Черные сестры (часть 1)
Арина
В день похорон шел снег. Стоянку перед кладбищем замело, и машины, пыхтя, расталкивали сугробы, выстраиваясь рядами вдоль железной изгороди. Дальше провожающие шли пешком. Шептались в стороне люди в шинелях. Переминались, притопывая сапогами, подмерзшие солдаты с карабинами. Два мужика в черных бушлатах поспешили с лопатами вперед — расчищать путь.
Из автобуса подали гроб, накрытый триколором.
Арина смотрела на похоронную процессию сквозь пелену слез. Ее знобило. Кто-то поддерживал ее под руку, ноги постоянно подгибались, и хотелось присесть. В воздухе всплывали темные фигуры; слышались голоса, всхлипы — и все тонуло в монотонном басе священника. Батюшка раскачивал кадилом, гудел, точно трансформаторная будка. Арину тошнило от запаха ладана, от крепкого чая на голодный желудок и жуткой нелепости происходящего. Двое суток она не ела — не могла: боль стучала в затылок и невидимое сверло вгрызалось в висок. И не спасали таблетки.
«Прости, прости меня, папочка! Только я во всем виновата, только я...»
Она никогда не называла его папочкой, всегда — отец, но не сегодня. Горе разрывало ее изнутри, выжигало до пепла и закручивало пепел в спираль.
«Я хотела как лучше... только помочь... Почему так? Зачем ты?.. Чертова бабка!»
Арина не могла сосредоточиться, собраться, проанализировать, что произошло, и решить, как жить дальше, так быстро все случилось, так стремительно.
...Первого сентября стояла сухая и солнечная погода, благодатное бабье лето, когда в зелени деревья и трава еще не окрасилась в желтый. В то утро Арина впервые выдвинулась на работу. Не в институт, как последние два года, а в книжный магазин на ВДНХ. В новую реальность. Институт стал называться для нее вечерним.
«А хорошо, не заочным!» — фыркнула Арина возле автобусной остановки и только тут вспомнила про телефон. Вот куда без него? И времени в обрез... Бегом обратно! Вдоль палисадника, заросшего травой, мимо залитой солнцем скамейки, мимо перевернутой урны, в темный вонючий подъезд, по заплеванной лестнице к лифту... И только кнопку нажала, едва распахнулись двери — сзади старуха кашляет. Ну та, что из угловой квартиры. Та, что никогда не здоровается.
Вошли в тесную кабину, встали по углам, и Арина, конечно, буркнула из вежливости:
— Доброе утро.
Ноль эмоций. Да и ладно.
Они сталкивалась с соседкой пару раз в начале лета, когда у Арины в квартире ремонт шел. Бабка заходила в лифт, утыкалась глазами в пол, разглядывала засохшие плевки, словно картины, и молчала. Из-под темного платка торчал нос, подбородок с родинкой, из которой волос вился. Противная! И запашок исходил от соседки такой, точно та недавно грядку копала: земляной духан, сыроватый, с нотами прелой травы. Так из погреба несло, когда маленькую Арину дед брал туда за картошкой. Сделаешь два шага по ступеням вниз — обдаст лицо сыростью, и душа в пятки, и дальше спускаться не хочется...
И вновь у Арины в голове всплыл вопрос: откуда возвращается бабка в такую рань? Вариантов возникала масса, правильного не угадать, и даже пытаться не стоит.
Неохота было со старой каргой в лифте торчать, но и на двенадцатый этаж пешком переться мало удовольствия. Арина с рождения не переваривала физических нагрузок. Мать говорила, она и в младенчестве спала сутками напролет, как хомяк. Поест — и спать, ноль движений. Так и пошло по жизни: не любит Арина ни лыжи, ни коньки, ни атлетику и в школе всегда уроков физры избегала. Вот и пришлось ей терпеть бабку, отворачиваться в сторону и дышать через раз.
Пока лифт ползет как черепаха, много чего переделать можно. О погоде поговорить, например, о здоровье справиться, но со старухой болтать желания не возникало. Лучшим занятием в таких ситуациях Арина считала анализ личности в качестве тренировки. Хотя эту бабку Арина уже в первую встречу разложила по полочкам. Определила ее психопортрет по двум методикам: классической, понятной и скучной, — характер по чертам лицам, род занятий и возможные привычки, — и по методу типажей профессора Комаровой, завкафедрой института, где Арина училась.
Софью Абрамовну она обожала, лекции ее разбирала по предложениям, ничего не пропало даром. Особенно плотно засели в памяти интерпретации типажей женщин, мужчин да бабок вот. Профессорша про психотипы забавно рассказывала, с юмором, переплетая психологическую линию с житейской.
Вот сейчас, например, некоторые типажи из списка профессорши Арина сразу отмахнула: классическую Бабку, Старую фитнес-леди, Железную леди, Бабку-тролля, Коммунистку и Бабку скамеечную. Ничего общего с соседкой не нашлось. А образ Бабки — вещи в себе — подходил. Даже по описанию схоже выглядела. Чуть сгорбленная, космы сединой насквозь пробиты, платок с узлом под подбородком, кофта коричневая с цветами. И взгляд мутный из-под густых бровей. Палка опять же — деревянная, с лакированной ручкой. Руки узловатые со вспухшими венами.
С виду вроде безобидная бабка, а жутковато. Что у нее на уме, непонятно.
Лифт, дрожа, медленно полз вверх.
Странные у старухи руки. На запястьях и выше кожа, словно обожженная, в мелких красных пузырьках, которые нитями разбегаются, будто паук в районе локтя притаился. Арина вздохнула нервно: она жутко пауков боялась, а еще змей и мышей всяких. Даже если в интернете изображения их видела, сразу страницу пролистывала: противно.
Арина перевела взгляд на бабкины пальцы. Кожа на них в черную точку, будто молью изъедена, а вот ногти, что удивительно, полированные, филигранно обработаны и под черным лаком. Мысль еще мелькнула: хороший у бабки мастер, кстати. А цвет лака — как у Лизки, Арининой сестры.
Сколько бабке лет — чуть за восемьдесят или под девяносто, — на вид не угадать. Волосы седые, нечесаные. Чем занималась по жизни? Физическим трудом, судя по рукам. Явно не интеллектуалка. В советские времена переехала, небось, в город из села, где в коровнике вилами сено перебрасывала или в поле орудовала лопатой. Следить за собой тогда не привыкла, а сейчас-то и подавно сил нет — возраст, что тут скажешь. Вот и ходит в одном и том же, пованивает. Чем сейчас занимается? Может, от безделья поклоны бьет в церкви, все они, бабки, набожны. Или по поликлиникам шастает. Туда как ни зайдешь — сидят такие вот вдоль стеночки, последние сплетни обсасывают...
Бабка подтянула губы в усмешке, будто услышала, и Арина заволновалась. Не нравилась ей соседка: жутким от нее веяло, нездоровым.
«Пешком бы надо на двенадцатый этаж, жир растрясать, — подумала Арина. — А то застряну в душной кабине, да и задохнусь в этой вони бабкиной». Правильнее было бы сказать «не дай бог, застряну», но Арина словечки типа «бог», «господи» и прочие подобные старательно игнорировала. Это мать их часто изрекала по делу и без, а Арина терпеть не могла. Нет ни Бога, ни дьявола, ни ада, ни рая! Придумки, мифы да легенды. Тут она полностью поддерживала позицию отца, убежденного атеиста.
Лифт скрипел тросами, ехал еле-еле, словно засыпал. Арину ситуация напрягала, и она пристукивала носком туфли по полу, чтобы сбросить раздражение. Куча дел запланирована. Первый день на работе. Ответ из клиники Маршака должен прийти — по трудоустройству, ведь не дело студентке психфака в книжном отираться.
И вдруг — раз! — мысли как обрезало, точно на паузу сознание поставили. Арину пробил легкий озноб, словно не сентябрь во дворе теплом разлился, а ноябрьская поземка снежинки гоняла. Старуха ладонь сухую, с птичьей лапкой схожую, подняла, будто к вниманию призывая, и забубнила.
Голос вкрадчивый, мягкий на удивление:
— Три души квартира ваша забрала. Семейка занятная там проживала. В аристократов играли: носы кверху, щеки раздуты, знать никого не знаем. Зойка, хозяйка, певичкой была, известная особа в городе. Первый муж архитектором служил, с народом на «ты», с властью за руку. Деньги, «Волга», дача за городом... Красивый, помнится, был. Губастый, худой, точно трость, и на аккордеоне играл. Нравился мне сильно, почти влюбилась. Но подлец! И ушел рано, сорока не стукнуло. С ним и кончилась благодать. Последние годы Зойка в винном отделе водку отпускала страждущим. Да и сама увлекалась напитком-то... Как умудрилась певичка вниз скатиться? Известно — алкоголь. Я до переезда сюда с Зойкиной матерью крепко дружила. В поселке Фабричном жили тогда, неподалеку отсюда. Бабку ее стервозную застала. Бабка слаба была на передок, про то вся округа знала. Так вот, Зойка в нее пошла...
Соседка растянула уголки губ, вздохнула и продолжила, отщипывая воспоминания по кусочку:
— После архитектора в Зойкиной квартире разные мужики появлялись. Да все исчезали. Серые, невзрачные, мимолетные. Последний сожитель, Васька Гондон, на заводе слесарил. Вор — клейма ставить негде! Но веселый. Презервативы таскал, что на фабрике делали, и, как шарики, детям надувал ради смеха. За то и кличку получил.
Лифт проехал пятый этаж, а может, и седьмой, скрипнул тросами, всхлипнул металлом, моргнул кнопкой. Из угла до тошноты воняло ссаньем, но Арина уже не чувствовала — заслушалась. Увлекательно бабка рассказывала, прямо как Софья Абрамовна на лекциях.
— Троих Зойка выносила, от разных отцов. Пока певичкой трудилась — жизнь до краев плескалась: концерты, выступления, цветы да овации, поклонники под окном толпами. А потом — только водка булькала. Тут не до детей. Уличными росли. Шпана, одно слово. Улица разве научит хорошему...
Арине казалось, что время застыло. Старуха все говорила и говорила, а лифт все ехал и ехал.
— Двое сейчас в живых остались, и те пьянь пьянью. А ведь любознательными росли, ироды! Все сады и домишки в округе подчистили. Старшие в тюрьме сидели, а младший в колонии столовался, возвращения их поджидая.
Тут бабка подняла руку, постучала полированным ногтем о стенку лифта.
— Всех, засранцев, помню! Все получат, что причитается!
С таким металлом в голосе она это «помню» отчеканила, что Арине спину холодом окатило. Кому причитается и что конкретно?
Старуха платок поправила и заговорила снова, не глядя на собеседницу:
— Когда птенцы Зойкины вернулись, закрутилось представление с новой силой. Цирк ежедневный: пляски, песни, кулачные бои и милиция на выходе. И так, пока Зойка в ванной не повесилась. Аккурат в день рожденья, на бельевом шнуре. Лицом, говорят, почернела, под ногтями кровь — плитку, умирая, царапала... Слух был, клялась в тот день завязать с водкой. Так ведь выполнила обещание...
Кабина встала. Арина решила — двенадцатый — и аккуратно локтем кнопку «стоп» поджала, уж очень хотелось дослушать историю.
Старуха не заметила, сплевывала слова, точно семечки:
— Присмирели циркачи ненадолго — видать, сил набирались. И давай куролесить по новой! Васька Гондон в петлю нырнул через месяц, на ноябрьские. На лоджии. Все на демонстрацию шагнули, а он — на тот свет. Меня как понятую пригласили. Захожу — братья по комнатам мешками валяются в умат пьяные, а Васька — в петле. Седой, точно старик, язык синющий вывернул, и лужа под ногами кровавая, обоссался кровью. Да, вот такие подробности помню. Будто вчера было. Так едва узнала Ваську-то. И только его на погост отнесли — следом через неделю Алешка сволочной...
Дослушать не получилось. Старуха замолчала и аккуратно так, без стонов и восклицаний, сползла на пол. Задницей прямо в угол, облюбованный местной алкашней для отправления нужды. Руки раскинула, палка в сторону, глаза в потолок.
У Арины мгновенно ладони вспотели. Что делать-то?! Скорая? Валидол? Искусственное дыхание?
— Бабушка, аллё! Что с вами?
Не хотелось ей старуху трогать. На иссохших руках ни единой венки не проступало, а сыпь на запястье яркой стала, точно бузина спелая. Может, уже и пульса нет... Арина вдохнула поглубже, сморщилась. Уф, надо ж бабке помочь — одинокий человек, пожилой! Зажмурилась, взяла двумя пальцами старухино запястье — пульс проверить...
Бабка тут глаза открыла и хвать Арину за локоть! Крепко вцепилась, кожу словно крапивой прижгло, и шепчет:
— Рос Алешка поганцем, так и сдох сволочью! Но и я свое отдала... Помочь бы деточке, а? Ты ведь можешь! Вижу тебя насквозь, знаю, что справишься...
Арина едва сама на попу не села, подмышки сразу промокли. И тут ей как стрельнет болью в затылок, будто лопатой огрели! Она бабку отпустила, схватилась за голову, кнопки лифта в глазах поплыли. Подумалось: вспотела вот как мышь, придется майку менять, только стирала, менять майку, менять, меня, ме...
Двери лифта дергались — открывались и закрывались, точно заведенные. Арина глаза распахнула. Сидит в лифте, ноги меж створок застряли, зеленая туфля как будто в паутине испачкалась. Забавно... Почему она на полу? И где бабка? Может, очнулась и вышла? Ни «спасибо» тебе, ни «до свиданья»...
Арина поднялась. В голове шумело. Поташнивало, как с каруселей сошла.
«Вот черт, времени-то прошло сколько! Опаздываю!»
Пока заскочила за телефоном, лифт «угнали». Арина поскакала было вниз, прыгая через ступеньки, словно ребенок, но закружилась голова, закололо в виске — и она перешла на шаг, держась за пластиковые перила.
Переполненный автобус, толпа в электричке, опять автобус... И, естественно, в свой первый рабочий день она опоздала. Историю со старухой занесла на ближнюю полку памяти, чтобы позже, вечером, вспомнить и проанализировать чуть подробнее.
Семейное.
Они купили эту трешку в начале мая. Кирпично-красный дом сползал от продуктового магазина к лесополосе на окраине Долгопрудного. Когда впервые пришли на осмотр, Арину поразил застоявшийся запах мочи в коридоре, обшарпанные стены и желто-коричневый прокуренный потолок кухни. Плитка в ванной вспучилась и угрожающе висела.
Отец — важный, в кителе, чтобы продавцы понимали, с кем дело имеют, — вразвалку походил по комнатам, заглянул в каждый угол. Поковырял плитку в ванной, бочком протиснулся на балкон, постоял, приобняв довольную мать.
— Дворец, а не квартира! — подвел он итог и запустил струйку дыма в безграничное небо. — Всем по комнате — это ж мечта! Вычистим до донышка, тут канители на пару месяцев. Сказка будет, а не квартирка, за такие-то деньги!
Сделку провели быстро.
На время ремонта сняли крошечную конуру в пятиэтажке напротив, и все лето после сессии Арина проторчала на двенадцатом этаже. Попутно выяснилось, что денег в обрез и ремонт придется делать самим. Ради мебели и прочего влезли в кредиты, но это для их семьи было делом привычным.
Тогда-то отец и заявил, что дневной факультет Арины семья не потянет. Мол, на вечернем дешевле, да и на работу неплохо бы устроиться.
Лизка, сестра, ухмыльнулась злорадно:
— На бюджет надо было поступать! Стараться!
Арина не обиделась. Ну вот так сложилось с вузом. Лизке хорошо рассуждать: еще два года можно не париться, на гитаре бренчать. Документы уже в новой школе. Взгрустнулось — два года студенческой жизни на ветер. Только с девчонками сдружилась, настроилась на одну волну: музеи, театры, лекции. И вот все с ног на голову: новый коллектив, иной распорядок.
Но, рассудила тогда Арина, просто такова ситуация. Не лучший поворот, но и не худший. На работу выйти — да не вопрос! Москва под боком, пристроюсь куда-нибудь. Учиться вечерами не сахар, но терпимо. Образование — главная на сегодня задача.
В файле Word она расписала жизнь до мельчайших подробностей. Цели, планы, сроки выполнения растянулись в строчках и столбиках на двадцать лет вперед. Представляла себе, как окончит магистратуру, как получит диплом под аплодисменты и восхищенные взгляды однокурсников. И вот собеседование в представительстве крупной французской компании. Аринина речь звучит уверенно и мягко (подпункт шесть в графе «Обучение» — «Языки»). Ее принимают. Наконец долгожданный переезд во Францию, сопли и слезы родных. И она скажет в аэропорту матери, как глубоко запали ей в душу давнишние слова той о Париже как о пространстве любви, вселенской моды и изумительной кухни, а в совокупности — о месте, в котором хочется творить...
Что творила в Париже маман, для всех осталось за скобками. Полет во Францию случился в ее жизни только раз, но с задержкой там на три года. Когда Арина расспрашивала, мать неохотно выковыривала из памяти картинки заездов на ипподроме Отей, рассказывала о лошадях, перечисляла их клички, имена жокеев, описывала прогулки по Булонскому лесу и чаепитие в замке Багатель, но всегда путала названия улиц и достопримечательностей. И никогда не говорила, почему вернулась.
Арина научилась визуализировать цели, рисовать их красочно, добавляя штрихи и детали. Вот она глава HR-службы. Большой кабинет с видом на тихий парк в районе Четвертого округа, и она, в элегантном бордовом костюме («Похудеть на пятнадцать кило» — пункт номер четыре), задумчиво смотрит в окно и передает по телефону приветы отцу, матери... Ну и, возможно, Лизке.
Ах, Париж, Paris...
Арина не выезжала дальше деревни деда, но, кажется, знала о Париже почти все. Шумные бульвары с раскидистыми платанами, уютные кафе на набережной Аустерлиц и знаковые места типа ночного клуба Nuba, вдоль которого неизменно выстраивалась по вечерам очередь на вход и который Арина наметила посетить непременно. Она излазила вдоль и поперек Лувр, поднималась на смотровую площадку Эйфелевой башни и млела от вида убегающих за горизонт улиц. Наслаждалась певучестью речи парижан во время неторопливых виртуальных экскурсий и, казалось, чувствовала аромат кофе, свежих круассанов и запах тины с берега Сены.
Среди намеченных целей и событий не наблюдалось семьи, зато в фантазиях присутствовал простоватый француз, чем-то похожий на Жана Рено в молодости.
Она дважды прочитала книгу Ронды Берн «Секрет» о фиксации целей. Там как раз рекомендовалось визуализировать свои желания с полными характеристиками и яркими деталями, и Арина удивилась, насколько это совпадало с ее стилем мышления. После прочтения она прописала двухкомнатную квартиру в стеклянной башне Тринадцатого округа, на пятнадцатом этаже, непременно с видом на парк, и «Ситроен C3», обязательно красного цвета. Обозначила также время начала карьеры, и по всему выходило, что к тридцати пяти все должно реализоваться.
Ну а пока в голове вертелась упрощенная модель глобального плана, где первый этап — стать дипломированным психологом — виделся ей совершенно четко. Ее многое увлекало в психологии: область чувств, страхи, измененные состояния сознания... Она интересовалась коррекцией и восстановлением психики. Шагом вторым было устроиться в клинику Маршака для получения опыта лечения зависимых состояний. Арина считала своим долгом до своего грядущего отъезда помочь отцу завязать с алкоголем, матери — разобраться с рекуррентной депрессией. Ну и, возможно, Лизе — определиться в жизненном пространстве.
