Любовь, весна и кошки. Эпизод 2

— Послушайте, товарищ Воробей. Нет у нас других фильмов. Один — о разводе супругов, второй — «Государственная граница». Все. Других нет. — Развел руками киномеханик, молодой человек лет тридцати, снимая с головы кепь и присаживаясь на кресло в темном кинозале. — А вы требуете другого. Ну, нет ничего больше.

— Ещё раз говорю: я на это детей не приведу. — Нахмурившись и нервно теребя пионерский галстук на шее, ответила вожатая отряда имени Антикайнена. Высокая девушка, примерно двадцать три года. — Развод им неинтересен, а «Государственная граница» — надоела. Другие нынче потребности у молодёжи. Другие.

Она убрала за ухо тёмные волосы, спадающие до плеч. Острый подбородок и гордо вскинутая голова. Чёрные, умные глаза, смотрящие в самую душу. Любопытные. Искренняя, почти детская, немного стеснительная улыбка. Киру любили. Где бы она не была. За твердую, понятную и принципиальную позицию. За чувство юмора, умение слушать и слышать. Три года университетской жизни она срубила махом и перевелась в Москву, но жизнь в столице не восхитила. Оставшиеся студенческие годы будущий педагог доучивалась дома, в Карелии, после чего планировала ехать в южные республики.

— Ладно, давайте так. — Девушка шмыгнула носом и положила руку на плечо киномеханика. — Поищем что-то другое, ладно? Киносеанс завтра, я тоже помогу.

— Спасибо, Кира Валерьевна. — Протянул молодой человек, улыбнувшись. Козырнув пионерским жестом, девушка открыла входную дверь и на полном ходу, «лоб в лоб», столкнулась со стремительно влетевшей в помещение Целиной. После оглушительного хлопка обе отлетели в стороны: Кира — в объятия киномеханика, Роза — в руки Щекочихина.

— Ооо, Буранбаева, куда же ты летишь?! — Потирая ушибленный лоб, воскликнула вожатая. — Вот же сила богатырская, а!

— Ууу, у нас там все такие. — Простонала, закрыв глаза, Целина. — Слабых Сериков в костёр кидают. Шишак теперь будет! Чего встал, как тебя там, Щеко, Щеко, ай. — Махнула рукой девушка. — Неси носилки, йод и кумыс.

— Размечталась. — Поморщилась Кира, выпрямившись. — Вы вообще кто, товарищ? — Обратилась она к Щекочихину.

— А я его на границе нашла, смотрю, валяется, думаю, дай заберу, пригодится. — Хохотнула Роза, так пихнув Борю в бок, что тот подпрыгнул на месте, едва удержавшись на ногах.

— Буранбаева! Ты где должна быть сейчас?! — Уперла руки в бока Кира, взглянув на наручные часы.

— Где, где? В Кзыл — Орде! — Округлила глаза Целина. — Я ему говорю: не пойду за тебя, а он мне: будет дочь, назовём Салтанат! Салтуха, е моё! И говорит, дом построим, будет Салтанат — Сарайе! Я аж протрезвела, чего, говорю, сарайе? Сатана в сарае?! Нет, ну, ты представь!

— Ааа, Буранбаева! — Воскликнула Кира, заткнув уши руками. — Иди к детям!!! У тебя сейчас корпус улетит к чертям, они же не спят! Роза!

— Все, Уарабей, иду. — Повернувшись спиной к двери и открыв её ногой, Целина вывалилась из здания. Киномеханик побрел к себе в каморку.

— Уф.- Вздохнула Кира и уселась в зрительское кресло. — Так. Все по порядку. Кто, откуда и куда? — Подняла она глаза на Борю.

— Прибыл из Ленинграда.- Щекочихин снял со спины рюкзак и присел рядом

— А чего в Карелию-то?

— Сказали ехать подальше, намного далеко уехать не смог, душа не позвонила, вот я и... — Боря уставился в тёмный экран. — Прибыл на перевоспитание.

— По статье ’Контрреволюция«? — Улыбнулась Кира. — За антисоветский мятеж?

-Почти. — Рассмеялся Боря. — Да, пустяки. Поддался духу перестройки и одолжил у друга Солженицына. «Раковый корпус».

— О как. Перестроились? — Хмыкнула Кира, нервно поправляя волосы.

-Да, вот, встал на путь исправления, к вам приехал, товарищ...

— Кира. — Кивнула девушка. — Воробей, Кира Валерьевна.

-А, Уарабей...

— Я ей устрою! — Рассмеялся Кира, стеснительно прикрыв рот. — Целина — это наша юмористическая передача. — Очень добрая и, по сути, безобидная, но характер дюже колючий. Она у себя в Кзыл-Орде отметелила соседку за то, что та младших обижала. Только та непростая оказалась. Вот, товарищ Буранбаева теперь тут- на краю света. Так и живём, товарищ...

— Борис. — Не сводил с неё глаз Боря, почесывая светлый затылок. — Щекочихин, Борис Валерьянович.

— Как Лещенко? — Улыбнулась Кира так искренне, что Боря покраснел. Они болтали минут пять, а будто были всю жизнь знакомы. Доселе таких чувств Борис не испытывал.

— Да, но это он, как я. — Ответил Щекочихин. — Я учусь на инженера, но душа, Кира Валерьевна, тянется к другому. И, думаю, нас с вами ждёт большая эпоха перемен. Советская экономика стагнировала...

-Так, все. — Подняла руку вверх Воробей. — Становиться соучастником я не собираюсь. Ой! — Воскликнула она от неожиданности, когда к ней на колени запрыгнул большой, рыжий кот. — Это что за чудо?

— Это мой. — Ответил из-за стенки киномеханик. — Феликсом зовут, как Дзержинского. Он безобидный, ласку очень любит.

— Какой ужас. — Ласково поговорила Кира, почесывая зеленоглазого кота по горлу. -Зовут, как главного НКВД-шника, да? — Рыжий лев в миниатюре довольно замурлыкал, усаживаясь удобнее. — Нас расстреливать не надо, ладно?

— Теперь соучастником стал я. — Улыбнулся Борис, забрав кота к селе на колени. — Мой остался в Ленинграде, и ты теперь будешь мне товарищ, Феликс Эдмундович.

— Котовод? — Улыбнувшись, спросила Кира, облокотившись на спинку кресла и подперев голову рукой.

— Коты — это наше все. Без них жизнь была бы скучнее. — Ответил Боря, потрепав рыжего по загривку.

— И без кошек тоже. — Кивнула Воробей, и потянулась, пытаясь погладить кота, когда их руки едва заметно соприкоснулись. Оба, покраснев, отвернулись в сторону экрана. Тёплая, подумал Боря. Одумайся, сказал он себе. По телу пробежала дрожь. Лёгкая, приятная. — Моя Изя тоже осталась дома, общаемся в письмах. Через маму.

— Да, коты — это высшая форма изобретения Бога, если такой, конечно, существует. Согласно марксистской теории.

— Кошачий Бог существует. — Поднялась на ноги Кира. — А кошки — совершенны. Идёмте, товарищ Щекочихин, Борис Валерьянович. Проведу вам экскурсию. Потом решим, куда вас определить.

-Ну, Роза предлагала отвести на границу...

— Я ей дам. Она мне всех женихов распугает.

Хлопнула дверь. Рыжий, спрыгнув с кресла, неспеша подошёл к хозяину и, мурлыча, потерся об руки.

«Ну, страсть как хороши». Сказал, глядя на экран, киномеханик и, улыбнувшись, поправил светлые волосы.