"Димочка и Диночка". На конкурс
"Пока ни земли, ни неба не было, были пустота и два духа, два божества – Мысль и Деятель. Они любили друг друга, и плодом их любви стала Энергия, а творением их – Свет. Свет внёс ясность в абсолютную тьму, и Мысль погибла, ибо Мысль не терпит ясности. Деятель не мог выносить, что его и её творение, сгубив Мысль, продолжает существовать, он взмолил свою дочь Энергию помочь ему уничтожить свет, и тьму, ибо какой во всём смысл, если нет Мысли? Энергия и Деятель собрались с силами и взорвали свет. Свет рассыпался на миллиарды звёзд, а Деятель погиб, ибо нет деятельности без Мысли. Осталась лишь Энергия, и создала она Землю и людей, и распалась она на крупицы жизни, вложив по одной в каждого человека и во всё живое. И суждено отныне людям быть частичками памяти о любви Мысли и Деятеля, и надеется Энергия, или Сила Жизни, увидеть однажды примирение Тьмы со Светом, ибо тогда возродятся её родители Мысль и Деятель, и не устрашится Мысль Ясности, ибо станут они единым. И пребудет во Вселенной лишь Любовь, и любовь вековечная…"
Раздался сдавленный смешок.
Димка почувствовал, как вспыхнули его щёки. Блестящие глаза беспокойного зверька замерли, замерли и два заключённых в них огонька, два солнечных блика на глади воды. «Разве это не прекрасно?» - хотел он спросить, но слова никак не смели сорваться с языка. Он стоял напротив неё, потерянный, неловкий, не могущий задать вопрос, который так мучительно щекотал его губы.
Диночка каким-то чудом уловила-таки Димкину растерянность, жеманно положила холеную руку с дорогим маникюром ему на плечо и произнесла фразу, очевидно услышанную в каком-то сериальчике и слегка переделанную ею соответственно случаю:
- Я знаю, ты высоко ценишь писательский дар твоей мамочки, - слово «мамочка» произносила она всегда в приказной форме, как если бы отдавала своему псу команду принести тапочки, и этот случай не стал исключением, - но Димочка, разве ты сам не чувствуешь, как это стрёмно?
Димка насупился, почти физически ощутив в груди комок обиды за покойную маму.
Она была худенькой, удивительно белокожей женщиной с огромными глазами и чёрными, по пояс, вьющимися волосами. Никогда в жизни не видел Димка существа более хрупкого, чем родная мать. У неё был удивительный голос, похожий на журчанье ручья, и на весенний щебет птиц, и на хрустальный звук капели. Она была очень солнечным, как бы светящемся изнутри человеком, вся полная какой-то неземной гармонии и неземного же беспокойства. Она впечаталась в его память. Бегущая на работу, чтобы там, в тесноте маленькой серой каморки, копировать снова и снова бессчетные, никому не нужные отчёты и документы, подшивать, вклеивать, вкладывать, дыша сыростью и пылью. В своём сереньком, в мелкую клетку, домашнем платье, со слабо заплетённой растрёпанной косой (казалось, она не могла бы затянуть её сильнее), нарезающая овощи и бросающая их в небольшую алюминиевую кастрюльку. Закутанная в изъеденный молью плед, покусывающая карандаш, снова и снова выводящая на жёлтой отсыревшей бумаге бледные неровные буквы.
Когда Димка подрос, и Алёна больше не боялась оставлять его одного, она собрала все свои черновики, отнесла их на работу, и, засиживаясь там допоздна, печатала и печатала то, что успела написать на самых разных клочках бумаги. Память услужливо предоставляла Диме кадр за кадром из его детства. В его душе была книга, неизмеримо меньшая, чем та, что создала его мать, но он ощущал её в себе. Он знал, что всё то, что Алёна вложила в своё творчество, было её жизнью, что её жизнь как бы перетекла в её творение, и что теперь она может влиться в каждого, кто этого захочет.
- Не смей так говорить о том, что тебе не понятно, - стряхнув с себя её руку, отчеканил он, бережно сложил все листы в папку и убрал в ящик стола.
- Ах, Димочка, не обижайся, прошу, прошу тебя. Ну разве можно сердиться на меня, такую дурочку? Однажды я научусь понимать твою мамочку, тем более, это так важно для тебя, - заворковала Диночка, снова приобнимая Димочку.
Димка почувствовал себя виноватым. Чего он, собственно, хочет от неё? Динка ведь совсем из другого мира, с детстваела из позолоченных блюдец, куда уж ей понять легенду о свете и тьме? Она, должно быть, никогда не смотрела на звёзды так, как они с мамой смотрели. А если и смотрела, то видела совсем другие звёзды. И он обнял её, искренне, всепрощающе; жалея её за её богатство и её нищету.
-
Диночка каким-то чудом уловила-таки Димкину растерянность,
растеренность медленно стекала по ногам.
-