Федор Нитов. 1953 (на конкурс)

 

                                                                         1

 

 

           По залитой солнцем улице шел, по-детски улыбаясь, амнистированный вор. Его звали Федор Нитов.

           Ему хотелось выпить и закусить. Взять рюмку водки и вылить ее в свое горло. И повторить это действие. А после взять жирной селедки, жареного мяса и отварного картофеля с укропом и съесть все это с большим удовольствием.

           «Хорошо! – думал вор. – Восхитительно!»

           Весенняя улица была необыкновенно оживлена, отовсюду доносились звуки. Таял лед, веселились птицы, визжали шины автомобилей. Гудки раздавались каждую минуту. И везде было солнце – в окнах, на крышах и на мостовой.

           И океан человеческих лиц.

           Нитову хотелось, чтобы и дальше все было так же великолепно.

         Его знакомая, Варвара Л., умеет принимать гостей и знает толк в угощениях. Ей известно, как мужчины любят выпить и закусить. Она любезная дама. Она накроет стол большой белой скатертью, поставит графин холодной водки и тарелку с солеными груздями, подаст свежего черного хлеба. А потом появятся и другие угощения.

           Нитов вошел во двор Варвары в один час тридцать минут пополудни. Узнал на ее окне красную плюшевую занавеску.

          Он вспомнил, как выглядит комната: на полу стоит пальма, в креслах лежат маленькие подушки. На стене висит ковер с лебедями, одна птица черная, одна белая.

           «Варя любит шик, – подумал Нитов. – Потом, когда подвернется дело, обязательно принесу ей что-нибудь».

           Он позвонил у двери, и вскоре Варвара Л. выглянула в проем.

           – О! – сказала женщина. – Да что же это такое происходит в природе! Откуда вас ветер несет и несет в мою сторону? Сколько же можно, джентльмены?

        Варвара была в новом платье, волосы аккуратно уложены. Красивый красный лак на ногтях, томный, как вино.

           – Что не так, Варюша? – спросил Нитов. – Почему не приглашаешь? Почему вдруг такие сомнения?

           Варвара вышла и притворила дверь.

           – Я не одна, Федя. Ты разве не знаешь этого? Неделю назад был Леня Волжский, а раньше него Буров и Маркуша-Блондин. И все отвернули отсюда с большим пониманием, без вопросов.

           Нитов поразился.

           Он хотел было отстранить женщину, вломиться и сорвать с петель дверь ее комнаты, однако, услышав ее последние слова, остался на месте.

           – А кто там? – спросил он. – С кем ты теперь, Варя?

           – С Ереминым. Вот уже два месяца.

           Георгий Еремин, по прозвищу Жора-Ермак, был известной личностью. Нитов слышал о нем по три раза в году. Иногда сообщение заканчивалось словами: «И тогда Жора-Ермак решил по-другому, и все согласились». А иногда просто: «Жора интриг не любит».

           Нитов чувствовал досаду. Он не мог ничего сказать. Еремин был решительный и значительный вор, и это признавали другие такие же воры.

           Ничего не ответив, он отправился восвояси, и шагал теперь по улице без улыбки.

          В карманах у него было пусто, даже папиросы закончились. Деньги вышли еще в дороге.

           Час назад, сойдя с поезда, он попробовал раздобыть сто рублей на вокзале, но у него ничего не вышло. Хотя в первую же минуту он увидел знакомого.

           Пройдясь по перрону туда-сюда, он увидел в толпе хмурого, сонного, оплывшего от пьянства пожилого вора по прозвищу Дыня и подумал, что ему повезло. Уныло зевая, Дыня торчал в потоке прибывших пассажиров, как палка в быстром ручье. В руке, для виду, у него был вялый букет.

           «Интересно, – подумал Нитов, – удастся ли ему прихватить чемодан?»

           Он тут же очутился радом и сказал:

           – Привет с крайнего севера! Какие нынче погоды в столице?

         – Ничего любопытного, Федя.

           Так Дыня говорил и в тюремном бараке: «Ничего любопытного», не имея привычки рассказывать подробности. Как всегда, лицо у него было недовольное.

           Нитов твердо решил спросить сто рублей и уже раскрыл рот, но Дыня вдруг сказал:

         – Ах, денег ни черта нету! Ни рублишка. Плохо, Феденька. А почему? Шантрапы слишком много. Да-да. Сейчас тут работают еще пятеро, молодые, без принципов, углы рвут зубами. Вот откуда они взялись? И кто мне скажет, как жить?

         – А ты погрози им кулаком, – сказал Нитов. – А я посмотрю. А хочешь, погрози пальцем.

           – Шутишь, Федя?

         Нитов сунул руку в карман, но вспомнил, что коробки с папиросами там нет, и только усмехнулся.

           – Ну и кисни дальше, – сказал он. – А я куплю халвы и поеду к даме.          

           – Правильно, соколик. Иди к Глуше. У нее всегда найдется что-нибудь хорошее, особенно для своих. Уж тебе-то она наведет на дело.

           – Ума в тебе, как в тонне чугуна. Какая Глуша? Я прибыл сюда по сердечным делам. Погляди кругом: весну замечаешь? Дама сердца – вот что у Феди на уме.

           Не дожидаясь ответа, Нитов удалился. В голове у него была Варвара Л.

           Это произошло час назад. Теперь он надеялся на Глушу – Антонину Захариевну Глухову, живущую на Самотеке в темном деревянном доме, в комнате под чердаком.

           Глуша была дома, когда Нитов вошел в сырой, заплесневелый подъезд и стал подниматься по лестнице.

         Старая наводчица пила чай и курила папиросу, вынимая из кармана вязаной кофты кусок сахара. Откусив немного, возвращала обратно.

         Нитова она узнала сразу, но сделала вид, что ей все равно.

           – Ничего нет, – сказала она. – Вообще ничего.

           – Как! Да ты погоди. Разве не узнаешь меня? – спросил Нитов.          

           – Узнаю, Федя. Поэтому и говорю: ничего нет. Пусто, как на луне.

           – Как так? Почему?

           – Все раздала. Жду вестей. Надеюсь, что не обманут.

           – А кто здесь был? Кому отдала? Что за люди такие?

           – Много вас нынче, Федя, вернулось. Прямо пруды прудите. В переулках и в подворотнях – всюду ваши. Амнистия! Широкая, как старая масленица! Зашла в универмаг, а там Миша Кривой сумки режет. Пошла в кино, а там Коля Шустрый кошельки щиплет.

           – Ну и дела, – сказал Нитов. – Они же не той специальности!

           – А потому что нет ничего. Все кругом схвачено. Ко мне на день пятеро приходят, топчутся, грязь приносят, дымят, как в трубу заводскую. Многие не верят, сердятся. Толик Тецкий даже нож вынул, а потом извинялся. А я ему: «Обратись, Толичек, в справочное бюро, может быть, там помогут».

           – Вот так дела! – повторил Нитов.          

           Он вспомнил, что в поезде видел много знакомых, они пили кислое дешевое вино и играли в карты. Каждый, несмотря на строгий запрет, ехал в столицу.

           Глуша посоветовала ему дождаться лучших времен.

           Нитов нахмурился. Он надеялся на совершенно обратный случай.

           Он думал, что получит хорошую наводку, которая осыплет его денежными знаками. И если бы он не знал жизни, то непременно растерялся бы. Но знание жизненных ситуаций научило его выдержке.

           «Придумается что-то», – рассуждал Нитов, шагая по улице.

           Он был голоден, как лесной зверь, но не переставал презирать суету и смеяться над унынием. Потому что его сердце, говорил он себе, не умеет сжиматься от тоски.

           У него нет дома, нет постели, его не ждут к столу и никто не думает о нем, и в карманах пусто – ни табака, ни денег, – но он достанет все это.

           Не позднее сегодняшнего вечера он будет хорошо устроен, вполне прилично для человека, прибывшего в столицу без средств.

         Он знал сто подобных историй. «Вору хорошо устроиться – как птице сесть на ветку, – рассказывал один знакомый по прозвищу Чуга. – Я приехал в Ленинград хмурым вечером, стояла поздняя, холодная осень, ветер с моря был до того нахален, что я выругался. И вот массы граждан потекли по домам и гостиницам, а я остался на площади у вокзала. Меня никто не встречал, и гордый, неприступный город глядел на меня с ледяным равнодушием. Он не желал давать мне любви. Нет любви – нет счастья, как сказал поэт. Но что такое вор? Он сам возьмет себе все, что нужно. И я пошел и взял, синьоры. Я отправился на проспект и взял то, что мне причитается. Две интеллигентные особы и не думали сопротивляться. Напротив, они были так удивлены, увидев мой ножичек, что забывали дышать. Я поехал в одно дивное место – известный ресторан, – и через пять минут вежливый официант уточнял у меня, как приготовить бифштекс. Я заказал коньяку, икры в вазочке, кофе с мороженым. Чудесно провел вечер. А после ночной таксист умчал мою личность на Васильевский остров, где Чуга получил чрезвычайно уютное покровительство одной дамы… Будь я романтической натурой, я сочинил бы поэму о тех питерских денечках!»

           Нитову нравились такие рассказы. Они учили никогда не впадать в меланхолию.

           Он направлялся на Солянку, к точильщику Бецову.

           Три месяца назад, когда Нитов выиграл в карты у налетчика Сомова, тот вдруг спросил: «Чем возьмешь, Федя? Деньгами или, может быть, сведениями? Что перед тобой выложить – банковские билеты или сообщение?»

           Нитов подумал, что это низкая уловка или насмешка, и хотел было получить деньгами, но любопытство оказалось сильнее.

           Сомов рассказал, что в Москве на Солянке живет точильщик Бецов, бывший старьевщик, и что он может навести на хорошее место. То есть дать приличную наводку.

           – Бецов – очень внимательный наблюдатель, – сказал налетчик, – и поэтому знает несколько весьма зажиточных граждан и их апартаменты. Но ларец не откроется, Федя, если не произнести нужных слов.

           – Говори их, и мы квиты, – сказал Нитов.

         – Произнеси перед ним вот это: «Когда рассчитаешься за испанские розы?» Сказанного будет достаточно. Бецов – мой должник. Мое имя для него все равно что молния, распарывающая ночное небо. Адская вспышка и громыхание.

           …Нитов жалел, что не может поехать в такси: у него остались только две монеты.        

           Он поехал на трамвае. И в дороге успокаивал себя: «Ничего! Возьму наводку и продам ее сегодня же вечером. Потребую живые деньги. А уж потом найду себе другое дельце».

         Добравшись до Солянки, Нитов сел на лавку и стал наблюдать. Ему очень хотелось курить. А мысли о графине водке и жирной селедке продолжали мучить его воображение.

           Из-за пустого желудка весенняя прохлада с каждой минутой становилась все неприятнее. К тому же точильщика нигде не было видно.

          За перекрестком присматривал милиционер в новой синей шинели, с пистолетом на боку. Пряжки его ремней красиво блестели на солнце. Понаблюдав за ним, Нитов выяснил, что это сотрудник ОРУДа и его значение здесь велико только для водителей.

           – Хозяйка, а где тут можно, к примеру, коньки наточить? – спросил Нитов у проходившей мимо мамаши.

           Узнав, что точильщик стоит за углом, он тихо выругался.

           Не спеша, в особой воровской манере, Нитов перешел перекресток и свернул за угол.

           Он появился из-за угла так, словно вышел на палубу прогулочного теплохода, где десятки любопытных женских глаз только и ждут, чтобы наброситься на всякую новую персону.

           Нитов вышел к точильщику высоко держа голову, как бесстрашный маршал Ней, один из молодых маршалов Наполеона.

           Нажимая на педаль своей машины, Бецов точил ножницы.

           Когда-то в детстве вращающееся точильное колесо было для Феди Нитова забавным зрелищем, а теперь он думал, что скучнее – только умереть.          

           – Ты – Бецов? – спросил Нитов.

           Точильщик положил ножницы и взял топор.

           – А что надо?

           – Когда рассчитаешься за испанские розы? Пора, гаврик, и честь знать.

          – Когда рассчитаюсь?

           Точильщику было лет пятьдесят, но он испугался, как ребенок.

           Он отошел к стене и прижал топор к груди.

           – Не подходи! – отчетливо произнес Бецов. – А то топором ударю.

           – Психуешь? – спросил Нитов. – Так на меня эти выходки не действуют. Мне охота должок получить. Выкладывай, иначе ночевать будешь в Яузе.

           – Я уже расплатился, а вы все являетесь! Где же справедливость? Разве у воров больше нет порядка?

           – А я тебе говорю, брось это кривляние. Иначе ты меня выведешь.

         – Да ты выслушай, уважаемый: можно ли один должок отдавать три раза? Вчера приходили – расплатись! Два дня назад явился гражданин – с тем же заявлением. И такой нервный, что сразу нож показал. И все говорят одно и то же: «Испанские розы!» А я и тебе скажу: тот, кто первый пришел, тот с меня и получил! А больше я никому не должен.

           Наконец Нитов понял точильщика.

           Налетчик Сомов был мысленно проклят.

           «Встречу гада, порежу! – подумал Нитов. – Всей стране рассказал, сволочь. Про эти испанские розы, верно, уже песню сложили».

           – Не пузырись, Бецов, – сказал он. – Недоразумения даже на луне случаются – оттого она вся в пятнах. Твой дружок за это ответит. А со мной будь повежливей. Выкладывай что-нибудь, и я гарантирую хороший процент от выручки.

         – Нет ничего.

         – Ты что, сука, моему благородному слову не веришь?

         – Я уже все отдал, уважаемый. Теперь вот трясусь от страха. Если у тех смельчаков не выйдет, конец Ефрему Бецову! Придут за мной и поведут по родной улице… А если выйдет, то обманут! И опять Бецов примет страдание. Очень прошу, уходи. Иначе татарин, продавец семечек, тебя запомнит. Вон он, на той стороне, на стуле сидит. Между прочим, с милицейскими сотрудничает.

           Нитов осторожно поглядел через улицу на татарина.

           – Хорошо, – сказал он. – Пока что я тебе верю. Но учти, Бецов: узнаю, что кому-то все-таки повезло и ты дал наводочку, – разыщу и в ступе истолку. И не в песок, а в пыль. А пока точи свое железо.

           Нитов произнес эти слова, следуя правилу: «Человека, который боится, надо пугать». После этого следовало немного подождать.

           Не торопясь он вынул носовой платок, раскрыл его и сложил снова.

           – Не знаю, можно ли считать это делом, – неохотно произнес Бецов. – На улице Володарского живет некто Тарас Бурыс, заведующий конторой. А контора та находится на торговой базе. Так вот, когда один человек приходил к Бурысу чинить проводку, он видел много хороших вещей. Старый шкаф с книгами, а за шкафом – рулоны мануфактуры. Богатая мануфактура, солидная – драп, бостон, венгерский плюш. Похожий товар спрятан и в других местах. Но надолго ли? Вот в чем коварный вопрос.

         Нитов вообразил, что это удача посылает ему дружескую улыбку, и спросил:          

           – Сколько людей живет в квартире?

           – Пятеро. Но днем остаются только двое. Старики Бурыса.

           – Адрес.

           Бецов поджал губы.

           – Не обижу, – сказал Нитов. – Говори адрес. Если дело серьезное – получишь десять процентов.

           – Такое хорошее дело половины стоит. Если мануфактуру не перепрятали и не увезли, деньги с нее ручьями потекут.

           – Что же ты, сволочь, сам не пойдешь?

           – Я не умею так ловко, как ваши. Так лихо не умею. У меня нервы слабые.

           – Тогда осваивай тульскую трехрядную гармошку.

           – Хотя бы сорок процентов.

           – У тебя паршивый характер, – сказал Нитов. – Спорить будешь в петле на эшафоте, а не у меня. Говори адрес, иначе я сам узнаю.

           Бецов тихо назвал дом и номер квартиры.

           – Папиросы есть? – спросил Нитов.

           – У меня порок сердца.

          – У тебя порок головы, Бецов. Жди вестей. Про испанские розы забудь, бей топором всякого, кто о них спросит. И помни Федора Нитова, каждый день молча повторяй это имя.

           – Это ты – Федор Нитов?

           Нитов перешел улицу, светясь от удовольствия.

           Ему чудился огромный стеклянный кувшин, наполненный янтарным пивом, большой кусок холодной говядины, намазанный свежей горчицей, и краюха еще теплого хлеба.

           От избытка слюны он встряхивал головой. А Бецов навсегда выпал из его головы, словно растворился в воздухе. Перестал существовать в окружающем мире.

           «Продам наводочку и закачусь в парильню, – думал Нитов. – Давно уже веники березовые моей спины просят. Выпью «Мартовского» пива. А после выпью водочки и буду есть часа два, не меньше».

           Неожиданно ему захотелось самому отправиться к Тарасу Бурысу.

         «А что? – рассуждал Нитов. – Найду помощника. Зайдем в квартиру, положим старичков на полу, свяжем, устроим ревизию… Понадобятся инструменты. Понадобится автомобиль. Что искать удачи, если она сама идет?»

           Нитов остановился, представляя налет на квартиру.

           Он квалифицированный вор и знает, как нужно действовать. Все рассчитает до мелочей. Неожиданность – половина успеха. Молниеносность – вторая половина. И азарт. Азарт.

           – Однако нужны подъемные, – задумчиво произнес Нитов. – Нужен хороший шпалер, ствол. Отмычки. Нужны ломы, чтобы вскрывать полы.

           Нитов стоял в переулке и неслышно произносил эту приятную для его сердца речь.

           Он думал о воровском кредите.

           «Кто сейчас дает деньги под дело? – спросил себя Нитов. – Были такие люди, а где они теперь?»

           Он уже шагал вверх по переулку.

 

 

                                                                       2

 

 

           В его памяти вертелся образ безукоризненного кредитора, одноногого старика по фамилии Штукин. Он ходил на деревянной ноге и в некотором смысле был знаменитостью в преступном мире.

           Знаменитым его сделали романы о воровской удаче, рассказываемые в тюремных бараках.

           «После успешной гастроли я посетил столицу – не мог обойтись без рубленых котлет ресторана «Бега», – рассказывал вор по прозвищу Рубль. – Но сначала нанес визит Штукину – заплатил по счету, как того требует воровская гордость».

           Подробности этой встречи Рубль передавал с большим удовольствием: «Штукин, как известно, никого не узнает, кроме тех, кого не узнать невозможно… Его ворчание театральные деятели признали бы за крупный талант. «Что такое? В чем дело? Вы меня с кем-то путаете! Не дают пенсионеру спокойно впитывать солнечные лучи! Идите куда шли, гражданин, я кроме своего ревматизма и деревянной ноги ничем не интересуюсь!» – обыкновенное бормотание Штукина. Но когда Штукин видит перед собой наших – все вокруг играет в цвет… «Ах, это ты, Рубль? Видно не зря я видел сон нынче – будто сыплются мне на голову золотые монеты». Я вынул деньги, и Штукин бросился потирать свои дамские, антикварные руки».

           Нитов шел к кредитору.

           Он был уже много времени без папирос и решительно вглядывался в прохожих, ища подходящего курильщика.

           Гражданин в новой шляпе с черной атласной лентой оказался иностранцем.

           – Забыл, понимаете ли, свой портсигар в такси! – сказал Нитов, ухмыляясь. – А вы такой складный экземпляр… То есть не могу найти тут магазин или палатку. Одолжите закурить!

          Иностранец понял его слова и протянул коробку сигарет.

           Нитов хотел взять пару, но вспомнил, что вот уже полгода требует от себя поступать, как Жора-Ермак – никогда ничего не просить дважды.

           «Умрет, а второй раз никогда не попросит, – говорили о Жоре-Ермаке. – Особенный человек. Не просит, а только требует».

           Нитов выкурил заграничную сигарету в два вдоха.

           Она не принесла ему облегчения. Однако он выдержал форму – не попросил второй раз, из воровской гордости.

           Добравшись до улицы Кирова, Нитов остановился перед витриной бакалейного магазина. В левом углу работал буфет. Там тонко нарезали любительскую колбасу и наливали водку в маленькие стограммовые стаканчики.

           «Если Штукин жив и дает деньги, зайду сюда, – подумал Нитов. – Закажу водки и колбасы любительской. Если подают сосиски, закажу две порции с горчицей. Куплю самых дорогих папирос».

           Он вошел во двор, надеясь на удачу.

           Две старухи, закутанные в шали, сидящие на темной, грубой лавке, даже не взглянули на него.

           Нитов подумал,