Черные сестры (повесть. Часть 7)

Цепочку на дверь Арина вывесила в восемь утра, только Лиза выпорхнула в школу. Минут через двадцать лязгнули двери лифта: открылись и закрылись. Знакомый звук прозвучал как сигнал.

Арина выпрыгнула на лестницу. Никого. Потянула носом. Запах! Тот самый — специфический, земляной. Сегодня с «ароматом» тухлятины, подумалось ей.

Как прозевала бабку, непонятно. Она вдавила кнопку звонка у двери соседки и слушала, как трель убежала вглубь квартиры, чтобы не вернуться. Арина нажимала снова и снова и долго удерживала, пока не устал палец. Тишина. Она приложилась ухом.

За дверью громыхнуло, заскреблось, и Арина отскочила.

Дверь открылась медленно. Арину обдало волной спертого, затхлого воздуха. Так пахнет обычно в помещениях, где никто не живет.

Старуха подняла мутный, невидящий взгляд. Седые космы так же торчали из-под изъеденного молью платка, все та же кофта с поблекшими цветами, и воняло столь же невыносимо.

Соседка молчала.

— Почта. Письмо вам.

— На почте работаешь? — спросила бабка.

— Да вот, устроилась, — соврала Арина и показала письмо. — Вам заказное.

Старуха протянула руку. Пальцы с потрескавшейся кожей в оспинках дрожали. «Сколько лет карге?» — удивилась Арина. Бабка мерзко скривилась, точно она сказала это вслух.

— Расписаться бы надо в извещении.

Соседка отступила внутрь:

— Ручку возьму.

Арина шагнула следом, внутренне содрогаясь. Прикрыла за собой дверь и огляделась. Зеленые некогда обои поблекли. Истертый линолеум; рассохшийся, обветшалый шкаф с когда-то резными и лаковыми дверками. И везде толстый слой пыли, точно снег в апреле. И потрескавшаяся вешалка с обломанными крючками, и мятая женская шляпка на полке — все вызывало ощущение заброшенности. Шляпка Арине понравилась: когда-то модная, цвета шафран, в коричневую полоску, поверх лента в ванильных разводах.

В глубине квартиры забулькало, и сердце Арины рухнуло куда-то в живот. Из-под шкафа выползла мокрица.

Арина отерла лоб. Вот так дела...

С кухни донесся шум. Она спохватилась и, развернув бумажку, с силой воткнула щепку за дверной наличник, так что кончик едва виднелся.

— Где там галку поставить? — Старуха выступила из кухонного проема.

Арина вздрогнула и протянула извещение.

Бабка задумалась.

— Не видела тебя на почте. Елену подменяешь?

— Зинаида попросила занести, — вспомнила Арина бейдж у толстухи. — Сиреневая челка.

— Ну да. Работает еще, значит... — проскрипела соседка.

Состояние ее менялось на глазах. Лицо побледнело, осунулось, и усилился запах. Арина едва сдерживалась, чтобы не зажать нос.

— До свидания, — кивнула она и выскочила на площадку.

Возле своего порога обернулась.

Старуха задыхалась. Лицо ее кривилось в судорогах и умоляюще смотрело слезящимися глазами. Можно было подумать, что силы окончательно покидают высохшее тело.

— Прозевала я Зойкино племя! — громко зашептала старуха. — Сначала-то гладко шло, ладно... а тут вы понаехали, лишние... А времени нет, было да вышло мое время... И дел-то осталось всего ничего, да не успела... А тут вы — лишние....

Она вцепилась в косяк, и Арина поняла — получилось. Лицо старухи подернулось серым. В тихой ярости она зашипела:

— Что же ты с бабушкой делаешь? Вместо помощи...

— Простите, — пробормотала Арина, не смущаясь. — Вас собес пенсии лишил?

— Ох, затеяла ты не к месту... О другом бы подумать... Молодая еще, столько радости впереди, столько горя...

Арину отпустило. Опасаться было нечего: старуха бредит и, значит, щепка, молитвой заговоренная, работает.

— Заберите свою гадость из нашей квартиры! И эту еще, — Арина закатала рукав. — И мы квиты.

Старуха поперхнулась, закашляла.

— Это дар тебе, глупая... уже пользовалась... Ведь нравится? Так и скажи. Не всем дано, а тебе просто так досталось.

Арина нахмурилась, мысленно перебирала за и против, пытаясь осознать, в кайф ли ей видеть нити болезней и пятна смерти на каждом втором человеке. Возникает ли радость от понимания, что вылечить болезнь и даже победить смерть — в ее силах? Чувствовать себя всесильной... От этого ощущения начинает плющить, а со временем возникает самая жуткая, несравнимая даже с героиновой зависимость...

Она боялась признаться, что ей это нравится.

Разве не к этому она стремилась, не этому училась, не ради этого расписывала планы? Помогать — корректируя, спасать — вытаскивая из пропасти суицидальных стремлений. Училась помогать, но только словом. Тут же другое, но по сути — то же самое. Только круче. Убедительнее. Эффективнее. Пока не всегда получается определять сущность этих нитей и пятен, их отношение к возникающему недугу, или губительной привычке, или скорой смерти. Но она в начале пути, и постижение этого дара открывает ей путь ко всем целям из секретного файла, вплоть до переезда в люксовую высотку на улице Ке-де-ла-Гар! Но...

«На кону слишком многое, — зашептал внутренний голос. — Вот именно сейчас твоя сестренка — которую ты упорно называешь сестрицей с оттенком иронии, — твоя младшая сестренка в опасности. Та самая маленькая дрянь, что мешала тебе готовить уроки, читая вслух книжки в старом холодном доме. Та, что упорно тянула шпагат на сыром линолеуме кухни, только чтобы утереть нос одноклассникам, гнобившим за маленький рост. Та выскочка, решившая стать художницей и написавшая твой портрет в виде колобка с косичкой. Та, что подростком заставила тебя, старшую, замереть в восхищении и зависти от звуков гитары и безупречного голоса. Та, которую провозгласили Мораной и якобы наделили способностью убивать. Эта заблудившаяся девчонка — твоя родная кровь, которую нужно спасать. Слышишь, Арина? Да гори они огнем — Париж, твои амбициозные планы и вся нечисть вместе с ними! Скажи этой твари об этом. Скажи!»

В горле запершило. Арина прокашлялась и подумала, что с удовольствием выпила бы воды.

«Говори же! — заорал внутренний голос. — Не медли! Ты никогда не простишь себе еще одну потерю!»

Она вздрогнула, вспомнила вдруг отца, его скупую улыбку, задумчивый взгляд и звезду на могиле.

И сказала, глядя мимо бабки:

— Это вы Лизе дар преподнесли? Она человека пыталась убить...

Старуха засопела.

И Арина решила: «Тянуть дальше нет смысла. Сестру я тебе не отдам. Никогда!»

Парижская высотка окончательно растаяла в промозглой московской реальности.

— Забирайте свое у меня и у Лизы. И поселенца забирайте. Тогда и я свое заберу.

— Да не отказываются от дара... Невозвратное это.

Арина почувствовала некое радостное возбуждение, непонятное ей самой, и удивилась.

Бабка словно заметила искорку в ее взгляде.

— Лиза кто — мне неведомо, другим ничего не давала. Подожди-ка, помогу еще разок, а ты — мне потом...

Спустя минуту, шаркая и задыхаясь, бабка кинула через порог ту красивую шляпку:

— Положи на лоджию, а внутрь — хлеба с плесенью. Любит его. Оставь и уйди. Как вой услышишь, накрой зеркалом и мне принеси. Потом скажу, что дальше делать.

И старуха хлопнула дверью.

Арина сморщилась, двумя пальцами взяла шляпку и унесла на кухню. Хлеба с плесенью не нашлось, кинула внутрь черствую горбушку. Вынесла на лоджию, захлопнула дверь — и бегом обратно. Сердце стучало, как у кролика: тук-тук, тук-тук. Присела, выдохнула, закурила сигарету.

«Итак, началась битва».

Пока курила, смотря в холодное окно, вспомнила про зеркало. Достала из сумочки — маловато. Вроде у Лизки есть приличных размеров круглое, но комната закрыта.

Она метнулась в ванную — ничего подходящего, со стенки же не снимешь. Ах, ну конечно! Всплыло в памяти ее настольное зеркало — в серебре, на ажурной подставке — в спальне. Красивое, так жалко отдавать!

На лоджии загрохотало, вой стеганул Арину жгучим кнутом. Пора! Она перекрестилась, прочла «Отче наш», еще раз перекрестилась и, войдя в комнату, первым делом метнулась к зеркалу на подставке.

— Уф, на месте! Целое.

Положила шляпу с зеркалом на коврик у бабкиной двери. Позвонила. Тишина. Врезала разок кулаком в облезший дерматин и отошла к своему порогу.

Дверь приоткрылась, старуха посмотрела на коврик, сморщилась:

— Ты должна до места доставить, как договаривались.

Арина вспыхнула:

— Мы не договаривались ни о чем. Забирайте!

Старуха шваброй подтащила зеркало и мятую шляпку, перенесла через порог и толкнула поглубже в коридор.

— Ну иди, шустрая, свое забирай.

— Передумала я. Живите теперь с этим.

Тяжелую дверь Арина закрыла с громким щелчком, будто точку поставила. Вздохнула с облегчением.

«Пора бы и ужин приготовить. Лизка подъедет — посидим, поболтаем. Теперь все будет по-другому».

Стоя у плиты, Арина взглянула на запястье. Пятно едва розовое, а вдруг к утру исчезнет совсем? Эта мысль почему-то немного расстроила.

Последний бой

Лизу провожал Бальбо. Они медленно брели с автобусной остановки, снег скрипел на протоптанной дорожке, подморозило, и дышалось легко, свежо и радостно. Бальбо рассказывал про Мэри. Та еще была в госпитале, но вышла из комы, и состояние ее считали стабильным. Причину недуга врачи определить не смогли, списывали на отравление.

Лиза недоумевала, злилась и готовилась к разговору с Черным. Разве это дар, если не работает нормально?

— Может, ко мне? Диск последний вчера зацепил. Помнишь The Beauty of Gemina^*?^[1]— Бальбо остановился и взглянул ей в глаза, голубые и холодные, словно звезды.

— Еще бы не помнить! — улыбнулась Лиза.

Под эту музыку они целовались и всякое такое. И захотелось к нему, но звонила Арина и просила появиться, не задерживаться. Какое-то дело у нее. Хотя... дело наверняка несрочное, подождет систер. Музыка, вино, то да се... Они ж недолго.

Квартиру заполонили запахи. Курица допекалась в духовке, картошку Арина укутала в покрывало и, открыв вино, успела сделать глоток — за победу. В ней Арина не сомневалась ни капельки. Даже пятна плесени исчезли с кровати в спальне. Она проветрила комнату и зажгла там ароматизированные свечи. Хотелось наконец-то поделиться событиями с сестрицей. Лизка, правда, где-то застряла и телефон не брала, хотя вызовы проходили.

Долгожданная трель дверного звонка оторвала Арину от созерцания пейзажа за окном. Побежала открывать. Щелкнул замок, и ввалилась Лиза.

Пьяно хихикая, она сжимала в правой руке зеркало в витой оправе, на подставке. С головы, словно дурацкий колпак, свисала набок знакомая шляпка в полоску.

Арина отпрыгнула от сестры, точно от прокаженной. Тотчас заломило в затылке. Ей показалось, она теряет рассудок.

— Откуда?! — крикнула она, указывая на шляпу.

— Чего орешь? — сморщилась Лиза. — От верблюда. На коврике лежала, твоим зеркалом накрыта, кстати. Небось сама забыла, а теперь кричишь, как полоумная...

— Сними!

Арина раскраснелась и почти визжала. Подскочила, сдернула шляпку, с ненавистью швырнула за дверь.

Лиза отложила зеркало и почувствовала легкое головокружение. Будто курнула косяк и приход поймала. Пол качнулся перед глазами, она оперлась свободной рукой на стену и аккуратно сползла на пол. В голове шумело, в животе словно крутилось, наматывая кишки, колесо.

Арина вскрикнула, присела рядом, схватила сестру за руку:

— Что такое, Лиз?

— Голова кружится, — выдохнула та. — И в животе колики... И тошнит...

Арина уже видела нити, ползущие снизу по ее груди, расходящиеся в стороны возле горла.

Невероятно, поразилась Арина, всего-то за несколько минут! Но реальность была непреклонна. Густые разводы обволакивали нити, будто чернила разлили.

«Бум, бум!» — ухал в затылке молоток, пробуждая силу, что вылетала голубым кольцом и, разгораясь, впивалась в темноту разводов, подсушивала нити, заживляла. Арина скользила рукой по горлу сестры, шептала молитву, заученную наизусть.

Лизины сомкнутые веки дрогнули, щеки порозовели.

Когда Арина умолкла, Лиза дремала на ее плече. Они нелепо привалились к вешалке в коридоре, и Арина пыталась разобраться, каким образом мерзкая шляпка оказалась на лестнице. Но факт оставался фактом: сущность вернулась — а значит, борьба не закончена и следует начинать по новой. Она растормошила сестру, отвела на кухню, заварила кофе и отправилась «на охоту».

Когда Арина, осторожно держа шляпку, прикрытую зеркалом, шагнула за порог, из кухни выглянула растрепанная, заспанная Лиза:

— Ты куда?

— Соседку проведаю. Уверена, нечистого этого, что по квартире шастает, она подселила, чтобы энергию хозяев жрал. Вот теперь он в шляпе сидит. Надо вернуть бабке эту ее гадость. Гештальт закрыть.

Подойдя к ненавистной двери, Арина забарабанила в дерматиновую обивку. Словно в ответ на стук, из соседней квартиры вышел краснощекий упитанный мужик в затертом полушубке и в спортивной шапочке, на руках ворчал седой мопс. Арина помнила, что жену соседа вроде зовут Мария, а вот как его самого — вышибло напрочь.

— Привет, молодежь! — кивнул мужик и нажал кнопку лифта.

Собака вяло тявкнула. От обоих пахнуло пирожками и уютом.

— Добрый вечер, — ответила Арина, потянулась к дверному звонку, давила, пока не покраснел палец.

Лиза, стоявшая позади, в проеме их двери, промолчала.

— Зачем трезвоните в пустую квартиру? — удивился мужик, и мопс вежливо поддакнул.

— В смысле — пустую? — растерялась Арина, продолжая машинально давить на кнопку. — К бабке я, шляпу вот отдать.

Приехал лифт, кабина разинула пасть в ожидании пассажиров.

— К бабке она! — хмыкнул мужик. — Бабку два года как на кладбище снесли. И родни нет. Пустая квартира.

Сказал и уехал. А Арина едва удержала шляпу, когда увидела, как, охнув, сползла по стене Лиза, потеряв сознание.

 

Зеркало и шляпу они оставили в ванной. Накрыли для верности тазом.

— Для страховки, — настояла очнувшаяся Лиза и предложила спуститься к Бальбо.

— Чувак сто лет здесь живет, — уверяла она. — Про всех все знает, говорю тебе. И как я раньше не догадалась про бабку спросить! И еще, Арин... Про Черного ничего ему не говори, о’кей?

— Хорошо, — согласилась Арина.

Лиза смотрела на сестру — и не видела привычной психозануды, не узнавала в этой собранной, решительно настроенной девушке с тугим пучком убранных на затылок волос прежнюю самовлюбленную тихоню.

— Да-а... — протянула Лиза. — Ты прям Королева Ночи, Арин, чесслово! Я ведь тоже могу, слышь? Ну помнишь, у Мэри? Это я ей нить подрезала, суке, только не до конца. Немного так, для эксперимента. Потому и выжила она, кстати, и это хорошо, а то Бальбо злился. Не любит, когда своих притесняют. Но ведь работает мой дар, Арин, работает!

Бледные щеки Лизы зарозовели, заблестели глаза.

— Мы теперь с тобой черные сестры. Представляешь, все планы сбудутся, раз-два — и мы в дамках! Ты в Париж махнешь, я — на Остоженку. Начнем дела мутить на европейском уровне. А, Арин?..

Арина едва не потеряла дар речи. Только сестрица теряла сознание, едва не лишилась жизни из-за нечисти, и все равно — несет ее, как испуганную лошадь, которая уже ничего не соображает.

— Лиза, помолчи, а! Я Мэри едва откачала после твоих подрезаний. Ведьма, блин, недоделанная... Тебя только-только спасла. Ты вообще представляешь, с чем заигралась?

Лиза задохнулась от восторга, вцепилась в кисть сестры.

— Да ладно? Это ты ее откачала? Вау! Ну ты сила, Арин! Я-то думаю, как она, блин, выкарабкалась... Охренеть поворот! Ты, систер, крутяк у меня!

Истории из прошлого

Бальбо готовился спать, открыл дверь со взъерошенными после душа волосами. Худой, руки до локтя в наколках, острые плечи подростка — и не дашь двадцать четыре года. Но синие нити на его подбородке Арина разглядела с порога.

Он отвел нежданных гостей на заставленную мебелью кухню, придвинул табуретки. Сестры спросили о старухе. Бальбо удивился вопросу. Про нынешнюю старуху он не в курсе, а бабу Нину с последнего этажа знал с детства. Вскипятив чайник, он достал чашки, аккуратно лавируя между плитой, столом и холодильником. История жильцов дома при этом непрерывно текла из его уст — с яркими образами, картинками, сценками, специфическими деталями и звуками.

Соседку с двенадцатого этажа звали Ниной Михайловной. Немного замкнутая, неразговорчивая, похожая на сотни других таких теть Нин, теть Зин, теть Маш. Обычная, в общем. Работала на химзаводе — как половина здешних жильцов, — как мать рассказывала Бальбо, в бухгалтерии. Мужа ее он не видел ни разу. Дочь не помнит, та редко появлялась — может, с отцом жила или еще где. А вот с внучкой Нины Михайловны та еще история случилась.

— Внучка приехала в конце девяностых, летом. Мне тогда девять исполнилось, а ей, наверно, пятнадцать. Красивая, помню, была, на куклу похожа с витрины «Детского мира». Платье воздушное, белое, а глаза зеленые-зеленые, как у кошки. Косу русую за плечо закинет и идет по улице, улыбается, каблуками вытанцовывает. Я тогда в первый раз и влюбился. В нее, конечно. Звали ее волшебно — Мила, Милена. Редкое имя, красивое... Не кривись, Лиз, это пятнадцать лет назад случилось, — улыбнулся Бальбо помрачневшей Лизке и продолжил: — По пятам за ней ходил, помню, как хвостик. Она поругивалась, отмахивалась от меня, словно от назойливой мухи... А потом пропала.

Тогда кладбище еще так не разрослось, как сейчас. Мы за земляникой туда бегали, полно там ягод росло, да и не страшно совсем было днем-то. Я поэтому кладбище как свои пять пальцев и знаю — каждая могила знакома, как говорится, с детства... Ну так вот, Мила пропала, а у меня как свет в голове выключили. Хожу — в глазах туман и серость. Родители даже забеспокоились.

Нашли ее быстро. В выходные весь дом, как на субботник, вышел, милиция с собаками приехала, пожарные зачем-то. За кладбищем проселок, там и лежала в кустах, истерзанная.

Виновных сразу вычислили — братьев Косенковых. Тех, Арин, что в вашей квартире жили. Во дворе их Косыми за глаза звали. Старшие, Вован и Стас, — предводители местной шпаны, хулиганы. В округе в авторитетах ходили. А мать их в ресторане пела, представляете поворот? Ну а младший, Лешка, самая свинья из них, девчонкам проходу не давал. Знал, что никто не тронет: два брата за спиной. Вот он-то и похвастался спьяну в компании — мол, дичь поймал, козу молодую, и типа задрал ее. Кто-то и донес в органы.

Когда приехали Лешку арестовывать, старшие братья впряглись за младшего, заступились. Прямо битва была! Тети Зои, матери их, дома не оказалось, а эти два пьянчуги злые, братья-то, двум ментам ребра сломали. В итоге их — по этапу, а младшего — в колонию по малолетке. Двор и округа вздохнули спокойно на восемь лет. Но девочку, конечно, было уже не вернуть...

Тетя Нина после этого надолго исчезла. Говорили, на Урал подалась, к родным. Перед отъездом с Зойкой повздорила. До крика.

Да, вот что забыл сказать. Они же дружили раньше, тетя Нина и тетя Зоя, представляете? В гости ходили друг к другу, дни рожденья отмечали. Мать мне рассказывала, они и до переезда сюда соседями были. Вот такие дела.

Тетя Нина вернулась в начале нулевых. С того момента я ее знаю только как бабу Нину. Словно другой человек поселился. Непричесанная, в темной одежде и зимой и летом, неприветливая. Но иначе как знахаркой бабу Нину в округе не звали. Народ тропку к ее квартире проложил, и днем и ночью шел. Сильная, говорят, была на исцеление.

Зойка после возвращения бабы Нины начала квасить по-черному, покатилась кубарем под откос. В конце концов и вовсе повесилась. И пошла свистопляска. Сперва сожитель ее с собой покончил, потом Лешка... Он к тому времени из колонии вернулся, ну и шагнул с балкона. Вроде бы спьяну. Стали даже поговаривать, мол, квартира у них нехорошая. А как иначе все эти смерти объяснить?

И тут новость — бабу Нину машина сбила на углу «Галантереи». Сразу насмерть. Родни нет. Когда квартиру осматривали и опечатывали, записку нашли — просила на старом кладбище похоронить — и деньги на столике. Получается, знала. Люди на ее могилу до сих пор ходят. Говорят, она силу дает...

Бальбо умолк.

— И ты мое посвящение на ее могиле провел, так? — спросила Лиза.

Бальбо кивнул.

— Тогда нам туда. — Арина встала, наконец поняв, о чем просила бабка.

«Доставить до места» — значит, на могилу.

Толкнула сестру:

— Пошли, дорогу покажешь.

— В двенадцать ночи? Серьезно? — вздрогнула Лиза.

В окно стучали снежинки, топать на кладбище в метель и холод не хотелось.

Арина, не слушая, заторопилась в коридор.

— Прогуляешься со мной? — Лиза повернулась к Бальбо, взяла его ладонь, заглянула в глаза.

Бальбо отвел взгляд.

— Лиз, вставать рано... Не знаю, что вы задумали, но предлагаю оставить это до утра. К двенадцати дня освобожусь. Кладбище никуда не денется. Там тропинку чистить надо — вон как метет...

— Понятно все с тобой. — Лиза отпустила его пальцы и выбежала на лестницу.

— Лиза! — крикнул в замешательстве Бальбо, но дверь захлопнулась.