ПИСЬМО

    Весна 1990 года выдалась ранняя и солнечная, до начала апреля ни одного пасмурного дня. Снег, сползая с крыш корпусов Архитектурного института к карнизам, нависал шапками над отмостками, готовый упасть на бегущих вдоль окон, вечно куда-то опаздывающих студентов, плавился под лучами солнца, превращаясь в сосульки, которые плакали ежедневно с обеда до вечера и время от времени, не удержавшись за края крыши, падали на асфальт, разбиваясь с мелодичным звоном на мелкие стеклянные кусочки. Воздух с каждым днём сильнее прогревался, и сегодня было довольно тепло. И все девушки, как по команде, сбросили с себя зимние одёжки, сменили сапожки на полусапожки и туфли, пальто на полупальто и куртки, гамаши на капроновые колготки. Сняли тёплые платки и шапочки, распустили волосы, вновь явив миру спрятанную на зиму женскую красоту. Теперь намного проще привлечь к себе мужское внимание. Я студентка, мне двадцать лет, и признаюсь: сердце начинает метаться в груди при встрече любого высокого симпатичного парня, хочется любви, страсти, новых отношений, больше месяца я одна...
Сегодня нельзя опаздывать на занятия, иду быстрым шагом, почти бегу, сегодня шесть часов подряд будем рисовать обнажённую мужскую натуру; кто уже рисовал, студенты из других групп, говорят, что позирует молодой накачанный парень со спортфакультета пединститута.

Почему, когда мы рисовали обнажённую девушку, она была совершенно голая и побрита в интимном месте, а у этого качка фиговый листок — чёрная тряпочка на верёвочках — прикрывает мужское достоинство, а говорят ещё о равноправии полов! Пришёл преподаватель, поставил натурщика на небольшой пьедестал (и обогреватели вокруг него, чтобы тот не замёрз и не стал сине-фиолетового цвета) и на радость всех девчонок снял с него чёрную тряпочку, да, скажу я вам, нет, лучше промолчу. Вся группа сидит за мольбертами, глаз не сводит с парня-атлета, а Новинский Олег с меня, не пойму, что не так, уже несколько раз натягивала мини-юбку на коленки, а он всё смотрит. Вдруг по аудитории прокатился смешок, за ним другой, покрутила головой и вижу, что обогреватели сделали своё дело, а может, фантазии молодого натурщика, у которого мужское достоинство взметнулось вверх и замерло в горизонтальном положении, вгоняя в краску девственниц нашей группы. В этот раз не буду молчать: мне с третьего ряда казалось, что атлет этим своим огромным... почти касается ближайших к нему девушек. Парень-натурщик стоит, не шевелится, как и часом ранее, профессионал, что тут скажешь. Олег же меня сверлит глазами, ещё раз себя осмотрела, даже с помощью зеркальца, — всё в порядке.

— Вот это рисовать пока не надо, успокоится Лёша, и нарисуете, чтоб как у Давида Микеланджело было — красиво! — сказал раздражённо преподаватель, показывая на то место, где недавно была чёрная тряпочка, а сейчас палица Ильи Муромца. А Новинский, конечно, спасибо за внимание, смотрит только на меня, как будто я стою перед ним голая с раздвинутыми ногами в глубоком наклоне... Фу-у, наконец-то перерыв!

И вот в перерыве Новинский подходит ко мне, молча подаёт мне какое-то письмо и наблюдает за моей реакцией. Я читаю: Татьяна Ларина (Незнакомка) пишет о своих чувствах Евгению Онегину (Новинскому) — это вкратце содержание послания. Конечно, оно было не в стихах. Неизвестная, подписавшаяся Незнакомкой, признавалась ему в любви! Если он не против с ней переписываться, то ответное письмо следует положить в свою же почтовую ячейку в вестибюле студенческого общежития, где живёт Олег. Несколько минут смотрю, не мигая, на него, даже подумала, что если сейчас опущу ресницы, то от них на веках должны остаться чёрные отпечатки туши. По моему оценивающе-недоумённому взгляду — как будто вижу его первый раз в жизни — он понял, что я не могла ему написать! Но мне было приятно сознавать, что если Олег подошёл ко мне с этим письмом, то я ему нравлюсь, и он хотел, чтобы таинственной незнакомкой была именно я. Смотрю на его покрасневшее лицо, надо что-то делать, он сквозь землю готов провалиться от стыда за самого себя, да, явно переборщил с самомнением — выбрал «самую красивую девчонку на курсе», представил, наверное, как я с подругами буду смеяться над ним, и загрустил, стало жалко его и печально на душе, многие знакомые девчули отказывали классным, но высокомерным парням и давали убогим дрищам из жалости, не удивляйтесь, просто из жалости. А Олег — не скажу, что красавец, но спортивный, хорошо сложен, гимнастикой занимается, умный, даже остроумный, а передо мной растерялся; жалко его, бабы — дуры, решила Олежку поддержать:
— Может, после рисунка в кино сходим и вообще погуляем?
— Давай сходим! — теперь уже он с удивлением смотрел во все глаза на меня, не веря в своё счастье, и, конечно, не раздумывая, согласился...

Кино называлось «Барьер», было оно о любви молоденькой девушки и пожилого композитора. В главных ролях блистали Цветкова и Смоктуновский. Доротея-Цветкова умела летать, пыталась научить этому Антония-Смоктуновского, и они даже летали вместе, в ночь, когда были близки, но цинизм, накопившийся с годами в душе маэстро, помешал их любви. Антоний оттолкнул от себя девушку, перестал с ней встречаться, и Доротея покончила с собой. В её смерти полиция обвинила композитора. Я украдкой смотрела на Олега, отметила, что у него красивый профиль, мне было приятно чувствовать его плечо, во время сцен насилия я специально крепко прижималась к нему и учащённо дышала, изображая «очень страшно», а он обнимал меня обеими руками, как бы защищая, и в эти моменты я полностью ему принадлежала — накрывало какое-то нежное трепетное чувство, если бы он потрогал мою грудь, не знаю, чем это могло бы закончиться, но он не решился...

После кино минут десять шли молча, на душе было грустно. Я первая взяла его за руку и заговорила. Так, держась за руки и обсуждая фильм, мы подошли к Плотинке. На этом месте по указу Петра I, «изъявившего волю построить железоделательный завод», соорудили «сердце» Екатеринбурга — плотину, с которой, собственно, и началась история города. «Сердце» представляло собой уникальное гидротехническое сооружение из гранита и уральской лиственницы — дерева, которое в воде не гниёт, а каменеет, причём с годами становится только крепче. Поэтому основные конструкции сооружения сохранились до наших дней, как и корпуса заводских зданий из кирпича, превращённые сегодня в музей. Плотина и окружающая её площадь — Исторический сквер — любимое место народных гуляний и праздничных фестивалей. Разглядывая людей, можно наблюдать типичный сценарий человеческой жизни в развитии. Вот маленькие дети гуляют с родителями по гранитной набережной. Рядом дети постарше, уже школьники, стайками тусят, перебегая с места на место. А вот десятиклассники — выпускной вечер! — в нарядных платьях и красивых костюмах, весёлые, пьют горячительное под мостом. Неподалёку у молодёжи и студентов своё — романтические свидания и разухабистые свадьбы... Через некоторое время вчерашние романтики-молодожёны уже, глядишь, гуляют со своими отпрысками... И вот, как говорится, «под занавес» одинокие, лишь некоторые парами, старики сидят на скамеечках у воды. Самые азартные и жизнелюбивые из них играют в шахматы в пешеходном тоннеле, под тем же мостом, где когда-то школьниками стартовали во взрослую жизнь. Круговорот человеческого бытия и воды... Много, много воды повсюду — жизнь течёт, течёт, неся и перемешивая в своём потоке наши судьбы.

Мы с Олегом стоим на мосту, облокотившись на перила, и любуемся панорамой застройки вокруг городского пруда, живописно отражённой в воде. Внезапно солнце, и без того катившееся за горизонт, закрыли облака. Померкли краски, набегающий ветерок смутил воду и окончательно размыл ставшее свинцово-серым изображение берегов и зданий на поверхности водоёма. Но вдруг опять выглянуло покрасневшее и словно устыдившееся своего отступления перед тьмой светило, установился штиль. И всё преобразилось, засияло, заискрилось, и новая красочная картинка появилась на глади пруда. Жизнь, подумалось мне, не только быстротечна, словно вода, но и изменчива, как узоры из цветных стёклышек в калейдоскопе. Ещё мгновение, и последние лучи солнца догорели в окнах соседних домов, начинало темнеть. 

— Я люблю здесь гулять летом, свежо у воды, народ катается на катамаранах, влюблённые пары на лодочках. Когда хороший ветер, летают спортивные яхты с белыми парусами, мне нравится наблюдать за рыбаками, сидящими с удочками, особенно когда они поймают чебака. Это такая серебристая рыбка с красными плавниками, которая прыгает на леске и, сверкая, зеркально отражает солнце, — сказала я, развернувшись вполоборота к Олегу.

— Да, здорово! — с восторгом выдохнул он, приобнял меня за талию. — А ещё мне нравится кормить здешних уток, они так смешно ныряют за корками хлеба! Давай к воде спустимся, до «Космоса» (киноконцертный зал на набережной) прогуляемся!..

Согласна, у воды более укромное место, чем на мосту, и я расфантазировалась (поцелуи, обнимашки), но он опять не решился... Проведя вместе всего полдня, мы узнали друг о друге намного больше, чем за три года учёбы в одной группе. Совсем стемнело, зажглись уличные фонари, и когда оставалось метров двести пройти через сквер к моему дому, мы, не сговариваясь, выбрали плохо освещённую скамейку в тени деревьев, присели (наконец-то — подумала я)... В запасе оставался ещё целый час, во время которого родители не будут меня искать и волноваться. Мы, откинувшись на спинку скамейки, через ветви деревьев любовались звёздным небом, потом повернулись друг к другу... Я даже не сразу поняла, что мы целуемся, это было как во сне, сознание вернулось лишь на миг, когда души наши, мне казалось, сливаясь воедино, вышли из тел и стали отрываться от земли...

Через час мы по выложенной камнем пешеходной дорожке подошли к высокой калитке с коваными решётками, и я неожиданно для самой себя пригласила Олега на чай:
— Моя мама вкусно готовит, я тебя покормлю, а потом отпущу в общежитие!

Он как-то особенно, с надеждой, на меня посмотрел, так что я смутилась, но улыбнулась и сказала:
— Не мечтай! Мы будем не одни, родители дома, заодно с ними познакомишься!

Дом, в котором папа получил квартиру восемь лет назад, был одноподъездным, трёхэтажным, дореволюционной дворянской постройки в стиле классицизм. На жёлтом фоне стен — белые карнизы, портики, колонны и наличники вокруг окон, скатная вальмовая крыша. В просторном вестибюле вместо консьержки сидел офицер, когда мы вошли, он встал нам навстречу, Олег удивлённо посмотрел на меня.
— Мой папа — генерал, здесь живут семьи офицеров штаба округа.

Он на какое-то время остолбенел, но я дёрнула его за руку:
— Идём!
На лестнице он обнял генеральскую дочку (то есть меня) и попытался поцеловать.
— Оле-ежка! — укоризненно протянула я, увернувшись, и тут его как ошпарило, он резко отстранился, тоже увидел мою маму, которая открыла дверь и, видимо, ждала нас.

— Моя мама — Мария Владимировна. Мой одногруппник — Олег, — представила я их друг другу; отец встал с дивана и вышел в прихожую знакомиться: — Мой папа — Николай Васильевич. Олег приехал к нам учиться с Дальнего Востока! — продолжила я, словно географический фактор был неким его большим личным достижением.

— Дальний Восток большой, Олег, из какого ты города?.. Проходите, молодёжь, садитесь, в ногах правды нет, поболтаем о том о сём, пока Мария Владимировна ужин нам готовит! — скомандовал генерал, показывая рукой на диван.

— Из Хабаровска, — ответил Олег, усаживаясь поудобнее, напрягаясь в предчувствии, что разговор коротким не будет.

— О как! Выходит, земляки! Мы жили в Хабаровске до 1970 года, пока я не получил назначение на Урал! — генерал заулыбался.

— Папа даже воевал на Дальнем Востоке, орденом Красной Звезды награждён! — с гордостью проинформировала я своего друга, если сказать точнее, то уже своего парня.

— С кем воевал? — недоумённо спросил Олег.

— С китайцами, в марте 1969 года, когда они пытались захватить остров Даманский на реке Уссури, — терпеливо, словно историк в школе, пояснил мой отец и продолжил: — Островок-то крошечный, а бои за него разгорелись серьёзные! Наши пограничники, а их всего-то шестьдесят человек было, против нескольких сотен китайских солдат... И вот, когда командующему Дальневосточным военным округом доложили о ситуации, он в нарушение всех партуказаний отдал приказ открыть по китайцам огонь из засекреченных тогда ракетных установок «Град». Я в то время командовал батареей таких «Катюш», остров после массированного обстрела почти под воду ушёл! Сейчас об этом не принято говорить... — генерал замолчал, глаза его блеснули то ли слезой, то ли воспоминанием о доблести наших солдат, а может, и то и другое вместе.

— Эй, народ, хватит диван мять! Идём за стол ужинать! — очень кстати пригласила нас мама...

После ужина отец расспрашивал нас про учёбу, давал советы, забывая, что мы уже на третьем курсе института, а не на первом, говорил: «Самое главное — не запускать, всё делать вовремя, не обрастать "хвостами", пусть по чуть-чуть, но каждый день заниматься!» Мы вяло слушали его и дежурно поддакивали. После рассказа отца о пограничниках, моих ровесниках, настоящих героях, которые могли бы отступить и спасли бы, возможно, свои жизни, но не сделали этого потому, что знали — за их спинами русские сёла и города, вся наша институтская жизнь — хвосты, зачёты, экзамены — выглядела мелко и обыденно! Вскоре приехала вызванная отцом служебная «Волга», и Олежку, как заправского генеральского зятя, отвезли в общежитие. Так начались наши отношения с Олегом, и закончилась история с анонимным письмом — объяснением в любви. Новинскому Незнакомка больше не писала!..

Прошло лет пять после окончания института, когда моему мужу позвонил его студенческий друг Игорь. Олег включил «громкую», чтобы я слышала их разговор:
— Аллё, Олежка, слышишь меня?.. Я знаю «незнакомку», с которой вы переписывались! Ржать щас будешь!
— И кто это?

— Настя Ивашова из параллельной группы, жила в студенческом общежитии, только этажом выше, постоянно к нам в комнату приходила просить то чайник, то ложки, то ещё какую-нибудь дребедень! Ты её ещё подколол, мол, чо ты ходишь туда-сюда каждый день, подселяйся к нам да всем пользуйся, хоть вот даже нами, если захочешь. Она нас придурками обозвала, расплакалась и больше не приходила... Оказалось вон чо! Настёна даже не входила в круг подозреваемых, мы бы её не смогли вычислить. Знаешь, на днях она была у нас в гостях, мы её с Иркой привечаем, учились вместе как-никак, принесла с собой огромное количество твоих фоток и как-то с грустью сказала, что выходит замуж и это всё ей уже не нужно, мол, переболела!.. Понимаешь?! Олежка, я до сих пор в шоке!..

Настя Ивашова — наша институтская однокурсница, хрупкая девушка-подросток, весёлая, жизнерадостная, лёгкая в общении, в любой компании «свой парень». Знаете ли, трудно представить такую девушку мечтой и таинственной незнакомкой. Я погрузилась в воспоминания. Да, ведь только слепой мог не заметить её нежного отношения к Олегу! В памяти всплывали многие неоднозначные, как стало ясно теперь, эпизоды нашей студенческой жизни. Я вдруг ощутила горячую благодарность Насте, ведь если бы не её письма, то вряд ли бы Олег решился подойти ко мне!

Какое удивительное всё-таки время — молодость, когда ты живёшь ожиданием любви, думаешь о любви, томишься любовью, чувствуешь её жаркое дыхание, но не видно лица, размыты черты того единственного человека, который на всю жизнь, ищешь его, ошибаясь и страдая, а когда находишь, душа наполняется счастьем, а жизнь смыслом.