уже очень давно. Хотя «давно» — это что-то про время. В лабиринте времени нет. Вокруг стены из окатой гальки, покрытой изморосью. Кажется, ткни пальцем — и серые кругляши осыпятся, открывая путь во всех направлениях.

Но нет. Стены неприступны. Их ни пошатнуть, ни забраться по ним.

Мне всё равно, ведь направления я не знаю. Но упорно бреду, иногда касаясь озябшими пальцами стен, выплавляя на измороси отпечатки. Это хорошо. Это значит, что я всё ещё теплее окружающего сумрака.

Изредка я останавливаюсь, перевожу дух. Даже на выдохе изо рта не вырывается пар. Это пугает. Словно меня выбросили в космос, в котором никогда не было воздуха.

Я стараюсь об этом не думать, смотрю под ноги. Там всё та же галька, на которой так просто поскользнуться. Но мне удаётся балансировать, упрямо двигаясь от поворота к повороту, будто меня влечёт идея, и у моего путешествия есть конечная цель.

За очередным поворотом я снова вижу пепелище. Огонь облизал гальку стен, впечатав в неё чёрной гарью силуэт с раскинутыми крыльями. Контраст, кажущийся невозможным — серо-синие морозные стены, на которых возник пожар. Мне хочется думать, что отпечаток оставил феникс, что он возрождается в этом чёртовом лабиринте раз за разом, и когда-нибудь расплавит эти стены ярким пламенем. И наконец-то станет тепло. Наверное, даже жарко.

Уверена, что ещё помню, каково это — жарко. Но пока холод угнетает меня, замораживает тело и мысли. Забирается под рёбра, что-то вороша и расталкивая внутри, устраиваясь поудобнее и насовсем.

Когда всё вокруг начинает напоминать замёрзшее стекло, я долго дышу на ладони, тру глаза. Потом вспоминаю, что пара изо рта нет, и ладони не согреются. Принимаюсь пальцами счищать с ресниц проклятую изморось.

Снова поворот, очередного пепелища не видно. Я сажусь прямо на ледяную гальку и раскачиваюсь, как китайский болванчик. Нет феникса. Нет огня. Не будет жарко.

Верю, что если посижу достаточно, то вмёрзну в этот лабиринт, и больше не придётся никуда идти. Если повезёт, то я тут просто засну. Но времени нет, как и сна. Есть только стены и холод.

Я поднимаюсь и бреду дальше, в надежде увидеть за очередным поворотом след пожара. Проход будто удлиняется, лабиринт перестаёт петлять, поворотов больше нет. Зато впереди пляшет какой-то отблеск. Я ускоряю шаг. Скольжу, карабкаюсь по гальке, словно тропинка тоже стала стеной, на которую невозможно взобраться. Пытаюсь бежать, но без времени получается плохо. Нет даже ветра, который отталкивал бы меня от цели. Я просто рвусь через густой кисель, пытаясь дотянуться до отблеска впереди.

В какой-то момент мне становится страшно: а что, если там, впереди, догорает последний феникс? И я доберусь до него, когда пламени не останется, лишь пепел на равнодушных стенах?

Кричу, но не слышу собственного голоса. Стремлюсь вперёд, не рассчитывая на успех. Но стены вдруг заканчиваются, и я вываливаюсь из мути лабиринта на круглую площадку.

В центре крыльями из пламени бьёт птица. Её голова запрокинута, из клюва тоже вырывается огонь. Ещё чуть-чуть — и она рассыпется искрами, потухнет.

Не задумываясь, останется ли от меня хотя бы пепел, шагаю вперёд, встаю под размах крыльев, тяну руки, в надежде отогреться в пламени или сгореть — не важно.

И мир вокруг вспыхивает миллионом искр. Успела.

 

Боль — первое, что я чувствую. Пытаюсь открыть глаза, опасаясь, что ресницы сковал иней. Инея нет, есть липкая жидкость. Стираю её с лица, насколько это удаётся. Оглядываюсь.

Я в капсуле. Вокруг бесконечные ряды таких же ванн для анабиоза. Многие распахнуты, возле них лежат человеческие останки.

С потолка свисает табло, на нём цифры — 21 023 046... 45... И тут я вспоминаю.

 

Куратор сердится, ходит по кабинету из угла в угол. Я стою, опустив голову, как нашкодивший ребёнок. Вижу только его обувь — неожиданно начищенную до блеска.

Когда от бликов ботинок меня начинает подташнивать, Куратор останавливается:

— Вы понимаете, что это безрассудно?

— Да. И остальные понимают тоже. Мы готовы рискнуть, — по-прежнему смотрю в пол.

— Сколько капсул вмещает ваш корабль? —этот вопрос он уже задавал.

Но я покорно отвечаю:

— Две с половиной тысячи.

— И вы всерьёз готовы угробить такую уйму народа, совершая перелёт на авось?

Поднимаю взгляд, и он неожиданно смущается, словно я бросила ему вызов.

— Все эти люди умрут в течение полугода, если останутся на Земле. Вы знаете это не хуже меня.

— Но искусственный интеллект ещё не готов! Почему бы вам не дать нам эти полгода для уверенности, что все ваши пассажиры достигнут экзопланеты?

Я смотрю на него в упор:

— Полгода назад вы говорили то же самое, Куратор. Что искин не готов, но месяцев через шесть...

— Да, чёрт возьми, не готов! — вспышка гнева сменяется усталостью, Куратор опускается в кресло. — Поймите, без искина контроль за капсулами анабиоза невозможен.

— Разумеется. Поэтому я к вам и пришла. Но полгода корабль в доке не простоит. Когда вы в последний раз были на космодроме?

— Пару лет назад. Разве это имеет сейчас значение?

— Тогда вы не знаете о мародёрах... — и я в красках расписываю, сколько посягательств моя команда отразила за последнюю неделю.

Куратор сдаётся:

— Хорошо, я распоряжусь, чтобы вам выдали модуль искина. Пожалуйста, отнеситесь серьёзно к выбору названия для него, это очень...

— Важно, — киваю я. — Мы всё придумали. Наш искин будет Фениксом.

 

Итак, теперь у меня есть время. Работающее против меня. На табло без малого сорок лет — столько требуется провести в анабиозе до посадки на планету земного типа. Это время уменьшается, что хорошо.

Но есть ещё один таймер, у меня на запястье. Цифры натужно сменяют друг друга — 16, 15, 14...

Четырнадцать минут до погружения в анабиоз. Пауз более двадцати быть не должно, такая программа у Феникса, если он её не поменял.

Я обвожу взглядом черепа тех, кто не долетел. Тех, кто устал бороться с лабиринтами, катакомбами, реликтовыми лесами, бесконечными каньонами, откуда раз за разом приходилось искать выход.

Каждый раз маленькая смерть и возрождение. Тем, кто к возрождению не способен, с Фениксом не по пути. Так решил искусственный интеллект, которому не успели объяснить, что он искусственный.

Решаю, что тянуть бессмысленно, и запускаю программу анабиоза. В ближайшие сорок лет тут мне смотреть всё равно не на что. Ряды с капсулами растворяются, моё тело послушно принимает липкая жидкость, снова склеивая ресницы и забивая нос...

 

Я сижу на утёсе. Ни ветерка. Солнца нет, но мне тепло.

В долине внизу замок, над которым реет флаг с изображённым на нём гербом. Отсюда не видно, но мне кажется, что это птица распахнула крылья, запрокинув голову. Нужно спуститься и рассмотреть.

Если мне удастся найти путь вниз.