Возле небольшого домика на станции Суккозеро затормозил пассажирский поезд. Скрипнув тормозами, он, будто бы убедившись в правильности остановки, довольно шикнул, и наконец, распахнул двери. В лицо пассажирам ударил запах можжевельника, вкупе с только что завершившимся дождём. Над деревьями взлетело воронье и поспешило солнцу, уже восходившему за кучевыми, будто наполненными свинцом, облаками. На станции, которой и была тем самым домиком, скучал охранник. С бородой, в огромных, резиновых сапогах, за спиной — карабин. Рядом — видавшая виды облезлая дворняга песочного цвета. Пес при виде пассажира затрусил по гальке железнодорожной насыпи и обнюхал потрепанные, серо-белые кроссовки. Молодой человек с огромным рюкзаком за спиной поднял голову к серому северному небу и вздохнул.
Ну, здравствуй, матушка-Карелия. Богиня Севера.
— Щекочихин! Нет, ну, я все понимаю, но это! — Декан университета грохнул перед ним увесистый том. Солженицын. «Раковый корпус». — Борис, ну, ты же умный парень, ну ты же понимаешь, что это — тюрьма! А если тебя отчислят, то отправят в Афганистан. Вот. — Он ткнул пальцем в книгу. — Это не моя инициатива. Кто на тебя донес, мне неизвестно.
— Так перестройка же. — Пожал плечами Борис, поправив очки. — Гласность. — Он Кивнул на портрет Горбачева. Резко обернувшись к двери, декан с опаской взглянул на Генсека, поправил пуговицу на сером пиджаке и склонился к молодому человеку раскрасневшимся лицом.
— Борис. — Прошептал он. — Сталин умер не для всех. У нас ещё работают психушки вовсю, если ты забыл. — Декан выпрямился, отодвинул стул и, пригладив лысину, сел на широкий коричневый стол. — В общем, это дело я замну, а тебе советую убраться из Ленинграда к чёртовой матери. Хотя бы на время.
— Так куда я поеду...? -Растерянно взглянул на него Щекочихин.
— Да откуда я знаю?! — Рявкнул декан, грохнув кулаком по столу, так громко, что Боря подпрыгнул. — Хоть в лагерь пионерский!
А дальше... Дальше жизнь пошла кадрами, как в фильме. Любимый кот остался дома, любимый дом — в Ленинграде, любимый Ленинград — в памяти, а жизнь... Жизнь сейчас шла по пропахшему манной кашей коридору одного из коридоров пионерской лагеря. Боря почти не слышал идущего впереди директора — тучной женщины лет 40, со странным именем Генриетта Фёдоровна. Ну и фантазия же была. У Фёдора — то. Генриетта.
— Там старшая вожатая живёт, вот к ней в распоряжение и поступите. — Вещала Фёдоровна, неутомимо двигаясь вперёд. — Не знаю, за что вас сюда сослали, но у нас исправляются даже самые неисправимые. — Она распахнула дверь комнаты. — Вот, пожалуйста.
В залитом солнце помещении находились две девушки. Одна из них читала книгу, лежа на кровати и закинув ноги на спинку- Боря видел только розовые пятки и короткие, синие шорты. Вторая, в цветном платке, мыла полы и что то напевала себе под нос, подобрав полы синей юбки. При виде директора она вытерла пот со лба краем белой футболки и широко улыбнулась, убрав за плечо роскошную, иссиня-чёрную косу. Боря невольно улыбнулся в ответ — уж больно солнечные были у девушки глаза. Большие. Тёмные. Вьющиеся ресницы. Царица востока.
— Здравствуйте, Генриетта Фёдоровна. — Поднялась девушка, поздоровавшись с едва заметным акцентом и отложив в сторону тряпку. — А Киры нет, она где-то на территории.
— Здравствуй, здравствуй. А я вот новенького привела, так сказать, на перевоспитание. — Доложила директор. Там уже сами решите, что с ним делать.
— Отвести к границе и там оставить. — Не отрываясь от книги, произнесла вторая девушка.
— Тьфу, Роза, ты бы хоть поздоровалась! — Назидательно рявкнула Федоровна. — Ничему тебя жизнь не учит.
— А я в школу не хожу, мне это не надо, а я Ленина люблю, хоть и не видала! — Расхохоталась девушка, наконец, убрав книгу. На Борю с издевкой уставились два чёрных глаза. Красивый восточный вырез. Как и у первой девушки, роскошная, чёрная коса.
— Буранбаева! — погрозила кулаком директор. — Дорвешься у меня! Вылетишь, как пробка! Ну, в общем. — Женщина обернулась к Борису. — Дождитесь старшую, она вам все расскажет, покажет, ну, в общем, располагайтесь. — Ещё раз погрозив кулаком Розе, директор вышла из комнаты, прикрыв за собой дверь.
— Тут, если что, ещё один есть. — Не сводя глаз с парня, проговорила Роза. — Такое же выражение лица, заторможенное. Футболист. — Постучала Буранбаева себе по голове, цокнув. — Вы подружитесь.
— Ой, не слушайте её. — Махнула рукой вторая девушка. — Она у нас того немного, её сюда перевоспитываться отправили. Нам недавно ребят привезли, ну, с дальнего Севера. Так у них акклиматизация жуткая началась, ну, жарко тогда ещё было, прям вообще. Сопли пошли зелёные, кашель, представляете? Ужас. — Поежилась она. — Так я не знаю чего делать, говорю: «Целина!». Это вот это чудо. Говорю, «Целина, чего делать -то?!». Так эта больная давай хохотать, нормально говорит, размораживаются! У неё вообще жених в Кзыл — Орде, а она тут! — Взмахнула руками девушка. — Чего, говорю, дурака-то валяешь? А она- не пойду за него, у него глаза маленькие! Я говорю, Целина, так у тебя тоже маленькие! А она мне — не понимаешь, это другое! Артистка!
— Мда, весело у вас. — Рассмеялся Боря и протянул руку. — Борис.
— А, Ситора. — Улыбнулась девушка, пожав руку. — У нас тут хорошо, вы не переживайте. И старшая добрая, но строгая. Она сейчас придёт.
— Так все. Разговорились тут, большеглазые. Не будем ждать у моря погоды. Пойдём её искать. — С грохотом захлопнув книгу и швырнув её на кровать, Целина поднялась на ноги, нырнула в тапки и, развернув обалдевшего Бориса лицом к двери, вытолкнула из комнаты. — Вперёд, к полной победе коммунизма.
