Подарок

Когда дядя Коля сказал нам, что у него рак, сначала никто не мог поверить. Как сейчас помню, за окном стоял пасмурный августовский день, и я видел, как ветер треплет тощие берёзки, на которых уже начали потихоньку желтеть листья, а на стекло падают крохотные капельки зачинающегося дождя.

— Рак? — встревоженно спросил мой отец. — Это точно?

Дядя Коля кивнул, и глаза у него в тот момент были грустные-грустные. За моей спиной раздались всхлипы-мама как-то внезапно побледнела, словно лист бумаги, тихонько заплакала, закрыв ладонью рот, будто боялось ненароком вскрикнуть, а из её огромных тёмно-зелёных глаз покатились крупные слёзы.

— Не надо, Ириш, ну ты чего, — стал утешать её дядя Коля, и я очень удивился, потому что, вроде как утешать должны были мы его, а не он нас.

Он бросился к маме и так крепко обнял её, как будто испугался, что она сейчас упадёт. 

У отца лицо тоже стало каким-то серым и хмурым, похожим на мрачную грозовую тучу, и он снова спросил, только уже тише:

— Скажи, что говорят врачи?

— Рак горла, четвёртая стадия.

— Метастазы?

— Вроде, как пошли. Ты же знаешь, я токарь, я в этом не особо понимаю.

— Какой прогноз? — дребезжащим, как новенький хрусталь, голосом спросила мама, и было видно, что она едва сдерживается, чтобы снова не заплакать, только ещё сильнее, чем прежде.

— А, — дядя Коля махнул рукой, — врачи говорят, что нужна операция, а мне вчера сосед читал, что после неё выживают процентов пятнадцать, около того. Да, что говорить, мои дорогие, рак он и в Африке рак, скорее всего вопрос нескольких месяцев, плюс-минус.

— Я бы твоего соседа придушила, — зло шепнула мама и уткнулась дяде Коле в плечо.

Отце встал с кресла подошёл к ним и тоже обнял обоих своими огромными руками, сказав:

— Коль, ну, ё-мае, ты раньше времени себя не хорони, мы ещё повоюем.

Повоюем... А я не знал, что мне сказать. Я сидел на диване, положив руки на колени и не мог пошевелиться. В горле у меня появился ком, но в шестнадцать лет расплакаться при взрослых, знайте ли. Но плакать хотелось. Ведь дядю Колю я очень любил. Его все любили, чего уж тут говорить, такой уж он человек. Он был братом моей мамы, на семь лет младше её, хорошо дружил с отцом и со мной. Надо сказать, с ним у нас сразу завязалась какая-то особенная дружба. Сейчас, по прошествии лет, я понимаю, что, возможно, дело было в том, что своих детей у дяди Коли не было, хотя женат он был дважды, поэтому он так и привязался ко мне. Хотя совершенно не важно, как так получилось, но иногда мне казалось, что дядя мне гораздо ближе, чем отец. Я старался гнать эти мысли прочь, даже немного стеснялся их, и понимал, что папа всё-таки и должен быть гораздо строже и сдержаннее, ведь с ним мы живем под одной крышей, и он обязан быть для меня авторитетом, а вот с дядей Колей можно и пошутить, и подурачиться. И иногда поделиться чем-то очень сокровенным, чем никогда не поделишься родителями. К тому же папа у меня был главным инженером, руководил каким-то КБ и постоянно был очень занят на работе, а у дяди было гораздо больше свободного времени. Поэтому в выходные, даже если папа не мог, мы с дядей Колей то ездили на рыбалку, то ходили на футбол, то брали маму и шли гулять в парк аттракционов.

Помню, однажды, он взял меня на «внеплановую рыбалку», как он сам это назвал. Совершенно неожиданно приехал к нам в субботу рано утром, мне было тогда лет восемь-девять, начал трезвонить в дверь, а когда заспанная мама открыла, закричал: «Серёга, вставай, рабочий народ, у нас внеплановая рыбалка!». Мама, конечно, сначала очень разозлилась, а я обрадовался, так и подскочил на постели и, не спросясь, кинулся собираться.

— Куда?! — строго одёрнула меня тогда мама, а потом накинулась на дядю Колю. — Николай, ты в своём уме?! Не позвонил, не предупредил, а вдруг ребёнок болеет, вдруг мы сегодня куда-нибудь собирались...

— Ириш, ну ты чего, — прервал её гневную тираду дядя Коля, расплывавшись в улыбке и поглаживая густую косматую бороду, — мне твой Сеня ещё в понедельник сказал, что у них сегодня будет проверка, и он будет весь день на работе, я вот и решил сделать сюрприз. Тебе же тоже надо от этого бесёнка отдыхать. Серёга, ты там как, собираешься?!

И он хитро подмигнул мне, а потом поправил свои очки в толстой роговой оправе и ласково посмотрел маме прямо в глаза. А мама, стоит заметить, никогда не умела ему отказывать, уж слишком дядя Коля здорово умел её очаровывать своим бешенным обаянием.

— Езжайте куда хотите, — сдалась наконец мама, махнув рукой, — только я сейчас одену потеплее, а то там по утру на вашей речке такая холодрыга, брр. Кстати, Коля, застудишь мне ребёнка, я тебе голову откручу, понял?

Дядя Коля радостно закивал, как китайский болванчик, отряхнул свой рыбацкий костюм, вытер о коврик огромные сапоги и прошёл в прихожую. 

Я тут же бросился к нему и обнял, счастливый и довольный. От него пахло землёй, дешёвым одеколоном и бензином.

— Удочки взял? Червей накопал? А-а-а? — начал сыпать я вопросами, словно из пулемёта.

— Всё-всё приготовил, беспокойная твоя душа, иди к мамке, она тебя оденет хорошо и махнем, машина нас уже ждёт.

И мы очень скоро сели в дяди Колин бежевый «Москвич» и махнули за город. Потом заехали в дачный посёлок к дядиному знакомому, у которого он всегда оставлял машину, говоря о том, что «Машина на природе только помеха», достали из багажника всё необходимое и отправились в путь.

Целый день мы провели на речке. Помню, как видел огромный ярко-алый солнечный диск, лениво выползающий из-за сосен, того и гляди, норовя зацепиться за их верхушки, широкую речку с мерным неторопливым течением, огромный луг, усыпанный цветами и клевером и бескрайний лоскут розоватого сонного неба, на котором расходились облака, выпуская на волю новый день.

Мы, как всегда долго искали место (дядя Коля всегда считал, что лучше походить, но выбрать лучшее, чем попусту тратить время на первом попавшемся бережку), пару раз ему приходилось взваливать меня, довольно уже большого на карачки, переходя речку вброд. Я слышал, как его сапоги шлёпают по воде, и смотрел, как по высокой траве летают белые и жёлтые бабочки, пересаживаясь с одного цветка на другой.

В конце концов, мы сели на одном бережке, недалеко от ивы, низко склонившейся прямо над водой, всё приготовили, как следует (дядя Коля был очень щепетилен по поводу этого) и через добрых полчаса закинули наши удочки в речку. Воздух был свеж и ещё не успел прогреться, и было довольно холодно, хотя яркие густые солнечные лучи уже стали сулить тепло хорошего июльского дня, поэтому дядя Коля накинул мне на плечи фуфайку, которую на всякий случай прихватил с собой из машины, и мы молча стали ждать клёва.

Дядя был очень сосредоточен и терпеливо смотрел на поплавок в ожидании, когда тот начнет дёргаться. А мне очень хотелось заговорить с ним, но я боялся, что он рассердиться, потому что он сюда не болтать приехал, а рыбу удить.

Но дядя Коля первый нарушил наше молчание:

— Ты чего притих, как карась? — с улыбкой стукнул он меня по плечу, — давай, расскажи чего-нибудь, как лето проходит, как каникулы.

И я рассказал, как мы с друзьями недавно прыгали по гаражам во дворе, а потом Стёпка Мясников принес из дома рогатку, которую сам смастерил и начал стрелять по голубям, и я ему сказал, что по птицам стрелять нельзя. А он обозвал меня дураком, тогда я обиделся и ушёл.

— Это ты правильно, брат, сказал, — одобрил дядя Коля, — по птицам стрелять не нужно, они ж такие же живые, как ты да я, значит и боль так же чувствуют, а Стёпка твой сам дурак, ему вот выстрели в ногу из рогатки камнем, он реветь, наверное, неделю будет. Вот, представь, если б птица у него эту рогатку могла выхватить и ему бы засандалила, неприятно б было.

И я засмеялся, представив, как голубь отнимает рогатку и Стёпки и метит ему по ногам, а тот петляет зигзагами по двору, стараясь увернуться.

Потом мы поймали целых две плотвы, поболтали ещё немного, поймали ещё одну, здоровую, чему дядя Коля несказанно обрадовался, а потом я внезапно для самого себя вдруг спросил:

— Слушай, дядь Коль, а вот если одна девочка в классе нравится, что делать?

Дядя Коля немного призадумался, и мне эта пауза показалась вечностью. Я даже, кажется, дышать перестал и было слышно, как пищат над ухом комары, как едва слышно шумит вода и ветер шелестит раскидистыми ветвями одиноко стоящей ивы.

— Женщины, брат, дело тонкое, — пожевав губами, ответил мне дядя Коля, став нарочито серьёзным и сосредоточенным, — слушай вот, что я тебе скажу...

Я честно уже и позабыл что он мне точно тогда объяснял, но могу сказать, что если дядя Коля что-то объяснял, то делал это очень легко и весело, и всегда хорошо становилось на душе после разговора с ним.

В тот день у нас был очень хороший улов, мы ещё успели покупаться в речке, когда стало совсем тепло, даже жарко и попить чаю у дядиного друга.

А вот теперь он огорошил на новостью о своей болезни, и мне почему-то вспомнился именно этот день. Я смотрел на маму, папу, дядя Колю во все глаза, и в застывшей тишине слышал, как гулко и надоедливо тикают часы, словно в такт моему колотящемуся, готовому выпрыгнуть из груди сердцу, и вдруг внезапно вскочил с дивана и быстро ушёл в свою комнату.

Через пять минут ко мне вошёл дядя Коля. Я сидел на кровати, крепок сжав покрывало. Он вкрадчиво глянул на меня, и я почувствовал, как по спине пробежал холодок.

— Сдрейфил, как маленький, да? — я говорил, почему-то боясь посмотреть ему в глаза, опустив голову в пол и пристально рассматривая свой грязный ковёр.

— Ничего, ничего, браток, я б в шестнадцать тоже сдрейфил, скажи мне, например, твой дед такое.

Я поднял глаза на него. Дядя Коля старался улыбаться, но улыбка это была совершенно иной, нежели я привык, какой-то вымученной что ли. И я почувствовал, как к горлу снова подкатывает ком.

— Но ты прав, ты уже мужик, и тебе придётся собрать всю волю в кулак, ведь лучше уже не будет.

— Что хочешь сказать, что не станешь бороться?

— Конечно стану, но боюсь, браток, победителем мне не быть.

— То есть, ты решил сдаться, заранее себя похоронить? — я вдруг стал злиться на дядю Колю на его утешающий тон, на глубокую печаль в глазах. Мне молодому и полному жизни, слепо верящему в то, что можно преодолеть любые трудности, было не понять, что в тот момент происходит у него внутри. 

— Нет, конечно, нет, — он плюхнулся на кровать рядом со мной и крепко сжал мою руку, — но будем реалистами, шансов у меня немного.

И вот тогда я разрыдался, ей Богу, как маленький. Дядя Коля обнял меня и прижал к себе.

Мы сидели долго, и я не хотел, чтобы он уходил. Потом мама тихо постучалась в дверь и позвала нас пить чай, я быстро вытер глаза, и мы пошли на кухню и долго седели, перекидываясь обрывистыми фразами, не зная толком, что сказать дядя Коле. И я всё смотрел на него и думал, зачем он вот так пришёл, зачем всё это сказал, хотя и осознавал, что он только нам и мог это сказать, ведь кроме нас у него никого не было в целом свете, ведь он давно был разведён, жил в однушке, в которой раньше жили мои дед с бабкой (дед умер давно, а бабушка пять лет назад), поэтому он и пошёл к нам, как потом выяснилось далеко не сразу, видимо, сам не знал толком, как нам сказать.

А потом я стал думать, что я могу сделать такого для дяди Коли. Что тут вообще можно сделать? Когда мы допили чай, попрощались, и он ушёл, я вернулся в свою комнату и продолжил ломать голову, но в неё, как назло, ничего толкового не приходило.

Я уже почистил зубы и лёг спать, как меня вдруг осенило. Я даже вскочил и сел на кровати, спустив босые ноги на пол и тут же сжав пальцы на них от холода.

Дядя Коля ведь всю жизнь был заядлым футбольным болельщиком. Как мой покойный дед, он всю жизнь болел за ЦСКА. Особенно ему очень нравился Игорь Акинфеев, потому что дядя Коля сам стоял на воротах в молодости, даже входил в состав сборной города, ездил на первенство области, поэтому и ценил вратарское искусство больше всех.

И мне показалось, что было бы здорово добыть для дяди Коли футболку с его автографом. Только как это сделать? 

Я сел за стол, включил ноутбук и стал искать такую футболку на разных сайтах. 15.000 рублей. Нет таких денег у меня нет и в ближайшем будущем точно не будет. Родители едва ли поддержат эту затею. Что же делать? Я было совсем отчаялся, но тут в голову мне пришла ещё одна идея. Я зашёл на официальный сайт футбольного клуба и скопировал адрес их электронной почты. И написал такое письмо:

«Здравствуйте, уважаемые сотрудники ПФК ЦСКА. Меня зовут Витя Одинцов, Мне 16 лет. Я реальный человек, не бот, не рекламный агент, не спамер. Мне нужна ваша помощь, и эта почта тот контакт, на который я посчитал нужным обратиться.

Дело в том, что мой дядя Коля болеет за ваш клуб с 1982 года, раньше он даже ездил на матчи, а по телевизору вообще не пропустил ни одной игры. Всегда знал всех игроков наперечет.

Два месяца назад ему диагностировали рак горла в четвертой стадии. Я не знаю, сколько ему осталось, но этот человек в жизни сделал для меня очень многое, был мне как отец, и я решил обратиться к вам с просьбой: не могли бы вы прислать ему в подарок футболку с автографом Игоря Акинфеева? 

Нам не нужно денег на лечение, никакого внимания со стороны пресс-службы, бесплатных билетов на матч и прочего бесполезного внимания. Это всё пустое. Я просто прошу, если ему нетрудно расписаться на футболке, то пусть они сделает это.

Вам должно быть приходит куча таких писем и люди с разными целями донимают вас, поэтому я пойму, если вы даже не дочитайте до конца это письмо. Но если у вас всё-таки есть такая возможность, сделайте ему такой подарок, чтобы я хоть чем-то мог бы его порадовать, пока ещё есть время. Адрес я напишу чуть ниже. Заранее благодарю».

Я, разумеется, не был столь наивным и не верил в успех этого предприятия, а письмо отправил просто так, можно сказать для очистки совести. Хотя нет вру, надежда, всё-таки крохотная, но жила во мне. Как сейчас помню, это был август. В сентябре я пошёл в 10 класс. Два месяца подряд я регулярно проверял почту, но ответа не было. Наверное, работники клуба решили, что я очередной рвач, который хочет эту футболку продать с какого-нибудь аукциона и давно отправили моё письмо в корзину.

В октябре я перестал ждать. К тому же дяде стало хуже, он сильно похудел, осунулся, а в конце месяца почти не мог разговаривать. Его положили в больницу, сделали операцию, но это не помогло. Появилось две новые опухоли. Дядю Колю всего истыкали какими-то трубками и катетерами, и мне каждый раз было больно смотреть на него, когда я навещал его в больнице. 

И вот однажды, на уроке физкультуры у нас осталось аж двадцать минут свободного времени, и физрук Пал Палыч, толстый лысый дядька в летах с огромным, похожим на арбуз пузом, разрешил девчонкам пойти в раздевалку, а нам дал возможность поиграть в футбол. У нас в зале были мини-футбольные ворота, но играть в футбол разрешалось только тогда, когда оставалось время или когда у физруков было хорошее настроение.

— Погодите! — крикнул нам Антоха Гуляев, тощий противный парень, с которым мы враждовали класса с третьего. — Я сейчас кое-что покажу.

Он убежал в раздевалку, и через пару минут появился в светло-зелёном вратарском свитере. Спереди на свитере была эмблема ЦСКА, а сзади фамилия Акинфеев.

— Отец подарил, из Москвы привёз, купил в официальном магазине, я хотел после уроков показать, чтоб вы заценили, но раз такой случай выдался, глядите сейчас. Чур, я капитан!

Мы сыграли матч, а потом в раздевалке я пересилил себя, подошёл к Гуляеву, пока он переодевался и предложил:

— Слушай, Антох, хочу тебя попросить, а продай мне свой свитер.

Он посмотрел на меня своими крохотными глазками, пригладил торчащий вихор на своей маленькой голове и, усмехнувшись, сказал:

— На кой тебе? Ты ж в поле играешь.

— Мне... Мне просто очень надо.

— А ничего тебе больше не надо? Может трусы мои ещё купить хочешь? У тебя и денег-то таких нет, чтоб у меня его купить, — хмыкнул он, презрительно зыркнув на меня.

Мне, признаться, очень хотелось дать в его прыщавую востроносую морду, но я сдержался.

— Антох, погоди, не ори. Слушай, не хочешь продавать, давай тогда махнёмся. Мне X-Box на день рождения подарили новый, меняю его на футболку.

— Чё, серьёзно? Новый X-Box на сраную футболку? Прикалываешься?

— Нет, я серьёзно, сегодня вечером подходи к моему подъезду с футболкой, я тебе вынесу, пока родаки на работе. Адрес мой знаешь.

— Слышь, пацаны, прикол! Одинцов у нас вообще кукухой поехал...

Я уже не слушал, а думал, что делать дальше. Вечером, когда обмен был произведён (хотя я прекрасно знал, что отец мне скорее всего, в лучшем случае оторвёт за это голову), я бросил футболку на стол и забил в поисковой строке: «Автограф Игоря Акинфеева». Дальше лишь дело техники — я аккуратно скопировал его подпись чёрным маркером, потом положил футболку в пакет, чтобы на следующей день вручить его дяде.

Помню, когда я вошёл в больницу, в нос мне ударил тот самый специфичный больничный запах, противный и удушающий, и меня едва не стошнило. Я шёл по полутёмному коридору в его палату, и ноги у меня дрожали.

Когда я вошёл, дядя Коля спал. Он уже совсем походил на скелет на столько его иссушила проклятая болезнь. Кожа одрябла и пожелтела, а на голове и на лице не осталось ни единого волоска. У него отовсюду торчали трубки: из носа, изо рта, из рук, из ног. Я знал, что недавно его подключили к искусственной вентиляции лёгких. Я сидел и слушал, как он тяжело дышит.

Через некоторое время дядя Коля открыл глаза. Я подождал немного и подошёл чуть ближе.

— Дядь, Коль, привет, ты слышишь, это я, Витя?

Дядя Коля чуть повернул голову ко мне и, кажется, постарался улыбнуться.

— Я тебе тут кое-что принёс. Подарок. Когда ты заболел я написал письмо в ЦСКА, смотри, что они прислали. Я развернул свитер и поднёс поближе к дяде Коле. Сам Акинфеев прислал, с автографом, они тебе написали ещё по e-mail, чтобы ты держался и не опускал руки. Я повешу её на стул, чтобы она была тут с тобой.

Дядя Коля даже привстал. Он пытался что-то говорить, но трубка мешала ему и получались лишь хрипы.

— Тихо, тихо, ты чего заволновался? — сказал я, широко улыбнувшись, стараясь скрыть предательски выступающие слёзы. — Всё, теперь твоя, никуда не денется. Говорю же, на стуле будет. Сам Акинфеев тебе расписался. Вешаю, вешаю.

Дядя Коля жестом попросил ручку и бумагу. Я подал ему блокнот, который всегда лежал у него на тумбочке и аккуратно вложил ручку в руку.

Он сумел вывести на листе только: «Спа...», а потом его рука совсем ослабела и бессильно упала на кровать.

Я убрал ручку и блокнот обратно на тумбу и крепко взял его за руку.

— Надеюсь, тебе не очень больно, — я сам понимал, насколько глупо звучит мой вопрос.

Дядя Коля смотрел на меня не отрываясь, и из глаз у него текли слёзы.

Его хоронили холодным ноябрьским днём. Сырая рыхлая кладбищенская земля была сплошь усыпана жёлтыми и красными листьями, а сверху серое небо кропило её и всех собравшихся и ютившихся под зонтами холодным проливным дождём. Люди прижимались плотнее друг к другу, выпуская пар изо рта и глядя на то, как медленно в могилу опускается гроб. Помню, как мама, стоявшая за мной тихо шепнула: «наконец-то он отмучился».

Я удивился, как много пришло людей: родственники, друзья, знакомые, все, кто знал и любил дядя Колю. На поминках почти каждый со слезами на глазах рассказывал о нём тёплые хорошие истории о том, как он кого-то выручал, как шутил, поддерживал...

А ещё через два месяца, когда метель буквально спрятала улицу под белым снежным покрывалом, пап вернулся с работы с сумками набитыми продуктами из магазина и какой-то коробкой в руках.

Я взял у него сумки и спросил:

— А это что?

— Не знаю, — ответил он, — вчера извещение в ящик бросили, я забыл вам с мамой сказать, а сегодня проходил мимо почты, вспомнил, забрал. Посылка какая-то, только адрес незнакомый.

Я взял посылку и обомлел.

— Это, кажется, моя, — тихо произнёс я.

-Ну, раз твоя бери, — сказал отец, — только потом скажешь, что там было, а то ты может тротил там себе заказывать в тихую стал.

Он улыбнулся.

— Шутка не очень, пап.

— Не очень? Ладно, будем работать. Пойду сумки разберу, как насмотришься на то, что там, присоединяйся.

Я влетел в комнату, взял ножницы и раскрыл посылку. В коробке лежала карточка и что-то завёрнутое в полиэтилен.

Я взял карточку и прочитал:

«Николаю с наилучшими пожеланиями! Не сдавайтесь! И. Акинфеев».

Когда отец через некоторое время вошёл ко мне в комнату, он застал меня сидящим на кровати с вратарским свитером в руках. На нём, вдоль номера «22» стоял автограф вратаря ЦСКА Игоря Акинфеева.